Пандемия в Америке (Декабрь 2020)

Где стол был яств, там гроб стоит.

Г. Р. Державин

У меня, советского эмигранта, не было здесь ни родственников, ни знакомых, я не знал ни слова по-английски, и всей моей семье пришлось начинать с нуля. Мы поселились в дешевом районе, рядом со своими бывшими согражданами. Вместе мы обивали пороги биржи труда и дешевых магазинов, у нас было общее прошлое и одинаковые проблемы в настоящем.

Для нас, выросших в Москве, Миннеаполис казался захолустьем, типичной одноэтажной Америкой. Мы привыкли к большому городу, и моя жена не хотела здесь оставаться. Она уговаривала меня переехать в Нью-Йорк, она боялась, что тут мы быстро скиснем, а наша дочь станет провинциалкой. Я вяло возражал, что здесь гораздо спокойнее, что в Миннеаполисе уровень преступности невысок, особенно зимой, в сорокоградусные морозы, что на периферии для детей гораздо меньше соблазнов и их проще воспитывать.

А дочь слушала нас и молчала, ей предстояли свои трудности: осенью она должна была пойти в школу, а до начала учебного года – выучить язык. По-английски она знала только цифры, да и то лишь потому, что с детства любила математику. На первом же уроке, когда учитель попросил перемножить 7 на 8 и все стали искать калькуляторы, она дала ответ. Для ученицы московской школы это было нетрудно, но в Миннеаполисе она поразила своих одноклассников, и они замерли от удивления. С этого момента они стали относиться к ней с большим уважением, но дружбу заводить не торопились. Они были коренными жителями Миннесоты, чувствовали себя хозяевами в школе и не принимали в свой круг чужаков, которые плохо знали язык, были скромны и застенчивы. Чтобы заполнить пустоту, Оля стала учиться гораздо прилежнее, чем ее однолетки. Она и аттестат получила на два года раньше их, и университет окончила быстрее. Тогда это еще было возможно, потому что курсы по межрасовым отношениям были необязательны, и она брала только предметы, необходимые для приобретения специальности. А она хотела стать актуарием. Мы не знали, что это такое, но полностью доверяли ее выбору, и для того, чтобы она не ушла в общежитие, мы залезли в долги и купили дом.

К тому времени мы немного освоились и уже не так часто попадали в смешное положение из-за незнания языка, а я даже научился поддерживать разговор об американском футболе.

Миннеаполис оказался культурным городом. В нем были театры, музеи и концертные залы, сюда привозили бродвейские шоу, а вскоре после нашего приезда в центре даже сделали пешеходную зону. Но при всех своих достоинствах он оставался глубокой провинцией, и непрекращающиеся жалобы моей жены напоминали об этом. Я же полюбил удобства жизни на периферии, мне нравились мой дом и моя машина. Это была американская мечта, которую мы взяли в кредит и которую должны были выплачивать еще четверть века. Я с удовольствием стриг траву на своем участке и расчищал снег на драйвее. Мы с женой не стали миллионерами и не раскрутили собственный бизнес, но наша зарплата позволяла нам проводить отпуск в Европе. Тогда ее еще не наводнили мигранты, и она была безопасной. К тому же старушка была нам ближе и понятнее, чем Америка.

Незаметно я вступил в тот возраст, про который говорят: седина в голову – бес в ребро. Но моя седина не очень бросалась в глаза, потому что пришла вместе с лысиной, а бес и вовсе обо мне забыл: все силы ушли на борьбу за выживание.

Перед окончанием университета Оля сказала, что будет искать работу в Нью-Йорке. Жена умоляла ее остаться, напоминая, что в Нью-Йорке у нее никого нет, а приобрести друзей в мегаполисе очень трудно, ведь там люди не такие приветливые, как в маленьком городе. Но дочь была непреклонна: она хотела жить в столице, чтобы не скиснуть в глуши и не стать провинциалкой.

Тогда жена заявила, что поедет с ней, потому что без Оли ей здесь делать нечего. Я робко возражал, что в Нью-Йорке жизнь гораздо дороже, что мы не сможем купить квартиру рядом с дочерью, что нам придется жить у черта на рогах, а значит, мы будем встречаться с ней не так часто, как хочется. Устроиться на работу в нашем возрасте тоже непросто, а найти друзей и вовсе невозможно. К тому же за прошедшие годы мы уже привыкли к размеренной жизни и сельским радостям, так что для нас это будет вторая эмиграция.

