Наши «римские каникулы»

Так-то оно так, но не с нашим еврейским счастьем, слишком хорошо было бы, а Господь наш, всемогущий и праведный, внимательно следит, чтобы слишком хорошо евреям все-таки не было.

В центре Ладисполи была большая площадь, с фонтаном, Fontana Del Capitello Piacentini. Так мы ее и называли: площадь Фонтан. Там, на Фонтане, собирались все эмигранты по вечерам, там зачитывали списки, кому улетать и когда, там делали объявления, если нужда возникала. Там же была раскладка – люди торговали тем, что Бог послал, вернее тем, что удалось от таможни уберечь.

Попав в 1988-м в первый раз на Фонтан в Ладисполи, я услышал, что меня кто-то окликнул. Это оказалась семья N, с которыми мы сталкивались во время оформления документов в Союзе. Они были веселы – уже улетали. Летели они в город Кливленд, где у них были какие-то родственники. У нас родственников нигде не было. И светил нам только Нью-Йорк, где всех брали на общинный гарант. И вот в Нью-Йорк как раз ехать нам ужасно не хотелось. Мы уже наслушались всяческих ужасов про то, как там не найти съемной квартиры – и надо платить жуткие деньги перекупщикам, как не найти работу по специальности, как приезжающих обирают свои же. Как по вечерам опасно выходить на улицу. К Нью-Йорку мы относились со страхом и недоверием. Не хотелось начинать новую жизнь в Америке со старых советских привычек.

– А что за город-то, Кливленд? – спросил я у N.

– А сами не знаем, – сказал муж, – в штате Огайо. Около миллиона жителей. На Великих озерах где-то. Там хороший музей искусств с богатой коллекцией и Кливленд-опера.

– А хотите, – сказала жена, – мы, когда приедем, можем вам общинный гарант организовать там, в Кливленде. Нам говорили, там это легко делается.

Что такое Кливленд и с чем его едят, мы не знали абсолютно. Как, впрочем, и про любой другой город в Штатах.

Но лишь бы не в Нью-Йорк – и мы решили ехать в Кливленд.

Когда мы наконец через полтора месяца ожиданий попали на прием к консулу, нам объявили, что Америка нас не принимает. Мы получили отказ. Сначала мы не поняли. Какой такой отказ? Никто никогда отказов во въезде в Америку до сих пор не получал. Никто и помыслить не мог, что они возможны. Работница консульства сказала нам, что мы можем подать дело на пересмотр, если выдвинем новые, не известные ранее обстоятельства.

И я сразу пошел в ХИАС, он там, в Риме, недалеко от консульства находился. Пробился на прием к ведущей, там тоже очередь была.

Итальянская ведущая очень даже соболезновала. И пыталась мне все объяснить.

– Америка теперь всех не принимает. Я должна выдать такое-то количество отказов. Ну, вот вы и попали.

– Но почему мы? Чем мы лучше других? Или хуже?

– Ну надо же кому-то ехать в Израиль, а у вас вот родственников никого в Америке нет, почему бы вам и не поехать в Израиль?

– А почему тогда дали визу тому типу из Жмеринки, что был передо мной, он чем лучше? У него вон тоже родственников нет.

Она даже руками всплеснула:

– Ну вы сами посмотрите! У него 8 детей, никакого образования, делать ничего не умеет, профессии никакой нет, языков никаких не знает, да он и по-русски с трудом говорит. Ну как такого в Израиль – он ведь там сам пропадет и детей загубит. А у вас вот обоих высшее образование, всего один ребенок, по-английски говорите, вы и в Израиле не пропадете.

– Так вы что, в Израиль как в Магадан ссылаете?

Но она этого не поняла. И как ты будешь спорить с такой логикой? Я заткнулся и спорить перестал. А помочь составить документы на апелляцию она обещала.

Ситуация складывалась аховая. Положение у нас было незавидное: никаких прав на проживание в Италии не было, документов тоже. Итальянской-то визы у нас не было, итальянское правительство разрешило в виде исключения ВРЕМЕННОЕ нахождение в стране без документов. Мы не являлись гражданами никакого государства, советские паспорта у нас отобрали в ОВИРе. Прав на работу не было, а значит, и средств к существованию. Языка не знали, общаться с местными не могли.

И давил ужас советского человека, оказавшегося без документов…

Я постарался в первую очередь все-таки выяснить, была ли наша семья единственной, кто получил отказ. Или еще кому-то повезло в тот день.

