Музыка и целлофан

А здесь, на земле, лишённой музыки, стоят покосившиеся избы с прогнившим крыльцом, здесь лошадь тащит плуг, здесь, проснувшись утром, идут с вёдрами за водой, которую черпают прямо из озера, здесь не растёт ничего, кроме картошки.

Телевизор, который бубнит о каких-то московских модных тусовках, и почтальон Алексей Тряпицын на моторной лодке – другой связи с заозёрным миром у здешних жителей нет.

Впрочем, и жителей-то не осталось. Избы пустуют, школа заброшена, из всей деревни обитаемы только шесть домов. Точнее – пять. Шестой обитаем временно. Там живёт с сыном Тимуром Ирина, инспектор рыбнадзора, приехавшая сюда специально, чтобы этот дом продать. Родом она местная, с Алексеем Тряпицыным училась в одном классе (когда ещё школа не стояла в руинах), но она уже не здешняя, она городская. На «Лёху» Тряпицына смотрит снисходительно, над робкими его ухаживании посмеивается, предпочитая играть в постели сама с собой. И в конце концов, бросив дом, эту обузу, и оставив какие-то документы безотказному Тряпицыну, она уезжает, осчастливленная новой работой в Архангельске.

…Пять домов, собаки, лошадь и десяток немолодых людей.

Алексей Тряпицын проверяет ящик для почты – пусто. Отсюда никто никому не пишет. Да и сюда никто не пишет тоже. Единственное письмо, доставленное Тряпицыным в деревню, – официальная бумага инспектору Ирине. Из заозёрного посёлка Тряпицын привозит не письма, а пять буханок хлеба, три газеты и, самое главное, пенсию.

Тряпицын – единственный, кто здесь работает. Витя по прозвищу «Колобок» идёт-бредёт куда-то на заплетающихся ногах, он пьян уже с утра… Другой, Юра, всё рассуждает о жизни: «такая тоска, до смертоубийства можно дойти», «зарезать кого-нибудь»… Бывший матрос рассказывает в тысячный раз, как он ходил за рисом во Вьетнам и целый месяц этот рис они грузили на корабль, а его жена, начав чтение газеты с телевизионной программы, спешит поделиться радостью: сегодня по телевизору будут показывать картину «Мужчина и женщина». Счастье!

Вот вырастешь, говорит Тряпицын мальчику Тимуру, мы тебя в почтальоны возьмём. Но Тимка – мальчик городской и отвечает по-городскому: а кому эта почта нужна? Интернет её заменит.

Его поддерживает и деревенский Витя-Колобок: «Помрём все – почта и не нужна будет». «Не все сразу помрём-то, Витя», – отбивается Тряпицын. Но в том-то и дело, что всех их как бы уже нет. Они живы, но об этом знают только они сами. Тусовка из телевизора даже не подозревает об их существовании. Потому что никакого значения для неё ни Витя-Колобок, ни Юра, ни даже совестливый, надёжный и ответственный Алексей Тряпицын не имеют.

Музыка умолкла.

***

Только одну роль в фильме, роль инспектора Ирины, играет профессиональная актриса Ирина Ермолова. Остальные, включая самого Тряпицына, – реальные жители реальной северной деревни, стоящей на берегу Кенозера в Архангельской области.

«Я просто наблюдал за жизнью и людьми», – сказал Кончаловский.

Так родился сценарий.

Андрей Кончаловский превосходно использовал новые возможности, которые даёт компактная цифровая камера. Поскольку сценарный каркас был довольно подвижным, цифровая камера позволила режиссёру следовать за спонтанно развивающимися сценами.

Всё это – и аутентичность персонажей, и достоверность условий их жизни, и реальность ландшафта – делает картину весьма убедительной, как бы похожей на документальную.

Можно было бы поставить здесь точку, если бы с самого первого кадра фильма и до последнего с цитатой из Шекспира вы бы не чувствовали постоянно странную игривость, эту убедительность если не подвергающую сомнению, то несколько подмывающую.

Уже в самом начале фильма вы наверняка обратите внимание на один  подчёркнуто длинный кадр – моторка Тряпицына идёт по Кенозеру, в центре кадра спина Тряпицына, а вправо и влево вода и не очень разнообразные береговые пейзажи. В кадре ничего не происходит, но, поскольку режиссёр как бы настаивает на  нём – картинка не меняется очень долго, больше чем полторы минуты – вы начинаете искать здесь какой-то скрытый смысл.

Похоже на цитату из «Сталкера» – проезд на дрезине, можете подумать вы. Но при чём здесь «Сталкер»?

Однако очень скоро вы увидите другую цитату из Тарковского, повторяющую композицию одной из сцен «Соляриса»: одинокая фигура Криса Кельвина, застывшего на краю поля, заросшего какой-то высокой травой (похожая композиция есть и в самых первых кадрах «Зеркала»).  У Кончаловского Криса Кельвина  заменил почтальон Тряпицын.

Затем появилась спародированная цитата из «Ностальгии». Вместо Горчакова, бредущего по каким-то загадочным римским развалинам (жилище Доменико), почтальон Тряпицын то ли во сне, то ли наяву бродит среди развалин деревенской школы, только вместо приблудной собаки, сопровождающей Горчакова, компанию Тряпицыну составляет воображаемый, но выглядящий вполне реальным кот.

Что всё это значит?

Или вот, вы наверняка заметите несколько совершенно непривычных кадров, технически затруднительных для плёночной камеры, но легко выполнимых камерой цифровой. Понятно, что цифровая камера пополнила киноязык новой лексикой, что само по себе замечательно, однако, используя новую лексику, режиссёр не может не понимать, что она – хотя бы в силу своей новизны – будет обращать на себя специальное внимание. Но почему в специальном внимании нуждается, например, кадр, в котором Тряпицын рассматривает свои босые ноги, стоящие на полу? Как будто этот кадр (к тому же повторённый в фильме дважды), имеет некий глубокий смысл. Для чего это сделано? Просто для красоты?

Фильм вообще чрезвычайно красив: потрясающие, снятые в мягкой цветовой гамме пейзажи (не чета голливудскому злобно-контрастному изображению), безупречно скомпонованные интерьеры, придающие какой-то странный лоск нищете самих жилищ (при этом изощрённее всего снято широкоугольником самое бедное жилище – похожий на чулан с барахлом дом алкоголика Колобка).

Всё это вместе – игры с цитатами и щеголеватое изображение – создаёт впечатление какой-то неадекватности. Словно эту бедность, как товар, хотят завернуть в хрустящий целлофан.

Почему-то в голову приходят слова одного из героев той же «Бури»: «Любой зевака отвалил бы мне серебряную монету за посмотрение».

Простодушный шекспировский Тринкуло не понимал, что продавать можно не только за деньги.

Михаил ЛЕМХИН