Концерт Ридинга

“Дай закурить!”

“Та я не ку..”

“И шоб моему другу тоже.”

“Та нету же у меня…”

“А если пошмонаем?  Это чо у тебя за барахло?”

“Скрипка.”

“Слышь, Pыжий, на шо тебе этот штындт? Дай ему в глаз и пусть канает…”

“Открывай!”

“Tак скрипка же…”

“Открывай, сучара!”

Я положил брезентовый скрипичный футляр на землю, расстегнул его пуговицы и слегка приподнял верх.

“А ну, давай сюда! Вымай, падла, свою шарманку!”

“Моросит, нельзя…”

“Ля, Серый, оно еще и квакает… шо, помочь?!”

Скрипки бывают “четвертушки,” “половинки,” “три четверти” и “целые.”  Это по размеру. Самые маленькие, как игрушечные, это “четвертушки.” По стоимости: от несравненных Амати до свежесрубленных. У меня была “половинкa.” Из свежесрубленных.

“Где живешь?”

“Возле базара…”

“В четырехэтажке?”

“Угу…”

“Не слышу!”

“Да…”

“Та ты шо, курва, издеваешься?! Шо гундосишь? Рога обломать?!”

“ДА-A!”

“Нонку знаешь со второго подъезда? Скажешь, шо Вовик сильно недоволен. Шоб вечером у сквер пришла. А мамаша откроет – скажешь, шо шарманщик пришел… “

Общий хохот.

“Иди, козел. И если не придет – заставлю спичкой асфальт мерять. Тебя.”

Общий хохот. Плюнув мне под ноги, Рыжий отошел.

Нонку я знал. Было ей лет 16.  Весь дом ее считал шлюхой. Мы, то есть население младше 16, так не считали.  Кто такие шлюхи, мы знали: они стояли у нас в подъездах или вечерами сидели на детской площадке. От них сильно пахло тройным одеколоном, и они могли харкнуть метра на четыре. Никто из нас так не умел – у нас вся слюна обычно плюхалась на живот. Нонку же на мотоцикле подвозили грузины, по подъездам она не стояла, и пахло от нее чем-то неземным.  Потом я узнал, что так пахнет бастурма. Да и не харкалась она никогда. Значит, не шлюха.

Я подошел к дому, когда стемнело.  Дождь продолжал накрапывать.  Возле моего подъезда обычно стояло несколько «местных,» меряя прищуренными взглядами всех проходящих.  Когда хотели привязаться – бросали под ноги намеченной жертве спичечный коробок.

«Смотри, Толец, что эта гнидка делает!  Коробок пнул!»

“Коробок-то маленький, хилый… Этот хмырь думает, что ему все можно…»

«Не уважает!.. Не, падлой буду, не уважает!»

И на полуистерике:

«Слышь, ты!  Тебе, сука, говорят!! Куда морду воротишь? Сюда иди!  Или мне подойти?!»

И дальше – по отработанному сценарию. Но сегодня моросящий дождь и ветер разогнали «местных», и возле подьезда было пусто. Я вошел в привычно темный подъезд. Пахло кошачьими свадьбами и общественной мочой. На площадке третьего этажа резко дуло из разбитого окна. Мы жили на последнем, четвертом этаже. Я уже приготовился грохнуть ногой в дверь, когда вдруг вспомнил, что не зашел к Нонке. С Рыжим, которого все звали «балахманным,»  никто связываться не хотел. Был ли он психопатом или просто играл – не знаю. Но надо было один раз увидеть его белые, без зрачков, глаза, чтобы этого хватило на всю оставшуюся.

В Нонкином подъезде было так же темно и пахло похоже. На площадке первого этажа я почувствовал, что не один. Кто-то сдавленно дышал в темноте. 13 лет жизни в этом доме отучили меня от любопытства, и я просто прошел мимо. Через четыре ступеньки. На одном вдохе. Но с достоинством. Выдохнул я впервые на третьем этаже. У Нонкиной двери.

«Здрасьте, Нонна дома?»

Женщина, похожая на учительницу младших классов, почему-то посмотрела мне за спину:

«Здесь такая не живет.»

«Но, как же, Нонка, она в нашей школе, в 9-м классе…»

«Надя здесь живет. Она в 9-м классе.  Но ее нет дома.  Когда придет – не знаю. Не сообщает.»

«Надя?  Да не… Нонка…у нас все ее так…»

«Зайди, чего в подьезде стоишь?»

Коридор освещался тусклой лампочкой.  Как и в нашей коммуналке, двери пяти комнат выходили в коридор.

«Ты чего, одноклассник?  Мелковат для 9-го класса…»

«Да не… я просто хотел ей передать…»

«Ну, раз передать – пошли в комнату.»

Комната была обычная. Горела настольная лампа.  На столе стояла миска с разваренными пельменями. Там лежало что-то еще, но мне вдруг захотелось пельменей. И много… И макать их в уксус… Я остановился в дверях.

«Ну, давай, что ты хотел Наде передать?»

«Так… эта вот… ну…. в общем…»

«А, ну да, я – мама Нади.  Давай, что там…»

«Та мне ей переда…»

«Лично, что ли?»

«Угу».

«Когда придет – не знаю. Ждать будешь?»

