Свадебный подарок

Училище – на холме, а порт с его причалами, широченными пакгаузами и кирпичными, еще дореволюционной постройки, складами – внизу. И названия улиц в округе соответствующие: Канатная, где возвышалось над портом училище, Приморская, переулок Адмирала Нахимова, Таможенная площадь. И спуски к порту: Военный, Карантинный, Ланжероновский. Правда, те в советское время были переименованы, но горожане так и продолжали пользоваться наименованиями, не исчезнувшими из их памяти со времен еще «той Одессы».

Бывало, сидишь в аудитории и слушаешь преподавателя, а мысли улетают куда-то далеко-далеко.

Особенно часто такое cлучалось в промозглые зимние дни, когда леденящий ветер с моря пронизывает до костей, а здесь, за толстыми стенами здания бывшего Училища торгового мореплавания, ты согрет и обласкан благостным теплом. Машинально пишешь конспект и представляешь, как по этим спускам когда-то тянулись в город из порта телеги, груженные зерном и арбузами. На козлах телег восседали красномордые от ветра и водки биндюжники, равнодушные к смене времен года, но давно уже привычные и к августовской жаре, и к январской стуже.

Внук именно такого возницы жил в моем дворе на Госпитальной. Вообще-то портовые биндюжники до революции традиционно селились на Слободке, но и на Молдаванке их тоже хватало. Лошадей и волов они держали во дворах, и биндюги тут же стояли. К биндюжникам в Одессе всегда относились с почтением. Местные с Молдаванки их уважительно привечали, а особенно тех жаловали нуждавшиеся в извозе контрабандисты – люди особого сорта. Вовремя предоставленный извоз в их делах ценился очень высоко, и они никогда не торговались до хрипоты, а лишь невозмутимо отсчитывали биндюжникам названную за него цену. И дед моего дворового приятеля Степан тоже не гнушался подобным заработком, может быть, и не совсем обычным, но верным. Ведь трудиться приходилось ночью. Однако быть на подхвате у контрабандистов, не скупившихся на пару лишних карбованцев, хотели многие. Да и кто тогда выбирал, какой груз везти? Тем более за хорошие деньги? А еще снедью диковинной такому биндюжнику его криминальные наниматели могли расщедриться «на чай». Не говоря уже о том, что безотказность мальчикам Мойши, как знали Мишку Япончика здесь, на Госпитальной, и вовсе ими никогда не забывалась. И вознаграждалась вполне соответственно. А уж те промышляли контрабандой так же успешно, как и разбоем.

В ту памятную ночь Степан едва уснул, как его растолкала мать. Продрав кое-как глаза, он готов был чертыхнуться, но, увидев поздних визитеров, живо сообразил, зачем те пожаловали. На пороге стояли Залман Боренбойм и Натан Толстяк, которых он часто видел с Мойшей. Так просто, без надобности, эти люди в гости не заходили, тем более когда и правоверные иудеи, помолившись на ночь, и богобоязненные православные, такие как Степан, осенив себя крестным знамением, уже давно спали.

– Имеем сказать тебе пару слов, – Залман, очевидно, куда-то торопился, потому как нетерпеливо поглядывал на Степана, натягивающего штаны. Заметив испуганные глаза его матери, тот усмехнулся и успокоил ее:

– Не переживайте, мамаша. Будет вашему сыну счастье. Поверьте мне, что Мойша знает, кого спрашивать за одолжение в деликатных гешефтах.

Залман вытащил часы из кармана жилета цвета небесной лазури, который даже при тусклом свете керосиновой лампы заставлял глаза почтительно жмуриться. Он по-прежнему нетерпеливо взглянул на них и тоном, не терпящим возражений, поставил Степана перед фактом:

– Дело чрезвычайно срочное. Мойша ждет тебя в палисаднике у тети Песи, бандерши. Дорогу ведь ты туда знаешь? – Залман поощрительно ухмыльнулся и, приподняв котелок в сторону матери Степана, попрощался:

– Оревуар, мамаша! Шоб сто лет стояла синагога Бродского, если ваш покойный супруг на том свете не выпьет стопку водки за то, чтобы к паре волов вашего сына после сегодняшней ночи прибавилось в стойле еще и несколько добрых лошадок!

