Окопы

– Аркашка, война, – орет из окна радостным голосом Толька Ксенофонтов, – немцы напали!

Я припустил домой; мы с ним давно решили: если это случится – сразу бежим на фронт.

Его возбужденное настроение передалось и мне. Дома мама с соседкой, Натальей Романовной, припали к репродуктору, большой черной тарелке.

– Какое несчастье, Аркаша, война! – мама в слезах уткнулась в мое плечо.

– Мам, ну что ты, мы расколотим немцев в два счета, у нас же такие непобедимые командиры, Буденный, Ворошилов, а у немцев фиг с маслом, вот так-то! – пытаюсь я успокоить маму, но не очень помогает.

Кругом люди в панике, по радио звучат строевые марши и мелодии из балета «Лебединое озеро». Почему «Лебединое озеро» – непонятно.

Нашего соседа Сергея в первый же день призвали в армию, и его мать, всхлипывая, собирала вещи. Я опустился на стул, задумался: папа сослан, он успел получить от нас пару передач, а дядя Яков, его брат – без передач и без права переписки…

Бравурное настроение постепенно стало улетучиваться. Мысли буравят и буравят: стыдно, ну что поделать, несчастные 16 лет, а кто-то из нашей семьи должен же идти на войну? Если уйду, мама останется совсем одна. Из-за Тольки все наши планы срываются: его отправляют к бабушке.

Бегу к другим ребятам, они старше: Ванька Белоусов – здоровенный деревенский парень, и всезнайка Лёнька Хазин. Что делать? Ясно! Мчимся в Молотовский райвоенкомат. Столпотворение, выстояли длиннющую очередь, а дежурный устало говорит: «Вас здесь еще не хватало, дозреете, тогда и призовем!»

Каждый день приносит новые горести. Наша армия отступает, сдает города, немцы бомбят Москву, многие уезжают. Второй день хожу в тревоге, сам не свой. Стоял в очереди за хлебом, люди делились друг с другом житейскими невзгодами, говорили негромко. Лето на исходе, мама ворчит:

– Не болтайся бесцельно, попробуй поступить в техникум!

– Что ты, мам, меня не примут.

– Да, с твоим аттестатом сложно, но пойди, все-таки пойди, постарайся!

Посмотрев мои документы, председатель комиссии покачал головой и сказал:

– Не густо у тебя с успеваемостью!

Но, как ни странно, меня зачислили в техникум, из-за недобора, наверное. Через неделю, 1 сентября, уже в роли студента сижу в полупустой аудитории, слушаю лекцию, а сам гляжу на Садовое кольцо.

Настроение поганое, ухожу с занятий, иду на улицу. По проезжей части несут здоровые надутые аэростаты. Домой возвращаться рано, направляюсь в кино. Смотрю «Маскарад», настроение еще хуже: женщины, вытирая слезы, тихо выходят из зала, как с похорон. Вечером возвращаюсь домой, где-то слышны разрывы, воет сирена, прожектора шарят по небу, в котором видны одни аэростаты.

– Где тебя носит? – увидев меня, кричит мама. – Бежим в бомбоубежище в метро!

– Ни за что! Пойду дежурить с парнями на крышу.

На следующий день в техникум я не пошел: прощай, студенческая жизнь!

Вспомнил Ленькины слова, что в его школе формируется комсомолько-молодежный отряд для строительства оборонительных ссоружений вокруг Москвы. Подамся туда! Ваню и Леню включили, а меня, малолетку и не комсомольца, – не берут. Хожу, прошу, клянчу, – добился, взяли.

Мама в отчаянии, плачет, не пускает. Я отвечаю, что тогда просто сбегу на фронт. Подействовало.

И вот наша троица в составе отряда топает на Киевский вокзал. Я гордо вышагиваю в конце строя, упиваюсь взглядами прохожих, представляя, какими смелыми парнями мы им кажемся, хотя пожилая  женщина, глядя на нас, вытирает слезы.

На перроне стоит товарный состав. Звучит команда: «По вагонам!»

Мы лихо забираемся в один из них. Верхняя часть вагона перекрыта досками – это нары. Не успели мы разобраться, как «плацкартные» места мгновенно захватывают взрослые парни, нам достается угол на полу. Неудачу смягчают мамины пирожки.

Усталости и неудобств не замечаю; впереди – волнующая неизвестность; под стук колес засыпаю.

– Подъем! – чей-то истошый крик неприятно врывается в сознание; открываю глаза – рассвет. Его блики пробиваются сквозь щели вагона, поезд стоит. Выползаем на мокрую от росы землю. Перед нами – разрушенное от бомбежки здание, на висящей боком доске надпись: «Колосово». Приехали. Строем медленно тащимся к месту работ. Проходим одну, другую деревню, бабы и дети машут руками, мужиков не видно. Очень устал, но держусь. Наконец, пришли. Перед глазами на опушке леса простирается поляна, покрытая белым песком, как на пляже. Поджав ноги, сидим на земле, ждем распоряжений. Наш начальник Иван Кузьмич Чумаков, пожилой человек в брезентовом плаще и с планшеткой, говорит тихим голосом, как бы извиняясь:

– До деревни 5 километров, и нет времени шастать  туда-сюда. Надо быстро возводить укрепления, немцы наступают. Будем прямо здесь  строить шалаши, станем Робинзонами, – и слегка улыбнулся. – Воду и пищу будем подвозить.

