«Не искусил его и дьявольский смех соц-арта…»

Все переменилось в новейшие времена: культурный статус вознесся в заоблачные высоты, но оказался сопряженным с отчаянным социальным риском. Тем не менее дети музыкантов берут в руки инструменты, дети актеров становятся лицедеями, дети художников идут в художники… Тут дело не в одной генетике, генетика иногда подводит. Многие и разные причины поощряют межпоколенную передачу священного огня. В их числе – сама атмосфера дома и мастерской: карандаши, мелки, краски, бумага, рисунки, дразнящий запах масла, разговоры, альбомы, разыгранное на глазах чудо рождения образа – все манит детскую руку, все искушает детскую психику, все незаметно впитывают нервные клетки.

Сам Янушкевич в своих скупых автобиографических заметках говорит, что артистическая среда, в которой протекали его детство и юность, не имела на него влияния, стандартное для биографий художников клише – «с детства его влекло рисование» – не о нем. Его больше занимали описания путешествий, экзотические народы, географические атласы, жизнь животных по Брэму…

Озарение пришло якобы внезапно. В день восемнадцатилетия ему подарили альбом Джорджо Моранди, и тут все определилось мгновенно: и призвание живописца, и даже жанр, которому следует себя посвятить. Вот так: Савл пал с коня, пораженный небесным светом, и преображение свершилось.

Скорее всего, эта версия верна не более чем наполовину. Нетрудно представить себе сотни, нет, тысячи восемнадцатилетних юношей, которые рассматривали и будут рассматривать молчаливые, замкнутые в себе натюрморты Моранди с полным и безнадежным безразличием. Собственно, и рассматривать не будут: бросят взгляд и забудут.

В случае Саши Янушкевича, на удивление редком, кристалл канул в насыщенный раствор. Надо было обладать недюжинной эстетической восприимчивостью, чтобы мгновенно услышать зов столь тонкого и герметичного мастера и сразу понять, что это голос персональной судьбы. Воздух художества, этот не замечаемый, данный от рождения фон, должен был обострить чуткость молодого человека. Так или иначе, но репродукции натюрмортов итальянского мастера отворили сокрытые и до того не проявленные внутренние резервуары. Только после этого началась школа – Московское художественное училище памяти 1905 года.

Можно полагать, что там молодого человека учили добротной реалистической живописи. По-настоящему творческая судьба выстраивается во взаимодействии личности и ситуации. Что касается обстоятельств, то и тут можно усмотреть благоприятные предзнаменования.

Когда он, окончив училище в середине семидесятых, стал определяться как художник, грозная диктатура соцреализма дряхлела.

Передо мной – репродукция «Симметричного натюрморта», датированного 1979 годом, она опубликована в ежегоднике «Советская живопись» в 1981 г. Эта картина, как и ей подобные, я полагаю, была наиболее опасным вызовом официальной доктрине, поскольку просто игнорировала ее. Конечно, издание было по тем временам либеральное, но публикация репродукции тоже была знаком. Наступало время, когда похороны генеральных секретарей КПСС превращались в повседневную рутину; вскоре оказалось, что это был трагикомический пролог распада системы. Открывалась возможность не быть официальным советским художником и в то же время не быть и советским подпольным художником, т. е. защитить себя от гравитационных полей системы. Именно так выстраивал Янушкевич свой суверенный живописный мир, словно бы ничего этого вовсе не было.

Сказались ли тут обстоятельства реальной жизни? После окончания училища А. Янушкевич зарабатывал одно время исполнением агитплакатов. В этой связи легко мог возникнуть идиосинкразический синдром. Вспоминая ранний рассказ Генриха Белля, его можно было бы назвать синдромом доктора Мурке: в рассказе повествователь, сотрудник радио, должен записывать и передавать в эфир бесконечные демагогические речи некоего доктора Мурке; в свободное от работы время он старательно вырезает те кусочки магнитофонной записи, где оратор молчал, склеивает их и дома с наслаждением слушает молчание тошнотворного доктора. Тишина делается минус речью. В живописи раннего Янушкевича современнику событий слышится молчание соцреализма. Его слух не соблазнили ангельские гармонии казенной живописи, не искусил его и дьявольский смех соц-арта. Избранные им ориентиры были чисто художественного свойства. Вот стол, на столе бутылки. Остальное – безмолвие чистой живописи.

Конечно, это от Моранди. Были у него и другие учителя-образцы. Это более всего авангарды 1910–1920-х гг., зарубежные и русские: супрематизм Малевича, русский конструктивизм и, далеко не в последнюю очередь, французский пуризм…

Последнее, что нужно сказать в этой связи, может оказаться наиболее рискованным; придется прибегнуть к категориям, выпавшим из современного цехового словаря. Сколь бы ни были неожиданны стилистические, а верней сказать стилистически-концептуальные повороты в живописи Янушкевича, его картины всегда подкупают высокой эстетической культурой. Здесь живы и действуют критерии, которые никак не применимы к эстетически стерильным творениям/событиям современного мейнстрима. В его картинах художественное качество обеспечивается, то порознь, то в сочетаниях, композиционной архитектоникой, гармониями силуэтов и плоскостей, четкой ритмической организацией, увлекательными преобразованиями форм и красочной материи. Это значит, что всех, кто предпочитает экспонированные в качестве эстетических событий трупы коров, пищеварительные агрегаты, художников, кусающих прохожих за икры или наносящих самим себе экзистенциальные раны, в сторону Янушкевича просят не смотреть. Все прочие найдут у него живописные и интеллектуальные ценности высокой пробы.

Александр Янушкевич – блестящий мастер, владеющий обширным арсеналом средств трудного живописного ремесла, четко мыслящий (с кистью в руках, господа, с кистью в руках!) и сохраняющий верность себе на самых крутых стилистических виражах.

Борис БЕРНШТЕЙН,

доктор искусствоведения,
профессор

C картинами А. Янушкевича вы сможете познакомиться на его выставке, которая будет проходить с 23 мартa по 30 апреля по пятницам и субботам с 3 до 7. Открытие 23 марта, прием с 3 до 7 по адресу: Kitch’s Office, 532 Ramona St., University Ave., Palo Alto.

(650) 485-2795