Последняя песня перед потопом

Продолжение. Начало

– Привет, милая, – сказал он. – Что-то случилось?

Вообще-то он предпочел бы звать ее Малышкой – это слово подходило к ней по всем параметрам, но Бэмби решительно воспротивилась:

– Малышка я для ведьмы, а ты придумай что-нибудь другое. Ну какая я для тебя малышка, Хэм? Ты младше меня почти на год…

– Что случилось, милая?

Бэмби приложила палец к губам.

– Ш-ш… Ты можешь незаметно выйти из дома?

– Прямо сейчас? Зачем?

– Прямо сейчас, – кивнула она. – Можешь?

– Могу.

– Тогда так, – сказала она, лихорадочно блестя глазами. – Перелезь на наш участок и подойди к заднему входу. Я буду ждать тебя там.

– Ты уверена? А как же…

– Спит. Ты идешь?

Он ответил не сразу. Уж больно все неожиданно.

– Так что? – поторопила девушка.

– Ладно, иду…

Хэм захлопнул крышку лэптопа, прикинул, надо ли переодеваться, и решил, что не стоит. Он понятия не имел, зачем Бэмби вызывает его к задней двери своего дома. Хочет пошептаться через сетку? Передать какую-то вещицу? Ох уж эти девичьи фантазии… Хэм высунулся из комнаты, прислушался к голосам в родительской спальне и без проблем выскользнул наружу… Во дворе он подумал, что стоило все-таки переобуться: домашние тапочки намокли в росистой траве. Калитка между участками никогда не запиралась. Вот и задняя дверь дома Аманды Росс…

Здесь Хэмилтона ждала первая неожиданность. Бэмби не собиралась ограничиться беседой через сетку: стоя на пороге, она жестами приглашала парня войти! Хэм подчинился. В доме стояла тишина, нарушаемая лишь доносящимся со второго этажа богатырским храпом. Девушка была, как и он, в домашнем, но босиком.

– Пойдем, – шепнула она, беря его за руку.

– У меня мокрые тапки…

– Оставь их здесь.

Бесшумно ступая, они поднялись в ее комнату. Бэмби осторожно затворила дверь и прислонилась к ней. Хэм с интересом осматривался вокруг. Сколько здесь аппаратуры… приборы, стенды, капельницы…

– У тебя тут прямо лаборатория, – сказал он. – А через это окно я за тобой подглядывал…

– Теперь можешь смотреть вблизи, – проговорила она у него за спиной. – Причем на всё.

Хэмилтон обернулся. Она успела сбросить с себя пижаму и теперь стояла перед ним в чем мать родила. В чем родила ее мать, ведьма, храпящая в другом конце коридора.

– Ты… что… – в удивлении вымолвил Хэм.

– Ш-ш… – Бэмби снова приложила палец к губам. – А теперь ты.

– Я?

– Ты. Теперь ты покажи мне всё. Давай, твоя очередь…

Он стащил через голову футболку и принялся непослушными пальцами развязывать пояс домашних штанов. Но девушка не стала ждать – в следующее мгновение она уже прижималась к нему всем горячим, жаждущим объятия телом. Хэм потерял девственность еще два года назад на школьной вечеринке, но то, что происходило сейчас, никак не напоминало тошнотворную неловкую физиологию под гиканье стоящих за дверью приятелей.

– Это всё твое… – шептала она ему на ухо. – Бери скорее… ляг на меня… вот так… сильнее, сильнее… еще, еще…

В открытое окно смотрела половинка луны, рядом мерцали огоньки приборов, суперсовременный водяной матрас упруго отзывался на каждое движение, и Хэмилтону казалось, что не будет конца этому горячему щекочущему шепоту, этой луне, этой плывущей водяной упругости бедер, груди и живота, этому желанию, вновь и вновь загорающемуся в его чреслах…

Луна кончилась первой – уплыла, притащив за собой первые щупальца рассвета.

– Тебе пора, милый, – прошептала она, не выпуская его из крепкого замка рук. – Как жалко, что тебе пора. Ведьма может проснуться. Но ты ведь придешь ко мне завтра, если получится?

– Конечно приду, – пообещал он. – В это же время?

– Нет-нет, я позову через комп, только так… Сам не приходи.

Вернувшись к себе, Хэм мгновенно заснул, и ему снилось счастье с ярко-синими глазами и ершиком недобритой безволосой головы.

