Последняя песня перед потопом

Продолжение. Начало

Собственно, подделывать сами снимки и компьютерные распечатки даже не требовалось: достаточно было соответствующим образом поменять один-единственный листочек с двумя-тремя строчками «расшифровки», написанной корявым докторским почерком. Мама хорошо умела выбирать «правильного», то есть не слишком внимательного профессора, тщательно готовилась к разговору и всегда добивалась своего.

Без сомнения, она предпочла бы, чтобы так продолжалось всегда, но потом Бэмби подросла, и врачи стали требовать ответов от самой девочки. Сначала Аманда попробовала бороться с этим, объявив дочь невменяемой. Но тут впервые нашла коса на камень, причем не с частными легко убеждаемыми профессорами, а с казенным окружным психиатром, от которого зависело окончательное заключение. Возможно, привыкшая к постоянным успехам Аманда немного пережала. А может, именно этот врач оказался «неправильным». Психиатр долго слушал, как безутешная мать, зажав дочери уши, со слезами на глазах перечисляет соответствующие нужному диагнозу симптомы, затем покопался в кипе представленных Амандой медицинских справок, задал девочке несколько вопросов и наконец принялся писать – на латыни и поразительно разборчиво.

– Можете идти, – сказал он и, поставив печать, протянул матери свое заключение. – Ваша дочь совершенно нормальна.

Растерянная Аманда вышла в коридор, села на стул и стала разглядывать документ. На латыни она знала всего несколько формул, выученных во время ознакомительного просмотра профессиональных медицинских пособий, но этого хватило, чтобы распознать слово Munchausen, а с ним и диагноз: MSBP – делегированный синдром Мюнхгаузена. Это был диагноз, поставленный не дочери, а матери, то есть лично ей, Аманде Росс, мошеннице и психопатке. И она отреагировала в точности так, как и положено мошеннице и психопатке: пришла в ярость и, оставив коляску с «неизлечимой» Бэмби в коридоре, бросилась назад в кабинет.

Бэмби в ту пору уже исполнилось восемь, но ей еще никогда не приходилось видеть мать в таком состоянии. Аманда орала на весь квартал, угрожая несчастному доктору страшными карами – как небесными, так и земными. Она обвиняла его в преступной халатности, потрясала заключениями именитых профессоров, а также клятвенно обещала лишить шарлатана лицензии и сгноить в тюрьме, если он вздумает настаивать на своем клеветническом заключении или даже просто как-нибудь, когда-нибудь, где-нибудь откроет свою брехливую пасть, чтобы высказаться на эту тему.

– Ты понял?! – проорала она напоследок, едва не упираясь носом в нос вжавшегося в спинку кресла врача. – Скажи, ты понял?!

– П-понял… – выдавил из себя окружной психиатр.

И не только понял, но и в дальнейшем неуклонно следовал совету, мягко говоря, нестандартной клиентки. Что ж, человека можно понять: в сонме авторитетных специалистов, которые единогласно и послушно подтверждали все, что требовала от них Аманда, он был типичной белой вороной, исключением, попробовавшим шагнуть наперекор потоку. Имело ли смысл бороться в такой безнадежной ситуации – одному против всех? Для очистки совести ему вполне хватило и отказа признать девочку ненормальной… Так оказался похороненным единственный точный диагноз в истории материнства Аманды Росс.

Но именно он, единственный и похороненный, стал точкой перелома в отношениях матери и дочери. Отныне Аманда уже не возобновляла попыток получить официальное разрешение говорить от имени невменяемой девочки. Теперь ей пришлось сосредоточить усилия на дрессировке Бэмби. Она заставляла дочь заучивать необходимые ответы, а затем подолгу репетировать предстоящие визиты к врачам.

– Что ты скажешь, когда тебя спросят о самочувствии?

– Скажу, что мне плохо?.. Или очень плохо?..

– Дура! – гремела мать. – Ты скажешь: «Хорошо, только очень тошнит по утрам». Повтори!

– Плохо, только очень тошнит… – робко начинала Бэмби.

Аманда с размаху била ее по щеке.

– «Хорошо»! Не «плохо», а «хорошо»! «Хорошо, только очень тошнит по утрам». Повтори!