Выяснилось, что отказ получило еще несколько семей. И я их всех нашел и собрал. И вот мы все, мужики, главы семей, собрались вместе, чтобы обсудить и понять: что же случилось?

Сначала мы провели инвентаризацию. Надо было понять систему. Все мы шестеро имели высшее образование. Почти все были из Москвы, Киева и Питера. Из шести присутствующих двое были инженеры, один врач из Москвы, и жена врач, еще один – оператор и режиссер Одесской киностудии, еще преподаватель в вузе, наконец еще один – не то биолог, не то химик. Где-то он там на стыке работал.

В чем же система отказов?

Итак, единственное, что нас объединяло, – высшее образование и прошлая прописка: Москва, Киев и Питер. Ну, в основном. И еще возраст. Все мы были людьми средних лет – в диапазоне 35–45. И обстоятельства начали диктовать выводы.

И потихоньку начала выстраиваться Теория зловредных капиталистов, то есть, простите, социалистов. Которые хотят всех образованных среднего возраста из столиц отправить в Израиль. А на Фонтане на нас уже начали косо смотреть. Нас избегали, с нами не хотели разговаривать.

Пошли слухи, что нас разоблачили как агентов КГБ, потому мы и получили отказ. Продлились они недолго. В следующие две-три недели отказы посыпались как из рога изобилия. И в основном подтверждали нашу теорию. Отказывали преимущественно людям средних лет, с образованием. Из крупных городов: Киев, Москва, Ленинград, а затем пошли чуть поменьше: Свердловск, Харьков, Одесса, Днепропетровск.

Потом уже, позже, мне рассказывали, что органы в Израиле, не то Сохнут, не то министерство абсорбции, ответственные за организацию алии из Союза, получили на это дело сколько-то миллионов долларов. На создание рабочих мест и постройку жилья, на аккомодацию скольких-то там тысяч или миллионов людей. Прошло несколько лет, и кнессет потребовал их к ответу. Рабочих мест нет, жилья не видно и в телескоп, аккомодации (и даже ее планов) нет и не предвидится. Просим к ответу, дорогие хаверим*.

Жутко была неприятная ситуация, в Верховный суд дело пошло, надо было срочно что-то делать. И придумали… Послали послов в ХИАС и в американское посольство в Риме, поделились, наверное, с ними миллионами от правительства Израиля и от пожертвованных денег – и начало американское посольство давать отказы во въезде в США. Расчет был на то, что повернут хоть часть этой волны в Израиль. Хоть в чем-то отчитаться можно будет.

И мы были первыми, кто этот отказ получил…

Я и до сих пор считаю, что какое-то рациональное зерно в этой сплетне было. Достаточно вспомнить воспоминания феноменального подлеца Яшки Казакова, взявшего псевдоним Яков Кедми и подпевающего сейчас за большие деньги Сатановскому и Соловьеву. Самое заметное достижение этого человека, по его же словам, – переориентация потока советских эмигрантов в Израиль. По его же воспоминаниям, о том, как он сотоварищи, обманным путем вынудил советских евреев репатриироваться на историческую родину вместо того, чтобы эмигрировать в США. Кажется, за счет изменения расписания прилетов советских самолетов. Хотя элементарный анализ доказывает, что такая политика была бы не под силу не только Кедми, но и правительству тогдашнего Израиля. Да и его выезд из СССР вызывает большие сомнения. Ну да Бог с ним, с негодяем.

Народ, получивший отказы, находил нас, считая, что мы должны что-то знать, раз первые. Ну а мы, почесав репы, решили организовать Комитет отказников в Ладисполи, опыт еще с Союза был. И для начала все мы пятеро вошли в этот Комитет. Мы понравились друг другу и не хотели расставаться. Каких интересных людей я тогда встретил…

Мы начали работу с того, что письмами опрашивали родственников в Америке, через тех, у кого они были, знают ли они, что происходит.

Никто ничего не знал. Они считали, что это связано с перевыборами президента, вот переизберут – и все решится. Но президента переизбрали, шли недели – и ничего не менялось. Только отказ начали давать теперь всем подряд – и из больших городов, и из маленьких, и людям с дипломами, и без. И разного возраста тоже. Так терпела крах наша Теория зловредных социалистов.

Никто не знал, что же теперь делать.