– Они еще отрастут, мои волосы, вот увидишь, – шептало счастье. – Они будут длинными и густыми, такими, что ты запутаешься и останешься в них навсегда…

Отныне вся его жизнь превратилась в ожидание нового свидания. К несчастью, Бэмби не могла знать заранее, когда удастся подкинуть ведьме снотворное. Случалось, они вынужденно терпели разлуку по нескольку дней подряд. Временами это казалось Хэмилтону невыносимым: каждый вечер ждать, лелея нарастающий шторм внизу живота, затем лишь, чтобы вновь и вновь услышать, что нет, не получилось, извини, милый, попробуем завтра… В такие моменты он чувствовал неимоверную ненависть к проклятой ведьме.

– Опять? – горестно говорил Хэм, когда Бэмби в очередной раз сообщала ему неутешительную новость. – Да когда же она отбросит копыта, эта старая сволочь?

– Ты что, милый… – отвечала Бэмби с легким упреком, тут же, впрочем, нейтрализуемым посредством нежной улыбки. – Не забывай, это моя мать.

– Это чертова ведьма, – возражал парень. – Как-нибудь я ее убью, вот увидишь.

Так продолжалось примерно два месяца. Однажды, выйдя, как обычно, на связь с любимой, Хэм не увидел ее обычной улыбки.

– Что с тобой?

– Сегодня опять не получится, – со слезами в голосе прошептала она. – Не получится уже никогда. Никогда, никогда…

– Почему? Что случилось?

Бэмби расстегнула пижаму и показала шрам на животе.

– Видишь, милый? Знаешь, что это? Это дырка, куда мне послезавтра вставят специальную трубку. Большую уродливую трубу, в которую ведьма сможет закидывать все, что пожелает. Я стану противна тебе. Я стану противна себе самой. Это конец, милый. Это конец…

– Нет-нет! – запротестовал он. – Ты не можешь мне опротиветь. Никогда, слышишь? Я люблю тебя. Я люблю тебя больше всего на свете!

Она залилась слезами.

– Ты не понимаешь… Я сама не смогу. Просто не смогу. К тому же только черт знает, какими таблетками она будет меня травить. Она сильней меня, милый. Она умеет обмануть докторов. Она может избить меня, может пытать, может превратить меня в зомби. Выхода нет.

– Я убью ее… – с ненавистью прошептал Хэмилтон.

Бэмби вытерла слезы.

– Ты можешь?

– Я для тебя все сделаю…

– Приходи, – вдруг сказала она. – Прямо сейчас.

– Прямо сейчас? – озадаченно повторил он. – Но ты ведь…

– Прямо сейчас, – твердо проговорила Бэмби. – Жду тебя внизу.

Она, как обычно, провела его по лестнице, но наверху остановилась.

– Вот, – прошептала Бэмби. – Сделай это.

Хэм посмотрел – в руке она сжимала кухонный нож.

– Что это?

– Нож, – просто ответила девушка. – Убей ведьму. Мы с тобой Гензель и Гретель, как в сказке. Мы должны убить ее. Я бы сама, но у меня слишком слабые руки. Она дрыхнет на спине. Заколи ее на хрен. Убей ведьму, пока она не сожрала нас обоих. Возьми нож.

Хэмилтон автоматически взял нож. Храп ведьмы наполнял коридор. Бэмби приложила палец к губам и потянула парня за собой. Они вошли в спальню и остановились перед возвышающейся на кровати тушей. В зыбком свете ночника Хэм видел, как девушка наклоняется над ведьмой и пальцем указывает место.

– Вот сюда, – едва слышно прошелестела она. – Бей… Ну, что же ты стоишь? Она сейчас проснется… Бей…

«Сейчас проснется! – полыхнуло в голове парня. – Сейчас проснется и увидит!»

Он судорожно вздернул руку с ножом и ударил. Удар получился слабым, нож вошел едва ли наполовину.

– Ох! – не открывая глаз, охнула ведьма.

– Бей! – взвизгнула Бэмби у него за спиной.

Хэмилтон вытащил нож вместе с фонтанчиком черной крови и ударил снова. И снова. И снова. И снова… пока Бэмби, бормоча что-то невнятное, не оттащила его от кровати…

– Я не хотел, папа, – прижимая лицо к отцовской груди, повторял Хэмилтон. – Я не хотел убивать ее. Я хотел защитить Бэмби. Я жить без нее не могу. Я не хотел…

– Перестань, парень, – с досадой проговорил Гибсон Гловер. – Будь мужчиной. Что ты заладил «я не хотел…», «я хотел…»? Что сделано, то сделано. Если она и впрямь была такой ведьмой, то только к лучшему.