– Но почему, мамочка? – глотая слезы, спрашивала девочка. – Почему хорошо, если тошнит? Ведь это плохо…

– Потому что я так сказала! – кричала Аманда. – Ты должна повторять все в точности, не меняя ни единого слова! Повтори!

Бедняжку действительно тошнило, болел живот, раскалывалась голова, начались галлюцинации – побочные эффекты от горстей таблеток, которые ей приходилось проглатывать почти ежечасно. К тому времени ее уже «лечили» от утраты слуха, болезни глаз, астмы, эпилепсии, порока сердца, гиповентиляции легких, проблем с пищеварением и жесточайшей аллергии. На очереди стояла мышечная атрофия: Аманду всерьез беспокоило, что дочь может сбежать, а потому она готовила Бэмби к симуляции полного паралича нижних конечностей.

– Тебя будут колоть иголкой, но ты скажешь, что ничего не чувствуешь.

– Хорошо, мамочка…

– Сейчас проверим… – Аманда всаживала ей в голень иголку.

– Ай! – содрогалась Бэмби и тут же получала пощечину.

– Дура! Я же говорю: ничего не чувствуешь! Что тут непонятно? Еще раз!

– Ай!..

Укол за уколом, пощечина за пощечиной… К концу урока щеки девочки горели таким ярким румянцем, что впору было записывать ее еще и в туберкулезницы. Мама колола основательно, с размахом; после такого опыта легкие укольчики сердобольных врачей действительно почти не ощущались…

На свое десятилетие Бэмби получила от матери особо ценный подарок: лейкемию, а вместе с ней – пытку облучением и химиотерапией. Но не это угнетало девочку больше всего: в конце концов она привыкла к ежедневным мукам «лечения», поскольку попросту не знала иной реальности. Самым серьезным ударом стала необходимость расстаться с волосами, обрить голову. Тут-то Бэмби и взбунтовалась – впервые за все время. Она наотрез отказалась принимать таблетки: Аманда запихивала их силой – Бэмби выплевывала. Каждая лечебная процедура превращалась в сражение.

Но силы были слишком неравны. Обездвижив дочь инъекцией лошадиной дозы успокоительного, Аманда решила вопрос кардинальным образом: убедила врачей, что тяжелейшие проблемы с пищеварением требуют установки питающей трубки. Девочку уложили на операционный стол; когда Бэмби пришла в себя неделю спустя, из ее живота торчал пластиковый раструб, ведущий прямиком в желудок. Теперь мать могла без помех вливать туда все, что пожелает: от пищи до пилюль и микстур.

И Бэмби смирилась, признав свое полное и окончательное поражение. Отныне она безоговорочно выполняла все требования матери, помогая той идти от триумфа к триумфу. Аманде и прежде не приходилось зарабатывать на жизнь: невообразимый набор дочерних болезней обеспечивал ей пенсии и пособия по инвалидности от государства, а также постоянную поддержку всевозможных волонтерских организаций и частных филантропов. Но настоящий прорыв к всемирной известности произошел на Делийском международном конгрессе по борьбе с детской лейкемией, где они с Бэмби были представлены в качестве примера и образца для подражания.

Подобные громкие события случались на острове нечасто. Зная, что другого такого шанса может и не представиться, Аманда провела тщательную подготовку. Именно тогда она изваяла тот беспроигрышный образ, который с тех пор не сходил с экранов и страниц ведущих средств массовой информации Европы и обеих Америк. Больная смертельной хворобой беспомощная девочка в инвалидном кресле, розовой младенческой фланельке и уродливых очках, Бэмби-Кэт с первого взгляда вызывала всеобщую симпатию, которая многократно возрастала, когда выяснялось, что с лица бедняжки не сходит глуповатая, но светлая улыбка, а ее тоненький голосок не устает повторять банальные, но исполненные жизненно важного оптимизма фразы.

В эту роль Бэмби входила несколько недель. Аманда мучила ее бесконечными репетициями, заставляя исправлять мельчайшие огрехи.