И мы начали приглашать иностранных корреспондентов к нам в Ладисполи и начали давать им интервью. К нам приезжали немецкие журналисты и итальянские, и французские, и испанские, а потом уже и американские. Мы водили их по семьям в Ладисполи. И вышли первые статьи о нас – сначала в Европе, а потом уже и в Америке.

Заголовки впечатляли:

– What’s wrong with Jackson – Vanik amendment – «Что случилось с поправкой Джексона – Вэника»;

– Games of American politicians – «Игры американских политиков»;

– Limbo in Ladispoli – «Преддверие ада в Ладисполи».

Мы сняли документальный фильм Limbo in Ladispoli: собрали деньги, взяли напрокат профессиональную камеру и оборудование, нашли человека для голоса диктора за кадром, и наш кинооператор-профессионал из Одессы превзошел себя. Фильм пустили на телевидении Германии, Австрии, Италии и даже в Америке – в Нью-Йорке и Бостоне.

И если мы не добились ничего другого, то хотя бы привлекли к себе внимание.

И еще мы поддерживали дух людей. Они знали: кто-то за них борется, кто-то пытается решить их проблемы. Каждый вечер один из нас выступал на Фонтане, информируя всех о том, что было сделано сегодня и каковы результаты, или просто сидел и отвечал на вопросы.

А вопросы и просьбы о помощи сыпались ворохом.

Знойное итальянское солнце преобразило наших женщин. И они по вечерам сбегали от мужей к итальянским пассиям, впрочем, как и мужья от жен – тоже погулять на стороне.

Боже, сколько детей было зачато в те благословенные дни!

А их вторые половины потом приходили к нам как в партком и просили образумить их супругов.

И мы вразумляли и возвращали, мирили поругавшихся родственников, устраивали заболевшего пожилого отца в больницу, помогали большим семьям снять одну квартиру или хотя бы комнаты рядом. И еще мы просто выслушивали людей, людям надо было с кем-то поговорить, рассказать о своих горестях, кому-то выговориться. Сколько душераздирающих историй я тогда услышал… Люди, которых судьба забросила в этот чужой, непонятный и странный мир, были растеряны, необразованны и сильно напуганы.

Сами мы не могли бы со всем справиться. Но мы просили людей вокруг о помощи – и многие нам помогали. Наши люди работали в Риме в ХИАСе, некоторые врачи устраивались помощниками или хотя бы переводчиками в итальянские больницы. Вроде бы все вокруг у нас было схвачено, но главный вопрос – вопрос отъезда в Америку – все никак не решался.

И в то же время тысячи других легко проходили интервью у консула, им и вопросов никаких не задавали, и уже через несколько дней разлетались по всей Америке.

Как-то к нам подошли молодые люди, лет от 16 до 23, спросить, как быть. На них нападала итальянская молодежь, оскорбляла, отбивала у них девушек. Вопрос стоял: могут ли они отбиваться? Не нарушат ли они этим каких-то законов?

Мы долго думали. Итальянских законов и мы не знали. Вроде бы постоять за себя надо было, но как к этому отнесется итальянская полиция? У нас нет документов, мы живем здесь по милости итальянского правительства, в ХИАСе нам постоянно талдычат: жить тихо и не связываться с властями. Не повредит ли эта самооборона всей общине?

Не смогли мы сами решить этот вопрос. Уголовники предлагали помощь, но мы от нее отказались. Вместо этого мы пошли к очень старому ребе в Ладиспольской синагоге. Ребе этот говорил, кажется, на всех языках мира. И с итальянцами он говорил, и с французскими корреспондентами, и с немецкими, и с американцами – с каждым на его родном языке. Я сам видел, как он объяснялся с пожилым бухарским евреем Бог ведает на каком языке, и тот его понимал.

Пусть с акцентом, но он говорил и по-русски. Да он, кажется, и на всех языках говорил с акцентом.

И ребе сказал:

– Ни один закон ни в одной стране мира не может запретить самооборону или защиту собственной чести и достоинства. Если вас задевают, дайте сдачи, дайте ее так и столько, чтобы больше вас никто никогда не задевал. А с полицией, если возникнут проблемы, я помогу.

Эти его слова я запомнил на всю жизнь.

В тот же вечер у наших молодых людей была разборка с итальянцами, даже полицию вызывали, но она, как всегда, приехала уже поздно. Кому-то там морды набили, по-моему, итальянцам. И больше я ни о каких драках с итальянцами не слыхал.