– Вы меня арестуете?

– Там видно будет, – сказал Метцель. – Пока что успокойся. Переночуем здесь, а утром спустимся в город. Поживете пока у дяди Гибса, вдвоем… Хотя почему вдвоем? Бэмби?

– Да, дядя Ноах?

– Твоя канарейка тоже здесь?

Лицо девушки просияло. Она метнулась в соседнюю комнату и вынесла клетку.

– Вот она…

Метцель вздохнул.

– Поживете пока у дяди Гибса. Втроем.

День пятый

Было еще темно, когда Ноаха разбудил странный гул, пробивавшийся сквозь возбужденный рокот ручья. Часы показывали двадцать минут пятого. По другую сторону стола уютно посапывал Гловер. Вчера они легли спать на полу, оставив кровати во второй комнате детям. Гибс настоял именно на таком решении, хотя Метцель сначала планировал сделать ровно наоборот: молодых – на пол, стариков – в постель. Гловер отвел друга в сторонку, шепнул на ухо:

– Дай им провести эту ночь с удобствами. Пусть сдвинут кровати, и девочка полечит Хэма по-женски, как они умеют. Сам видишь, в каком он состоянии.

Метцель дал себя уговорить, хотя потом, ворочаясь на жестком полу, не раз пожалел об этом. Единственным утешением ему была надежда на действенность интенсивного курса лечения, который, судя по доносящимся через перегородку сдавленным стонам, проходил довольно успешно… Впрочем, сейчас, под утро, угомонилась и ненасытная юность – остались лишь шум ручья, шорохи горного леса и этот непонятно откуда взявшийся гул.

Капитан некоторое время лежал, вслушиваясь в протестующее нытье намятых за ночь костей и завидуя белой завистью своему черному другу: несколько лет африканской военной карьеры научили Гибсона Гловера мгновенно засыпать в любом положении и в любых условиях без каких-либо последующих проблем. Потом, наконец решившись, Метцель проделал рекомендованный школьным курсом эволюции процесс вставания – на четвереньки, на колени, на ноги – и распрямился, охая и уперев обе руки в поясницу. Получилось удачно: колени держали, а позвоночник стоял столбом, пусть и слегка покосившимся.

Дав себе слово, что больше никогда и ни при каких условиях не уступит молодому поколению право на кровать, Метцель вышел из хижины, спустился к потоку и с наслаждением умыл лицо ключевой водой. У ручья были запахи жизни и вкус жизни – от него не хотелось отрываться: так бы и сидеть на корточках, и пить из горсти, и плескать, и радоваться… Наверно, поэтому отец и построил хижину именно здесь, над животворным шумом и рокотом. Тишины ему хватало в могильной глубине шахты – тишины смерти. А тут, в горах, – высота вместо глубины, жизнь вместо смерти, простор вместо тесноты…

Сделав еще один глоток, Ноах распрямился, на сей раз с чуть меньшими трудностями, повернулся взглянуть на простор и замер. В предрассветных сумерках перед ним лежала плоская поверхность океана, чья бескрайняя нелинейность лишь подчеркивалась кривой линией бухты. Эта часть картины выглядела нормально, то есть как всегда. Но по другую сторону береговой дуги, где по идее должен был спать опутанный пунктирными цепочками фонарей город, происходило нечто невообразимое. Тут и там виднелись очаги пожаров; между ними по улицам метались огоньки автомобильных фар, но самым необычным был издаваемый городом гул – низкий, животный, похожий на вой отчаявшейся истязаемой женщины, у которой не осталось сил на надежду, визг и сопротивление.

Он стоял и смотрел, пока не подошел Гловер.

– Что это, капитан?

– Погром, – мрачно отвечал Метцель. – Банды не стали ждать утра и начала объявленного карантина. Город отдан им на разграбление, и они грабят. Ты слышишь выстрелы?

– Нет.

– Вот и я нет. Ты был прав, Гибс: простые горожане не могут дать отпор бандитам – даже бандитам с обычными бейсбольными битами…

– Что будем делать?

Метцель пожал плечами.

– А что мы можем сделать вдвоем? Пожалуй, наберем сучьев, затопим плиту, сварим кофе. В буфете есть консервы и галеты. Накормим детей – они здорово потрудились этой ночью и, должно быть, проснутся на грани голодной смерти…

Гловер усмехнулся.

– А потом?

– А потом вернемся в Хадау, к тебе. Когда-нибудь это должно кончиться.