Дочь была полностью согласна со мной, и ее голос оказался решающим, а чтобы успокоить мою жену, она пообещала, что останется в Нью-Йорке всего на несколько лет, сделает там карьеру, выйдет замуж, а потом вернется к нам рожать детей, и мы будем помогать их воспитывать. Как актуарий она точно знала, что бабушки способствуют повышению рождаемости.

Мы не верили ее обещаниям и, чтобы скрасить предстоящую разлуку, предложили ей после получения диплома поехать с нами в Москву. Ей эта мысль понравилась, но денег у нее не было, а брать у нас она не хотела. Тогда мы с женой в один голос заявили, что общение с ней для нас удовольствие, а за удовольствия надо платить.

И вот после длительного перерыва мы опять оказались в стране, где прошла первая часть нашей жизни. Был конец 90-х. Мы ездили на экскурсии, ходили в театры, встречались с друзьями. Мы даже побывали во дворце бракосочетаний, где женились почти четверть века назад, а в конце дочь захотела посмотреть нашу московскую квартиру. Мы пытались ее отговорить, ведь теперь там жили совершенно незнакомые люди, но спорить с ней было бесполезно. Она сказала, что сама объяснит им, кто мы такие, подарит бутылку водки и банку соленых огурцов, и нам разрешат увидеть наши «хоромы». Нам и самим было интересно взглянуть на квартиру, где мы прожили столько лет, и мы согласились.

Дверь нам открыла аккуратно одетая пожилая женщина. Оля, сильно нервничая и путая русские и английские слова, объяснила, кто мы такие и зачем пришли. Хозяйка зорко взглянула на нас и посторонилась, пропуская в комнату. Осмотр занял не больше двух минут: квартира оказалась гораздо меньше, чем представлялась нам в воспоминаниях. Мы поблагодарили и собрались уходить, но женщина пригласила нас на чай. Когда мы ответили на все ее вопросы, она сказала, что преподает в университете, и, хотя ей пора на пенсию, она работает, чтобы ходить в театры и быть в центре культурной жизни. А затем она целый вечер рассказывала нам о современной России. Там очень многое изменилось, но еще больше осталось таким же, как раньше.

Последнюю ночь перед вылетом мы с женой долго не могли заснуть. Мы нервничали до тех пор, пока наш самолет не поднялся в воздух.

А через восемь часов, когда мы ступили на американскую землю, мы готовы были броситься на нее и целовать взасос.

После нашего совместного отпуска дочь вышла на работу, а вскоре мы получили от нее длинное письмо на английском языке. Она благодарила нас за то, что мы уговорили ее поехать в Москву, и извинялась за постоянные ссоры из-за того, что мы заставляли ее учить русский. Она обещала впредь практиковаться при каждом удобном случае. Она писала, что путешествие с нами расширило ее кругозор и показало, как многообразен мир.

Затем еще несколько страниц она рассыпалась бисером ничего не значащих красивых слов, подтвердив давно приходившую мне в голову мысль, что в американской школе писать витиеватые послания учат гораздо лучше, чем умножать и делить. А в самом конце, в post scriptum, Оля по-русски добавила: «Я всегда буду вам бесконечно благодарна за то, что вы вывезли меня оттуда».

Было это давно, еще до 11 сентября.

А потом она успешно работала, продвигалась по службе, вышла замуж и, когда решила, что пришло время заводить детей, вместе с мужем переехала в Миннеаполис. Еще через год я стал дедом мальчиков-близнецов, и для нас с женой открылось новое поле деятельности. Мы забирали внуков из школы, возили их на гимнастику и плавание, учили музыке и русскому языку. Мы вникали во все их дела и знали о них гораздо больше, чем в свое время о дочери.

Между тем президентом Америки стал Обама. Въехав в Белый дом, он убрал оттуда бюст Черчилля, а встречаясь с лидерами других стран, извинялся за системный расизм Америки. Он, наверно, забыл, что за него, мулата, проголосовала страна с преимущественно белым населением. Затем он отдал американских дипломатов на растерзание толпе фанатиков в Бенгази и заключил договор с Ираном на следующий день после того, как в Тегеране прошла стотысячная демонстрация под лозунгом «Cмерть Америке».