Время шло, отказы продолжались – и мы получили наш второй отказ. Я считаю, что на этот раз за дело. Никакие власти не любят, если против них выступают или их обличают.

После того как мы получили второй отказ в американском посольстве, яркое солнце Италии для нас погасло. Море было то же. И солнце, и черный песок на пляже. Вот только вся картина потеряла яркость и привлекательность. Как на черно-белой фотографии.

Но надо было как-то жить дальше. И на что-то.

К тому времени, к концу 1988 года, Ладисполи под Римом стал гигантской перевалочной базой для всех, кто ехал в Америку, Канаду или Австралию. Из-за нехватки места люди уже начинали селиться в близлежащих городках: Остии и Санта-Маринелла. Народу в Ладисполи скопилось – многие тысячи. Цены на квартиры взлетели до потолка. И все то небольшое пособие, которое нам выдавали в ХИАСе, уходило на жилье. И я пошел работать, я и раньше подрабатывал, но сейчас занялся этим серьезно.

Ремонтировал старые велосипеды, найденные на свалке, и потом продавал их. Жили еще тем, что продавали (незаконно, ибо лицензии-то у нас не было) на римском рынке Американа барахло, что привезли с собой (а полицейские нас гоняли). Родители присылали мне посылки с льняным постельным бельем и детские игрушки: и то и другое хорошо уходило на Американе. Еще ремонтировал и белил потолки в Риме, красил заборы. Хорошо зная историю искусств, водил русские экскурсии по Италии. Потихоньку выучил итальянский и уже сносно на нем объяснялся. И начал отходить от работы в Комитете: некогда было, работал много.

И еще надо было придумать, что делать дальше. Не могли же мы так и продолжать жить в Италии. Без прав, без документов, без нормальной работы.

Хотя хорошо помню, как один парикмахер, мой наниматель, которому я ремонтировал и белил потолок в Риме в его парикмахерской, учил меня жить. Он стянул меня со стремянки, когда я заделывал трещины на потолке («Микеле, сколько можно работать?»), сделал нам по чашечке чернейшего и вкуснейшего итальянского кофе, и вот мы сидим на углу нескольких римских улиц, под навесом у его парикмахерской, мимо течет человеческая река, а мы смотрим на прохожих и беседуем:

– Микеле, зачем тебе Америка? Там все сумасшедшие живут. Вот у меня брат уехал в Америку. И тоже сумасшедшим стал. Я с ним сейчас говорить не могу, когда он приезжает. Только о деньгах и говорит. Скажи ему, что десять долларов заработать можно, он ночью встанет, жену и детей разбудит, всех в машину засунет и поедет за 100 километров. Они дурные все там. Живут, чтобы работать. А мы работаем, чтобы жить. Дурная страна – твоя Америка. Еще по чашечке кофе?

Потом он просит рассказать про Россию. И я рассказываю про жизнь в СССР. Он слушает молча. Потом говорит:

– Хороший ты человек, Микеле. Оставайся у нас, в Италии. Смотри, как здесь хорошо. Вот мы сидим, пьем с тобой вкуснейший кофе, любуемся проходящими красивыми женщинами. Чего еще тебе в жизни надо? И я работаю, чтобы есть; если ко мне клиент сейчас придет, я работать не стану, мы сейчас с тобой кофе пьем.

– Красивая страна Италия, – говорю я. – Но не могу. У нас документов никаких нет.

Он машет рукой:

– Ерунда, пс-с-с – документы. У меня знакомые в полиции есть, сделают они тебе какие-нибудь документы. Тьфу, подумаешь, документы.

Однако надо было что-то делать. Мы посоветовались с женой и решили сходить в израильское посольство. На разведку. В конце концов, Израиль – не самый плохой вариант. Нас принял сам консул.

И вот мы сидим у него в кабинете и разговариваем.

– Ну, что я вам могу сказать? – говорит консул. – Все правда. И то, что в Америке вы будете зарабатывать немного больше, – правда. И что жизнь там немного легче. И машину вы там себе раньше купите, и будет она больше и лучше той, которую вы могли бы купить в Израиле.

Вот только жить вы будете все равно в чужой стране. И даже когда на ноги встанете и все у вас будет хорошо. Никогда никакая другая страна не станет для вас своей, совсем своей. Вам ведь уже не пятнадцать лет. И подумайте: жить в своей стране, среди своего народа – может, оно стоит каких-то материальных благ? Решать вам.