Кто-то кричит:

– А из чего строить?

­–­ Как из чего строить? Глупых вопросов – не задавать! Лес – напротив!

Что бы мы без Ваньки делали – не знаю. Таскаем с Ленькой ветки, а он, деревенский, привычно, быстро, за полчаса соорудил шалаш.

Получаем инвентарь. Бородатый кладовщик, лукаво глядя на нас, спрашивает:

– Что вам выдать? Обыкновенные лопаты или новейшее изобретение ­– БСЛ?

– Конечно, БСЛ– торопливо кричит Ленька.

И бородатый со смехом вручает нам большие саперные лопаты.

– Нашелся землекоп, не лезь, если не знаешь, – ругается Ваня, – попробуй подними такой ковш с землей! – И взял три простых лопаты.

Два месяца ежедневно, с восьми утра и дотемна мы спускаемся на дно пятиметрового рва и под команду отцов-командиров: «Каждый кубометр выброшенной земли – удар по фашистам!», – куем победу. Кровавые мозоли на руках, спим на промокших от дождя листьях; ни одной бани, сплошные вши, каша пшеничная с черным хлебом – энтузиазма поубавилось. Вдобавок – волнения: немцы высадили десант, а вдруг нагрянут? Уже не до подвигов, голова занята только одним: где бы достать еду да нормально поспать. Эх, поскорее бы домой! Взрослые парни сбегали в деревню и не появлялись на работе; их ругали перед строем. Но они исчезали опять.

Рядом с нами трудился Марк; он бросал землю, казалось, без передышки, без перекуров, как экскаватор. Сосед наш комментировал: «Вот жид, ему что, больше всех надо?» А через месяц, когда трудягу увезли с сердечным приступом в больницу, резюмировал с ухмылкой: «Довыпендривался, говнюк…»

И вдруг, как молния, команда: «Кончай работу, едем в Москву!» Назад мы не шли – летели. На станции уже стоял товарный состав. За труд каждому выдали буханку черного хлеба, кусок сыра, стакан сахарного песку и по 27 рублей. Меня переполняло чувство выполненного долга, а из припасов я соорудил один огромный бутерброд; наконец-то был сыт.

В поезде, рядом, взрослые парни резались в очко.

­– Пойду с ними играть! – объявил я ребятам.

– Ты что, ошалел? С кем связываешься, тебя оберут как липку! Вон, рыжий Колька-косой – это шулер. Он старый, ему бы в армию, а он приполз в стройотряд.

Ребята зашумели. Но головокружение от успехов не давало покоя.

– Ничего, не обыграют! – твердо заявил я.

За деревянным ящиком сидело трое парней блатного вида.

­– Что, пацан, хочешь сыграть? Давай, не трусь – по рублику! – рыжий Колька теребил в наколотых руках колоду карт и сплевывал в сторону шелуху.

– Да он испугался, – подначил меня кто-то из  его окружения.

– Давай! Деньги на кон!

Я выиграл три раза подряд: рыжий, смеясь подбадривал меня: «Видишь, как тебе везет!»

– А теперь давай по пять рублей!

Что-то в душе шевельнулось, я не хотел, но со всех сторон слышал:

– Давай, давай!

Отступать было неудобно, подумают, что струсил. Я был в центре внимания, это меня подзадоривало. Но, как только на кону появились деньги покрупнее, у Кольки все время стало выпадать злосчастное «21». В конце концов я проиграл все до копейки.

Поезд на Киевский вокзал прибыл в 7 часов утра. В кассу метро я не пошел. Зачем? Денег не было. Идти пешком от Киевского до Курского вокзала очень далеко.

Заросший, грязный, со слипшимися волосами, в рваной куртке, я стоял перед входом на эскалатор и переминался с ноги на ногу. Милиционер подозрительно поглядывал на меня, прохожие как будто сочувствовали, а дежурной не было никакого дела. Вдруг она оглянулась, окинула меня взглядом с ног до головы и спросила:

– Ты что, цыган, у тебя нет денег на билет?

– Я – не цыган, а денег нет, – промямлил я шепотом.

– Ладно, проходи.

Дома, увидев меня, мама в изумлении застыла, потом, рыдая, бросилась обнимать и целовать:

– Аркашенька, сынок, я и не чаяла, думала, что-то с тобой случилось!

И много раз мама повторяла, что это был самый счастливый день в ее жизни. На шум прибежала соседка Наталья Романовна:

– Аркашка, вот радость-то какая!

Через час «защитник Отечества» сидел в большом тазу, и мама из кастрюли окатывала его горячей водой; грязь потоками стекала вокруг, а я взахлеб рассказывал ей о своих «ратных» подвигах.

И только в конце войны, уже офицером, узнал, что в ноябре 41-го года немецкие танки обошли наши окопы.

Аркадий БОГАНОВ, Иерусалим