– Ты думаешь? – Гибс с сомнением покачал головой. – Три дня назад мы думали, что буза закончится одновременно с исчезновением товаров из магазинов. И что? Стало только хуже.

– Кстати, твоя яхта на ходу? – вдруг, не совсем к месту, поинтересовался Метцель.

– Само собой. А ты что, на рыбалку собрался?

– Да нет, – улыбнулся капитан. – Пока нет. Айда за сучьями, партнер, уже совсем рассвело…

Три часа спустя они впятером, считая Бэмбину канарейку, въезжали в разгромленный пригород Хадау. Еще вчера это был престижный район вилл – с ухоженными лужайками, подъездными дорожками, раздвижными прозрачными стенами веранд и голубыми бассейнами. Теперь пригород выглядел как после бомбежки: повсюду хрустело битое стекло, на дорогу пялились пустые глазницы выдавленных окон, немо кричали раззявленные рты дверных проемов. Лужайки перед виллами были загромождены вынесенными наружу вещами: антикварной мебелью, коврами, картинами, фарфором. Здесь же в поте лица работали подсобные фрикадельки, споро упаковывая в картонные коробки дорогую посуду, столовое серебро, шубы, обувь и одежду.

С момента погрома универмагов бандиты значительно усовершенствовали процесс. Теперь их добыча складывалась не в малогабаритные легковушки и пикапы, как в первые дни, а в огромные грузовые фургоны, курсирующие по улицам от лужайки к лужайке. Кто-то явно позаботился придать грабежу торгово-промышленный характер.

– Куда они потом денут это все? – удивленно проговорил Гловер, провожая глазами загружаемый в чрево фургона старинный буфет.

– Покупатели всегда найдутся, дядя Гибс, – ответил Хэмилтон с заднего сиденья. – Не здесь, так в Америке…

Со вчерашнего вечера парень заметно приободрился.

– Твои дружки, между прочим, – уколол сына Метцель. – В таких же футболках: «Белых на фонари!». Что ж ты не с ними?

– Я не вор, папа!

– Ну да, ты не вор, – мрачно кивнул отец. – Ты не вор, ты…

– Вопрос, что сталось с хозяевами… – поспешно прервал партнера Гибсон Гловер.

Метцель пожал плечами:

– Будем надеяться, что успели вовремя убежать…

И тут, словно в ответ ему, из дома напротив выскочила растрепанная блондинка – выскочила и на секунду приостановилась, закрывая руками обнаженную грудь и низ живота. Вслед за нею, хохоча, бежали два молодых фрикаделя в бейсболках козырьками назад.

– Куда, сука?! – крикнул первый и ловко подсек беглянку ударом ноги. – А по второму разу? Мейсону уже снова хочется. Бери ее, Мейсон!

Второй, повыше и посильнее, ухватил женщину под мышки, одним движением перекинул ее через плечо и неторопливо двинулся назад в дом. Белое тело бессильно болталось у него на спине наподобие куклы-марионетки.

Метцель остановил машину.

– Всех не спасешь, Ноах, – вздохнул Гловер, вытаскивая из-под сиденья автомат.

– Ждите нас в машине, Хэм, – приказал капитан. – Если что, кричи во весь голос…

Они вошли в разоренную гостиную как раз вовремя. Женщина лежала на полу, а здоровенный Мейсон, приспустив шаровары, настраивал свой инструмент. Рядом, подстегивая товарища насмешливыми комментариями, стоял первый фрикадель. Когда Ноах выстрелил в потолок из пистолета, оба обернулись к нему без малейших признаков волнения.

– Ого, еще один беляш! – обрадовался тот, кто поменьше. – Мейсон, на него тебя точно не хватит.

– Хватит! – уверенно возразил Мейсон, демонстрируя промежуточные результаты настройки. – Я их обоих насажу как не фиг делать. Сначала сучку, потом кобеля, а потом…

Гловер не стал ждать продолжения: щелкнул автоматный выстрел, и Мейсон рухнул на пол рядом с женщиной. Та в ужасе отползла к противоположной стене, а затем вскочила и скрылась в глубине дома.

– Ну что? – спокойно проговорил Гловер, уставив ствол на оторопевшего товарища Мейсона. – Кого будем насаживать дальше?

– Не надо, Гибс, – остановил его Метцель. – Пусть живет.

– Пусть живет и насилует, понятно… – ухмыльнулся Гловер. – Ты ведь помнишь, женщина еще в доме. Мы-то уедем, а этот нигер останется…

Он подошел к фрикаделю, свалил его ударом приклада и прижал к полу, надавив на горло коленом. Фрикадель захрипел, вращая глазами.