А по поводу социализма в Израиле, который вас так пугает, так он и мне не нравится. Вот и прекрасно, нам нужна ваша помощь. Я уверен: если против леваков выступит больше молодых, образованных, энергичных людей, мы заставим их скорректировать курс государства.

Мы ушли ошарашенные, полностью покоренные израильским консулом. И потихоньку начинали думать: а вдруг он прав?

Через два дня на Фонтане объявили, что все получатели пособия должны собраться завтра в синагоге. Послушать лекцию Сохнута и получить информацию. Кто не придет, будет снят с пособия.

Я пошел в Комитет отказников.

– Что будем делать, ребята? Идти или не идти?

– Ну, с пособия нас вряд ли снимут, его и так постоянно уменьшают. Но мы решили идти. Надо узнать, что они хотят.

И вот мы сидим и стоим в небольшом зале синагоги. Народу собралась уйма, все не влезли, стояли у стен. Еще и в дверях толпились. Представитель ХИАСа сообщает, что с нами будет говорить представитель Сохнута, прочтет нам лекцию. Наш лектор – тоже из СССР родом. Вот уже лет 20–25 живет в Израиле. Преуспела на службе в Сохнуте.

На наскоро сколоченную трибуну поднялась женщина лет сорока – сорока пяти.

– У каждой матери есть разные дети, – говорит она на малороссийском суржике, с сильным акцентом. – Плохие и хорошие. Вы не лучшие дети Израиля. Но Израиль добрая мать, и она вас прощает.

Посмотрите на себя, – она с пафосом протягивает руку вперед и вверх, как Ленин на броневике. – Кто вы? Вы никто. Вы хуже, чем грязь под ногами. Вы никому не нужны. Россия от вас отказалась, Америке вы тоже не нужны. У вас нет никаких прав, нет никаких документов, нет денег. Все бросили вас в этом страшном, злобном мире. Вы! Покинуты! Всеми!

И вот вам, не достойным ничего человеческого, Израиль протягивает руку спасения. Как несчастная мать, которая даже худшим детям стремится помочь. Хватайте эту руку, целуйте ее, молите о прощении, пока ваша добрая мать не передумала.

М-да. Свобода, видевшаяся нам из-за железного занавеса, оказалась не совсем свободной. На нашу жизнь и судьбу кто-то постоянно пытался наложить лапу. Кто-то все время знал, как нам будет лучше, как нам надо поступить и как нам надо жить.

– Я не думаю, что она изложила официальную позицию Государства Израиль, – говорю я дома жене. – Но если она сейчас, когда у нее нет над нами никакой власти, позволяет себе так с нами говорить, то представляю себе, как эти люди будут с нами говорить в Израиле, когда мы будем в их полной власти. Мне хватило социализма в Союзе. Мне надоело, что кто-то все время решает, как мне жить. Я не думаю, что нам надо ехать в Израиль.

Шли месяцы. И как-то на Фонтане ко мне подошли и сказали, что приехал лойер, адвокат из Кливленда, и хочет с нами поговорить. Почему именно с нами, не сказали. Но дали адрес. И вот я иду по этому адресу встретиться с кем-то из Кливленда.

Старая запущенная квартира. Люди распиханы по комнатам, в каждой комнате семья. Меня проводят в одну из комнат. В ней несколько человек, молодые мужчина и женщина, хозяева – это видно сразу, сидят еще несколько человек. Детей отправляют на улицу.

Мне навстречу поднимается высокая красивая молодая женщина.

– Илана Ратнер, Кливлендская коллегия адвокатов, штат Огайо, – представляется она и протягивает мне руку для рукопожатия.

– Ого, какие в Кливленде… адвокаты, – бурчу я. – А почему ты сюда приехала?

Илана оглядывается на молодую пару.

– Это мои друзья из Москвы. Они отказники, боролись с советским правительством за право выезда советских евреев за железный занавес. И мы, американские юристы в Кливленде, им в этом помогали. Они ехали в Кливленд. И вот они получили в американском консульстве отказ. Работы у меня сейчас не так много. И я решила поехать в Италию, встретиться с ними фейс-ту-фейс, а заодно посмотреть, что случилось, почему им отказали.