Наблюдая за этим, я понял, что демократия не имеет ничего общего с названием его партии. Я старался не думать о происходящем и больше времени посвящал внукам.

Дочь отдала их в ту же школу, где училась сама. Они родились в Америке, говорили без акцента и не страдали от излишней скромности, но они уже не были хозяевами в школе, а день в этой школе не начинался с клятвы верности, и над входом не развевался американский флаг. Это могло оскорбить чувства беженцев, которые там учились. Их родителей называли «эмигранты без документов», хотя они были преступниками, незаконно перешедшими границу.

Учеников, как и прежде, не очень утруждали домашними заданиями, зато постоянно напоминали о том, что раньше в Америке было рабство, что до сих пор существуют имущественное неравенство и белая привилегия. Это привело к тому, что мои внуки стали стесняться цвета своей кожи, так же как я в Советском Союзе стеснялся своей национальности. Меня это угнетало, я ведь и уехал из России, потому что был там гражданином второго сорта. Я хотел переубедить внуков, но каждый раз, когда пытался сделать это, они называли меня расистом. Тогда я стал рассказывать им о своей жизни, о Советском Союзе, о том, что мне там не нравилось и почему я эмигрировал. Я рассказывал им, как работал дворником в Италии, ожидая, пока американские спецслужбы проверят, не являюсь ли я русским шпионом, как потом, уже в Миннеаполисе, устроился мальчиком на побегушках в супермаркет, где моими коллегами были черные ребята, которые годились мне в сыновья и которым платили такие же гроши, как мне. Никакой белой привилегии я там не чувствовал.

Говорил я с внуками по-английски, поэтому должен был готовиться к каждой встрече, но эти разговоры сблизили нас, и в какой-то момент я увидел, что мне они доверяют больше, чем школьным учителям.

Между тем страна, уставшая от политкорректности, выбрала нового президента, им стал Дональд Трамп. Демократы бойкотировали его инаугурацию, СМИ поливали его грязью, а в конгрессе все его проекты встречали в штыки. Появился даже специальный термин: TDSⁱ.

Кульминация наступила во время пандемии, когда при задержании белым полицейским черный бандит-рецидивист испустил дух. Его хоронили как национального героя, высшие чины Демократической партии встали у его гроба на колени, а во всех крупных городах Америки толпы преступников стали громить, жечь и грабить. Они действовали как штурмовики, но пресса называла их преимущественно мирными демонстрантами.

В школе учитель истории предложил сочинение на тему «За что я не люблю Трампа». Мои внуки отказались его писать, а одноклассники стали их бойкотировать. Узнав об этом, я пошел к директору. Он бесстрастно выслушал меня и сказал, что ничего сделать не может, потому что историка он принял по требованию районного начальства в соответствии с законом об обратной дискриминацииⁱⁱ. Затем, немного подумав, он так же бесстрастно добавил:

– Может, если Трампа переизберут, обратную дискриминацию отменят.

Но Трампа не переизбрали. Выборы были откровенно и нагло подтасованы, и мной овладела депрессия. Мне стало стыдно за Америку, где я добился того, чего не смог бы добиться ни в одной стране мира. Я рвался сюда, потому что хотел жить в свободном государстве, а в Союзе за свободу надо было бороться. Тогда я боялся борьбы, но, видно, Бог наказал меня за трусость. Теперь мне бежать уже некуда, да я и не могу. Здесь живут мои дети и внуки, и я должен сражаться за их будущее. Непонятно лишь, что я могу сделать в моем возрасте и в разгар пандемии. Пожалуй, только надеть свитер с изображением Трампа и ходить по соседним улицам, показывая, что есть люди, которые не боятся открыто его поддерживать. Что бы со мной ни произошло, мне нечего терять. Большая часть жизни позади, и в конце ее я сделаю это для страны, в которой стал другим человеком. Но не все во мне изменилось, я так и не смог избавиться от социалистического менталитета, и во время прогулки на всякий случай решил в каждую руку взять по гантели – не помешает.

________________________________

*Trump derangement syndrome – психическое расстройство на почве ненависти к Трампу.

**Affirmative actions.

Владимир ВЛАДМЕЛИ