– Ну что ты лыбишься, как придорожная проститутка?! – кричала она. – Пойми, дура, улыбка должна быть невинной! Невинной, а не завлекательной. Никакого кокетства! Давай еще раз!.. Тьфу! Ты что, издеваешься над матерью? Теперь у тебя получился профессор философии! Улыбка должна быть глупой! Глупой, а не умудренной! Наивной, а не понимающей! Вот, смотри на меня…

Аманда показывала, как надо. Выходило устрашающе: одержимая единственной всепоглощающей манией, женщина давно перестала следить за собой, и ее теряющаяся в жировых складках «улыбка» больше напоминала оскал чудовища, всплывшего из темных глубин лесного болота.

– Голос! Голос! Почему ты говоришь басом, чертова дурында? Тебе ведь сказано: то-нень-ко! Тоненько! Повтори! И не забудь улыбку!..

– Я верю, что дети смогут победить рак… – тоненько повторяла Бэмби.

Аманда в отчаянии всплескивала руками и принималась угрюмо ходить из угла в угол, как гениальный режиссер, которого вынудили работать с особенно бездарной труппой. Что ж, ей и в самом деле трудно было отказать в гениальной постановочной изобретательности…

– Попробуй-ка скосить глаза… К носу, вот так… Молодец! Еще раз! А теперь коси и улыбайся! Вот! То что надо! Молодец, доченька!

Трюк и в самом деле сработал: дурашливое косоглазие делало улыбку более идиотской, а голосок тончал сам собой. Толстые стекла очков и нелепая детская панамка усиливали нужное впечатление. Когда в заключительный день конгресса Аманда вышла на сцену, толкая перед собой инвалидное кресло с парализованной дочерью, подуставшая от лекций, вечеринок и торжественных обедов аудитория замерла: Бэмбина улыбка навылет пробивала даже самое очерствевшее сердце. Аманда подошла к микрофону и произнесла трехминутную речь о мужестве и стойкости, а затем передала слово дочери.

– Я верю, что дети смогут победить рак… – тоненько проговорила Бэмби, скосив глаза к носу и изо всех сил улыбаясь.

Зал зааплодировал – тоже изо всех сил, только абсолютно искренне.

– Мне было так жаль моих волос, – дождавшись тишины, еще тоньше продолжила девочка, – но я верю, что дети все равно победят!

Она сорвала с головы панамку, и взглядам потрясенной публики предстал наголо обритый череп раковой больной. Со сцены Аманда и Бэмби уходили под шквал аплодисментов. Их коротенькое выступление было единодушно признано гвоздем конгресса. Мужество матери, помноженное на оптимизм дочери, потрясло всех без исключения. На следующее утро делийская мать-героиня и ее беспрецедентно больная, но не теряющая веры в светлое будущее дочь проснулись знаменитыми.

Затем были еще сотни интервью и фотосессий; обритая голова, глуповатая улыбка, косоглазие и тоненький голосок дочери продолжали безотказно работать, принося Аманде Росс деньги и славу. Впрочем, следовало озаботиться еще удержанием достигнутых высот. Они переехали в провинциальный городок Хадау, на тихую улочку – подальше от чересчур пристальных взглядов. Но это не решило постепенно накапливающихся проблем, особенно главную из них: Бэмби взрослела, превращалась в девушку, и с каждым годом ей становилось все труднее изображать малолетнюю дурашку.

До поры до времени Аманде удавалось скрывать растущую грудь дочери под бесформенными розовыми распашонками – скрывать от окружающих, но, конечно, не от самой девочки. Впрочем, Бэмби благоразумно не демонстрировала матери свой интерес к происходящим переменам. Привыкнув изображать косоглазую глупышку перед всем миром, она с минимальными поправками играла ту же роль и перед дорогой мамочкой. Но ближе к ночи, убедившись, что Аманда заснула, Бэмби вылезала из постели и подолгу рассматривала в зеркале свой новый облик, оглаживая ладонями груди с напрягшимися сосками и покачивая внезапно отяжелевшими бедрами. Она чувствовала, что тело при этом наливается какой-то новой неведомой силой; чувствовала, что нравится самой себе и, возможно, может понравиться другим – понравиться иначе, без распашонок, очков и отрепетированных улыбок.

