Маузер Мишки Япончика

– А в каком номере?

Интересуются этой подробностью абсолютно все – и отнюдь не случайно. Госпитальная улица, на которой прошло мое детство, в Одессе знаменита не менее Дерибасовской. И если, допустим, о той же Малой Арнаутской, с легкой руки Ильфа и Петрова, знают как об улице, где «делается вся контрабанда», то Госпитальную прославил живший там когда-то легендарный Мишка Япончик. Вернее, и он тоже. Наверное, Госпитальная улица в Одессе – это как Столешников переулок в Москве или как Гороховая в Питере. Вроде и ничего особенного, но знаменитые. Даже действие рассказа Бабеля «Король» происходило именно на ней, во дворе дома № 23, откуда «накрытые столы высовывали свой хвост за ворота».

О Мишке Япончике я впервые услышал там же от старших пацанов, самозабвенно обсуждавших изящество его криминальных подвигов. В Одессе Япончика в советское время не забыли, а уж на Молдаванке и подавно. Всспоминали о нем с трепетными подробностями, подпитывая их слухами о его маузере, якобы преподнесенном ему в подарок владельцем одного из оружейных магазинов. Маузер, как рекламировали этот пистолет в дореволюционном каталоге, на 200 шагов убивавший наповал лошадь и на расстоянии целой версты выводивший из строя человека, был вещью хоть куда. Правда, он и стоил тогда немалых денег – аж 48 рублей. То есть подарок человеку, имевшему в городе очень определенный статус, был более чем достойный. Новейшее изобретение германца Маузера Япончику, очевидно, понравилось. Наверняка этим щедрым подношением владелец магазина обеспечил себе лояльность налетчиков и неприкосновенность своего товара. И об этом пистолете, конечно же, слагали легенды в нашем дворе, полагая – и, наверное, не без оснований, – что, возможно, тот, родимый, лежит где-то здесь до сих пор, оставленный на фатере у мамаши. Ну, вроде как на всякий случай.

Вероятней всего, эта байка так и осталась бы пустым вымыслом, не заинтригуй однажды меня мой сосед Яшка неожиданным вопросом:

– Обещаешь, что никому не скажешь?

Он вытаращил глаза, не в силах больше маяться с тайной, имеющей для него огромный смысл. Ее невозможно было кому-нибудь не выложить! Она распирала Яшку, готовая вот-вот вырваться наружу, словно несчастный пес, пойманный гицелями-собаколовами на мыло.

– Забожись за муторшу! – добавил он, терзаемый нелегким выбором: поделиться со мной всеми мансами, которых у него накопилось немало, и родительским наказом никому не проболтаться об их семейном секрете. А тот и вправду был очень необычным.

Как оказалось, мой дворовый дружок жил в квартире, которую до революции занимала семья Меера-Вольфа Винницкого. Именно того самого Винницкого, одним из детей которого был не кто иной, как Мишка Япончик. Правда, ту квартиру в двадцатые годы разделили на две части, и прежним хозяевам остались лишь две комнаты, но зато с большой изразцовой печью в одной из них. Там-то, в одной из комнат, в узком пространстве между потолком и карнизом печи, Яшкин отец спустя многие десятилетия и обнаружил жестяную коробку. Чего он туда полез? Да особых причин, в общем, и не существовало, лишь исключительно по бытовой надобности. Карниз печи дал трещину, и не заделать ее значило плюнуть на постоянные упреки Яшкиной мамы и проигнорировать ее уничижительные заявления о руках, растущих из места пониже спины, а не оттуда, откуда им положено.

– Стыдно перед людЯми, – выговаривала она чуть ли не каждый день, – ты хочешь, чтобы все думали, что я замужем за каким-то шлемазлом? Или тебе нравится устраивать мне в нервах гармидер?

Ну и какой одесский муж, делающий базар и обожающий жену – свою дивную хризантему, не прислушается к ней со всем вниманием? Кстати сказать, выражение «делать базар» в Одессе означало ходить на рынок за продуктами. А в Одессе это исключительно мужская прерогатива. Муж – глава семьи, и он делает базар. Яшкин папаша не был исключением, делая базар регулярно по субботам, а потом завтракая второй раз с рюмкой водки. Однако на этот раз позавтракать, как он привык, у него не получилось, а вместо принятия традиционной стопки под малосольную скумбрию ему, вернувшемуся с Привоза, пришлось заниматься ремонтом. Он, чертыхаясь, притащил со двора пыльную обгаженную голубями лестницу и, проклиная архитектора, спроектировавшего такие высокие потолки, полез заделывать трещину. Кусок злополучного карниза, как и следовало ожидать, от первого прикосновения тут же отвалился, обнажив спрятанную за ним коробку. К великому сожалению Яшкиного родителя, ничего реально ценного он в ней не обнаружил, лишь пачку царских ассигнаций да пожелтевшие бумаги извозного заведения, принадлежащего господину Винницкому М.В.

– А маузер? – у меня перехватило дыхание от этой новости. Неужели рассказы, слышанные мной от старших пацанов, все-таки оказались правдой? Однако Яшка лишь вздохнул, осведомленный не хуже меня о пистолете Короля, а именно так именовали Мишку Япончика в Одессе.

– Не было его там. Вот, батя дал, – он вытащил из кармана розовый казначейский билет достоинством в 25 рублей, с двуглавым орлом и с портретом российского самодержца.

– И куда маузер мог деться? – Яшка, машинально мусоля в руках доставшуюся ему ассигнацию, продолжал недоумевать. – Ведь он же должен был там быть.

Прошли годы. Мы с Яшкой выросли. Но в памяти навсегда осталась та детская уверенность в существовании легендарного маузера Мишки Япончика. Во всяком случае, у меня.

И я люблю примерить канотье, без которого не мыслю свой гардероб. Из настоящей пшеничной соломы от Скроцкого. Оно досталось мне очень давно, и я им дорожу. Наверное, в таком же щеголял мой предшественник, сосед по дому №23 на улице Госпитальной Мойше Винницкий. А еще я беру в руки маузер. Такой же, как у него. И воспоминания тут же уносят меня в тот самый двор на Молдаванке…

Виктор БЕРДНИК