Куда Степан ездил и что возил, он никому и никогда не рассказывал. Но путь от Большого Фонтана, где иностранные торговые суда брали питьевую воду и нелегально сгружали товар для контрабандистов, на Молдаванку был неблизкий. Степан добрался домой аж под самое утро, когда в Одессе особенно сильно пахнет цветущая акация. В такие необыкновенно дивные предрассветные часы горячими кавалерами овладевает неуемное желание к своим дамам, которые сквозь сон трепетно млеют от их страстных объятий и жарких поцелуев. И даже у степенных супругов, уже далеко не первый десяток лет состоящих в законном браке, вдруг просыпается давно почившее желание. Они ласкают оплывшие, давно утратившие былую упругость груди своих жен и с упоением юноши наслаждаются дурманящим запахом их пышного здорового тела. Да благословит Господь этот живительный прилив сил! Но Степан этой ночью был один, и теперь его одолевало лишь одно желание: поскорей завалиться поспать.

А потом, заметив Степана с парой сытых ухоженных коней, которые у того появились совсем недавно, и площадкой, способной вместить пятьдесят мешков с пшеницей, знающие люди на Молдаванке понимающе кивали головой:

– Видит Бог, что он поимел удачу. Но удача – это всего лишь каприз случая, и нужно иметь правильные мозги, чтобы взять за жабры этот самый каприз. И этот молодой человек, которого Господь поцеловал в темечко, его таки схватил.

Они говорили это друг другу каждый раз, когда биндюга Степана бодро катила по Госпитальной. Резво цокали копыта по булыжной мостовой и солнце еще только всходило над морем, а эти люди уже спешили на утреннюю молитву в Бродскую синагогу. Но они видели Степана, спешившего отсюда в сторону Купеческой гавани. И еще, глядя на него, обычно скупого на слова, вспоминали, как к нему на свадьбу собственной персоной пожаловал Мойша. О том долго судачила вся Молдаванка. И стоит сказать, что было о чем…

В подарок новобрачным тот привез ни много ни мало как несгораемую кассу из Русско-Азиатского банка. Банк налетчики шутки ради ограбили по пути, чтобы было с чем заявиться на свадебное торжество. Ну не с пустыми же руками заходить в дом к приличному человеку? Тем более по такому важному для него случаю.

Ограбление произошло не более нескольких часов назад, и налетчики даже не потрудились заглянуть внутрь своего трофея. Они прибыли одетыми празднично: в шелковые жилеты невообразимо ярких оттенков, в лакированные штиблеты и в лайковые перчатки, трещавшие по швам на их грубых руках. Шумная щегольская компания тут же заполнила все пространство комнаты, застав Степана и его немногочисленных гостей буквально врасплох. Степан стушевался, будучи скромным, простым тружеником, и, испытывая еще большую неловкость, от столь щедрого подарка отказался. Однако Япончик не обиделся, а лишь слегка удивился:

– Степан, какой бы ни была сладкой любовь, компота из нее все равно не сваришь.

Он посмотрел на еще пока не вскрытую кассу и с любопытством перевел взгляд на Степана:

– И что, так и не отчинишь его? – Япончик кивнул на железный ящик, сиротливо стоящий на столе, не принятый новоиспеченным супругом, – совершенно чужая вещь на этом домашнем пиршестве.

– Справа, конечно, она завсегда только твоя, – с оттенком показного равнодушия заметил он, – но поверь, что буржуям хватает уже награбленного у таких, как ты. Они же зажравшиеся кровопийцы! Клянусь Талмудом и всей непостижимой простому еврею мудростью святой книги, что эти сволочные канальи не оценят твоего благородного поступка. Возьми тогда хотя бы моих коней и бричку!

Он подмигнул вконец смутившемуся жениху и, опрокинув дожидавшуюся его рюмку водки, отправил с подручными кассу обратно в банк.

А подарок Япончика, та бричка с парой лошадей, и вправду был знатный. Впрягать таких коней в биндюг, конечно, не следовало, но Степан обменял их в Люстдорфе у немцев-колонистов на пару молодых рослых першеронов. Те ступали особенно мягко и славились у биндюжников тем, что тянули площадку аккуратно и не взбрыкивались при любом аллюре. Шли ли они просто шагом или бежали умеренной рысью.

И, наградив Степана любящей супругой, судьба его уж точно не обделила своей милостью. Ведь, как говорили на Молдаванке, найти хорошую жену – это уже половина счастья…

Виктор БЕРДНИК