Поэтому Бэмби ничуть не удивилась, когда обнаружила, что ночные танцы с зеркалом действительно интересны не только ей одной. Идиотские очки не смогли испортить ее зрения: оно было достаточно острым, чтобы заметить движение занавески в окне дома напротив, а затем и отблеск стекол бинокля. Вскоре она уже не сомневалась, что сын соседей тоже весьма увлечен ее новым обликом. Это открытие ничуть не испугало Бэмби – напротив. Теперь, приподнимая обеими руками грудь навстречу его усиленному биноклем взгляду, она испытывала острейшее волнение, о существовании которого даже не подозревала прежде.

Она бы с радостью показала ему намного больше, если бы не отвратительная питающая трубка, торчащая из живота. Эту единственную деталь, которая безнадежно портила в остальном безупречную картину, Бэмби прикрывала широким платком, повязанным вокруг пояса. По утрам, сидя на веранде в броне фланелевых распашонок, в панамке, улыбке и огромных очках, она как ни в чем не бывало ждала материнской команды, чтобы поздороваться с соседями. «Здравствуйте, тетя Кора! Здравствуйте, дядя Ноах! Привет, Сима! Привет, Хэмилтон!» А чего стесняться? Уродливая глупышка в инвалидном кресле не имела никакого отношения к гибкой крутобедрой красавице, которая прошедшей ночью дразнила луну и парня напротив своей налитой желанием грудью…

Соседи были хорошими, добрыми. Тетя Кора не упускала случая угостить Аманду порцией особенно удавшегося пирога или мясного рулета, а дядя Ноах с готовностью приходил на помощь, когда соседка не могла справиться с очередным подарком той или иной спонсорской фирмы. Однажды, безрезультатно потыкав пальцем в клавиатуру особенно навороченного лэптопа, Ноах призвал на помощь сына. Хэмилтон поначалу выглядел смущенным, но потом разошелся и довольно толково проинструктировал Аманду. При этом он избегал смотреть в сторону Бэмби, которая все это время, приклеив на лицо бессмысленную улыбку, сидела в дальнем углу гостиной. Возможно, явное равнодушие гостя, в дополнение к позывам мочевого пузыря, усыпило бдительность Аманды: обычно она не оставляла дочь одну в присутствии других.

Так или иначе Хэм использовал удобный момент. Как только хозяйка удалилась, он подскочил к Бэмби и прошептал:

– Я знаю, что ты не парализована…

Бэмби сняла с носа очки. Лишенные прикрытия толстых стекол, ее ярко-синие глаза не только не косили, но били прямой наводкой в смятенную душу соседа.

– А я знаю, что тебе нравятся мои сиськи, – проговорила она с таинственной хрипотцой. – Мне не жалко, смотри.

Хэмилтон густо покраснел.

– Когда она уснет, возьми комп к себе в комнату, – поспешно продолжил он.

– Зачем?

– Увидишь…

Вернувшаяся из туалета хозяйка застала гостиную в том же неизменном состоянии, что и до своего ухода.

– Готово, тетя Аманда, – сказал Хэмилтон, поднимаясь со стула. – Пароль на бумажке. Меняйте его почаще, чтобы никто не залез.

– Спасибо, деточка…

Выпроводив парня, мать немедленно последовала его совету. Собственно, она и без всяких советов меняла пароли с маниакальной частотой – минимум раз в неделю. Аманду мало волновали хакеры и сетевые тролли; ее главной заботой было оградить от интернета дочь. Электронная почта и социальные сети принадлежали к числу категорически запретных для Бэмби областей. С тем большим недоумением девушка ждала ночи: она уже не раз пробовала угадать материнский пароль, но всегда безуспешно. Когда мать захрапела, Бэмби принесла лэптоп к себе. К ее изумлению, на экране тут же возникла улыбающаяся физиономия Хэма.

– Как ты это сделал?

– Покажи сиську – скажу! – задорно проговорил он.

– Да пожалуйста… – фыркнула она, берясь за пуговицы пижамы.

– Не надо, я так! – смутился парень. – В общем, я поставил туда трояна. Это такая шпионская программа. Короче, теперь мы сможем разговаривать, когда захотим…

С того дня они общались почти каждую ночь.