И когда я уже собирала чемоданы, ко мне пришли из «Джуиш Фэмили Сервис» и попросили заодно проверить, что случилось еще с двумя семьями, которых должна принять Кливлендская община. Вам всем дали общинный гарант на приезд в Кливленд. А вы все не приезжаете. Они и попросили разобраться, что тут происходит. За это они предложили мне оплатить расходы на поездку в Италию.

– Понятно, – говорю я. – А что от меня требуется?

– Расскажешь мне все, что вы говорили у консула, – говорит она, – какие вопросы он задавал и как вы на них отвечали. Но тут негде, – она оглядывается.

– У нас отдельная квартира, – говорю я. – Там будет удобнее.

Мы идем к нам.

– Мисс Ратнер…

– Зови меня просто Илана, – говорит она.

Мы говорим недолго. Мне, собственно, особо и нечего рассказывать.

– Найди мне третью семью. Так, чтобы, когда я поеду в Рим встретиться с консулом, я имела бы все данные обо всех семьях. Не думаю, что за один раз удастся что-то сделать, – смеется она. – Но я постараюсь. – Она опять смеется. У нее хороший смех. И она, кажется, об этом знает.

– Ничего, Майкл. Не печалься. Я людей еще и не из такой «жопа» вытаскивала. Я правильно сказала по-русски? It’s ЖОПА, right?

– Жопа, жопа, – соглашаюсь я.

– Вот и хорошо. Чего-то ты, Майкл, слишком серьезный. Be happy! Будь счастливым! Проще к жизни надо относиться. И найди мне третью семью.

– Найду, – говорю я. Хотя как найти кого-то без адреса среди тысяч человек, скопившихся в Ладисполи?

Но я их нашел. И привел к Илане. И она опросила их так же, как и нас. Я переводил. Илана весела и полна надежд:

– Мне тут надо еще кое-куда подъехать. А потом к консулу.

Через несколько дней Илана стучится в нашу дверь.

– Я только от консула, – говорит она.

– Позвать ту семью? – спрашиваю я.

– Не надо. Потом им расскажешь.

И вот наконец Илана сидит у нас на кухне в Ладисполи, я открыл бутыль дешевого итальянского Lambrusco, мы пьем вино, и она рассказывает и хохочет.

– Я ему улыбнулась, он на меня сразу клюнул, – рассказывает она про посла, – ручку подал, к креслу проводил.

– Ну да, – говорю я, – американский гражданин, адвокат, красивая женщина – это тебе не сраный бедный эмигрант, с которым разговаривать противно.

– Подожди, подожди, – говорит Илана, дай я запишу это слово – «сраный». Я вообще-то русский мат изучать начала.

Илана хохочет и в лицах изображает разговор с консулом.

– Начала я с моих друзей, – говорит она. – Рассказала ему, как они в Москве боролись все эти годы, как их с работы уволили. Как им жить было не на что и мы им посылки в Москву собирали. Как мы в Кливленде за них боролись, письма в Советский Союз Горбачеву писали. Так что, собственно, что сейчас происходит? И почему, собственно? – спрашиваю у консула.

Консул сломался, и семью отказников из Москвы он согласился впустить сразу же.

– А как насчет нас?

– А насчет вас сказал: «А чего вы хотите, это воссоединение семей, а у них же родственников никого в Америке нет, вот и пусть едут в Израиль».

И тут я возмутилась: «Как это нет? То есть КАК ЭТО НЕТ? Их родственники мне по вечерам отдохнуть не дают, живут за 2–3 дома от меня, каждый вечер приходят и нудят, и нудят, когда да когда наших родственников впустят». – «А чего же они в документах написали, что у них никого нет?» – «Чего с них возьмешь, с этих русских? Ошалели, только за железный занавес выбрались, языка не знают, сами не знают, что пишут».

И подмахнул он вам визу, а заодно уже и той, другой семье.

– А он точно все подписал? – все еще не верю я.

– Подписал, подписал, – говорит Илана, – и в ХИАС отправил, я сама проследила.

И тут я замечаю, что все последние дни я не дышал. Набрал в легкие воздуха – и он уже горит у меня внутри, разрывает легкие.

– Майкл, а ты меня научишь Russian swearing – русским ругательствам? – спрашивает Илана и смеется. Она уже здорово загорела на итальянском солнце.

– Научу, – говорю я и медленно выдыхаю застоявшийся в легких, жгущий меня воздух.

*Хаверим – товарищи (иврит).

Михаил ГЕЛЛЕР