– Что такое? – сочувственно поинтересовался Гловер. – Повторите, не слышу…

– Не могу… дышать…

Гловер удивленно поднял брови.

– Не можешь? А когда насиловал, дышал? Знаю, дышал. Много дышал, сильно… Ну вот. Будем считать, что ты весь свой ресурс тогда и выдышал…

Он надавил сильнее. Послышался хруст, и фрикадель обмяк.

– Пойдем, капитан, – сказал Гибс, поднявшись на ноги и стряхивая пыль с коленей. – Дети ждут.

Дом лейтенанта полиции Гибсона Гловера был одним из немногих уцелевших в погроме на его улице – то ли потому, что грабители побоялись отпора, то ли из-за того, что знали: здесь поживиться нечем. Метцель оставил сына, Бэмби и канарейку на попечение партнера, вернулся за руль пикапа и позвонил Симе – известить, что нашел Хэмилтона. В подробности он решил пока не вдаваться.

– У тебя все в порядке, девочка?

Дочь помедлила с ответом.

– Да, только скучновато. Ярив-то привык сидеть безвылазно, а мне тяжело без воздуха… Полночи провела на крыше, смотрела, как бандиты потрошат город. Надо бежать отсюда, папа. Бежать с этого острова.

– Я приеду за тобой сегодня вечером, – пообещал Ноах. – Хэм уже в безопасности, ты, в общем, тоже. Осталась только мама.

– Ты как мама-утка, собирающая своих утят, – рассмеялась она.

– Это моя семья, девочка. Можно ли иначе? Сядем все вместе, подумаем, что делать дальше.

– Учти, я не оставлю Ярива…

– Конечно, конечно, – согласился он. – Ты, случаем, не говорила с мамой?

– Кора в колледже, – разом поменяв тон, проговорила Сима. – Не езди туда, папа. Там враги. Тебя узнают и отдадут бандитам. Думаешь, она тебя пожалеет?

– Не узнают, – отвечал Метцель, проигнорировав вопрос дочери. – Я позвоню тебе позже. Пока, девочка.

Он быстро нажал на кнопку отсоединения, но Симе все же удалось вставить еще одно поспешное «не езди туда…». Легко сказать «не езди», думал Метцель, трогая пикап с места. Что они понимают, эти малые дети? В юности кажется, будто впереди океан выборов, небо возможностей. А на деле их раз-два и обчелся: тут прошел мимо, там бросил, не подумав, – и всё, больше ничего не предложат: ни выбора, ни возможностей. Жизнь – короткий отрез; оторви от него двадцатилетний кусок – замены не будет, просто ткани станет меньше на треть…

Да, их отношения с Корой оставляли желать лучшего в последние несколько лет, с тех пор как Горный колледж переориентировался с надежного шахтного дела на борьбу с потеплением и неравенством. Но видит Бог: Ноах ни разу не позволял себе выражать сомнения в новой специализации жены, хотя в глубине души полагал, что Кора сменила живую полезную науку на пустопорожнюю мертвенную болтовню. В конце концов, не ему, неучу, с трудом одолевшему экзамены на аттестат зрелости, судить о работе профессоров. Тем более что в чисто карьерном плане Кора сильно продвинулась вверх – с уровня второстепенного молодого ученого на должность начальницы ведущей лаборатории колледжа. Теперь ее то и дело приглашали на престижные конференции и конгрессы, имя Коры Самуэль-Метцель украшало титульные листы статей в самых авторитетных научных журналах, а премии и награды сыпались золотым дождем. Это ли не показатель настоящего успеха?

Тем не менее Ноах видел, что за этим великолепным фасадом кроются сомнения, смятение и разочарование, – видел и не понимал почему. Возможно, Кора переживала из-за неблагозвучного названия лаборатории? Однажды, выждав удачный момент, когда жена казалась раздраженной меньше обычного, Ноах осторожно заметил, что имена принято менять даже у людей, так что и ГАВНОПОРН можно исправить на что-нибудь более презентабельное – скажем, ГОРНОПРАВ или ГОРЛОПАН. Буквы почти те же, а… Жена не дала ему договорить: с грохотом швырнула в мойку посуду и убежала наверх, а потом, когда обескураженный Ноах пришел извиняться, орала на него не менее получаса, обвиняя в беспросветной тупости и кляня судьбу, которая свела ее с таким грубым и ограниченным филистером.

Алекс ТАРН

Продолжение