Когда подошло время сменить питающую трубку, Аманда и Бэмби, как обычно, отправились в больницу для предоперационного осмотра. Хирург совсем уже было назначил время операции, но тут Бэмби неожиданно подала голос – тоненький, как и положено по легенде.

– Я хочу попробовать питаться без трубки, – сказала она. – Это ведь можно, правда, доктор?

Хирург поднял брови.

– Вообще-то такая практика существует, – подтвердил он. – Если организм справится, то почему бы и нет? А если не справится, всегда можно вернуться к трубке. Скажем, месяца через два…

– Что за ерунда! – возмущенно перебила его оправившаяся от неожиданности Аманда. – Какая практика? Понятно, что организм не справится. Я не позволю делать опыты над моей дочерью. Мы меняем трубку, и дело с концом.

Бэмби сняла очки и уставилась на мать. Когда она заговорила снова, то речь ее звучала не тоненько и не по легенде.

– Мы не будем менять трубку, мамочка. Я хочу попробовать жить без нее. Неужели ты собираешься ссориться со мной из-за такой мелочи?

Аманда Росс задохнулась, временно утратив дар речи. Дочь расчетливо выбрала время и место для своего второго бунта, точно зная, что мать не может допустить скандала в кабинете врача.

– Я так и думала, мамочка, – вновь тоненько пропела Бэмби, возвращая на нос очки. – Доктор, мамочка согласна. Мы пока убираем трубку, а через два-три месяца проверим, что к чему.

Врач посмотрел на раскрасневшуюся мамашу.

– Госпожа Росс?

– Хорошо, я согласна, – выдавила Аманда. – Попробуем без трубки…

Дома сражение продолжилось. На стороне матери были физическое превосходство и угроза карательных инъекций успокоительного; Бэмби защищалась визгом, который мог привлечь нежелательное внимание соседей. В итоге сошлись на компромиссе: через три месяца извлеченную из желудка трубку вернут туда в любом случае – вне зависимости от результатов этого, как выражалась Аманда, «смертельно опасного эксперимента». Бэмби приняла условия матери в тайном расчете, что, успокоившись, та смирится с переменами. Она все еще полагала, что мамочка желает ей добра и не станет попусту мучить любимое дитя.

Отверстие в животе зажило поразительно быстро, оставив по себе память в виде небольшого аккуратного шрама. Теперь Бэмби было нечего стесняться, и она приступила к реализации намеченного плана. Ее ночные разговоры с соседским сыном давно уже переросли рамки обычного подросткового трепа; обоих угнетала невозможность прорваться сквозь экран монитора, ощутить живое присутствие, прикоснуться. Мечта – странное растение, подвальный цветок. Как правило, он быстро вянет, попадая под солнце реальности, но нет для него лучшего места, чем подземелье насильственной разлуки: именно там мечта расцветает наиболее пышными бутонами, заслоняя и вытесняя собой весь остальной мир.

– Когда-нибудь мы обязательно встретимся… – шептала она.

– Я сделаю для тебя все, что попросишь… – отвечал он.

Что ж, с извлечением отвратительной трубки можно было безотлагательно приступить к исполнению обещаний. Бэмби заранее запаслась таблетками снотворного. Вообще-то она вполне могла положиться на беспробудный сон матери, но хотелось исключить даже минимальный риск. Обычно, укладывая дочь спать, Аманда читала ей на сон грядущий какую-нибудь сказку для детей пятилетнего возраста, а затем сидела рядом на краешке кровати, шумно прихлебывая из чашки вечернего чая. Бэмби знала, что малейшая неосторожность погубит все дело, поэтому зарядить материнский чай снотворным удалось не сразу.

Но едва лишь размолотая в порошок таблетка растворилась между чаинками, сердце девушки принялось биться вдвое быстрее. «Се-го-дня… се-го-дня…» – выстукивало сердце, пока Бэмби, смежив веки, усиленно притворялась спящей. Потом ей стоило огромных усилий дождаться своего часа. Мать ужасно долго возилась на кухне, топала по лестнице, громко зевала, молилась… Казалось, старая ведьма никогда не заснет. Наконец из комнаты Аманды донесся знакомый, с присвистом, храп. Выждав для верности еще пять минут, Бэмби принесла из гостиной лэптоп и открыла его.

Продолжение

Алекс ТАРН