«Да не… я потом зайду…»

«Сказать ей, кто приходил?»

«А… ну… да нет… не надо… я потом…»

«Ну, давай. А то может останешься, перекусишь?»

Неприлично громко я проглотил слюну. И это было все, что я проглотил.

Я уже проскакивал площадку второго этажа, когда кто-то сильно толкнул меня в плечо.

«Какого х…?» – начал было я, но блеснувшие в темноте белесые полоски глаз тормознули меня. Говорить и дышать перехотелось сразу.

«Передал, чтоб в сквер пришла?»

«Т-т-т-так  е-е-ее дома нет…»

«Крутит, сука, с черножо… Чего стал, сучонок?! Вали… или хайлом в кафель захотел?!»

На улице уже было совсем темно. Шел мелкий дождь. Несколько тусклых уличных фонарей освещали трамвайную остановку напротив нашего дома. Плотнее прижав скрипичный футляр к боку, я зашлепал по воде к своему подъезду.

«Эй, слышь, ты чего в нашем подьезде забыл?»

Передо мной возникла Нонка. Или, как ее называла наша дворничиха, Нaшка-шлюшка. Она была высокая, худенькая, с синеватыми волосами и зелеными веками. Не то утопленница, не то русалка. В коротком белом плаще с капюшоном, в мушкетерских, выше колен, сапогах, она не вписывалась в наш тюремно-базарный район.

«Та… Рыжый передал, чтоб…»

«Какой Рыжый? Балахманный, что ли?  И ты у него шо, пескариком, на посылках… у этого долбо…?!»

«Слышь, Надя, он тебя в подьезде ждет…»

«Надя?! Tы шо, с моей мутер общался?..»

«Та Рыжый же в подьезде…»

«Да шо ты мне мозги компостируешь тем Рыжым? Шо, на платежке у него? Чихать я хотела! А будет волну гнать – из его морды расческу сделаю…»

«Ладно, я пошел…»

«Не кашляй, пескарик!»

Я вошел в подъезд и начал медленно подниматься по осточертевшим ступенькам и в осточертевшей вони. Где-то внизу громко хлопнула дверь. Кто-то начал подниматься бегом. Так… ну, еще 36 ступенек – и я дома.

«Мутер несла на меня?»

Окно на лестничной площадке было в грязных подтеках дождя. Слабый свет уличного фонаря давал возможность хоть что-то увидеть. Надя, запыхавшаяся, стояла на ступеньку ниже. Капюшон съехал набок, от дождя краска на веках слегка поехала, на щеках блестели капли не то дождя, не то пота. Или все вместе. В вонючем полумраке подъезда она еще больше походила на утопленницу.

«Да не… нормально…»

«Она обычно спит, когда я обратно.  А сегодня вышло раньше…Торопишься?»

«Да не очень… все равно уже поздно, шоб уро…»

«Поздно?… Ладно… курить будешь?»

«Не курю…»

«Вырастешь – закуришь. Чего это у тебя, скрипка? Или гитара?»

«Скрипка»

И, облокотившись на перила, я рассказал ей, что хожу в музыкальную школу. Что хожу три раза в неделю. Что терпеть не могу играть на скрипке. Что болят плечи, подбородок, ноют кисти. Что приходится часами играть тянущие душу упражнения Шрадика (она хихикнула.) Что хочу играть в футбол с пацанами (правда) и пойти в бокс (наглая ложь).  Что…

«Слышь, сбацай шо-нибудь. Для души.»

«Здесь?! В подъезде? Ты шо, совсем того?.. «

«Та шо ты прыгаешь? Не скандалишь, бабу не бьешь – в чем проблема? Тебя же дева просит!»

«Та кто ж в подьезде-то…»

«А как раньше по дворам ходили… Ножи…и…и  точить!!!  Кастрюли-и-и па-а-а-ять!  А шарманщики (меня передернуло oт этого упоминания)?  Но – для души.  А не этого… как его… Шибзик…или как он там…?»

«Шрадик….Ну ладно…но для души – не знаю…»

«Играй, там разберемся…»

Я положил футляр на лестничную площадку, снял пальто. Шарф повесил на перила.

«Давай подержу.»

Надя взяла мое пальто. Я расстегнул футляр и вытащил из него еще слегка влажную скрипку. Подканифолил смычок и слегка подвернул колки, подтягивая «севшие» струны.

«…И заключительным номером нашей программы… – слегка осипшим голосом – скрипичный концерт Ридинга в исполнении Непревзойденного!» – и я поклонился в пахучий полумрак. Закинув мое пальто на плечо, Надя захлопала.

Я недавно разучил этот скрипичный концерт. Первые же звуки заставили меня зажмуриться. Гулкое эхо, многократно отразившись от всех стен, ступенек и дверей, просто подавляло. Оно заставляло играть без фальши. Фальшь, усиленная лестничными пролетами и высокими потолками, звучала не то что кощунственно, а просто рвотно. От нее некуда было деться. Это, наверное, как в храме визжать в полный голос. И через микрофон. Я не узнавал своей скрипки. Она звучала так мощно, так чисто, что я впервые, играя, закрыл глаза. Это была не механическая память многих недель повторения одного и того же. Это было неч…

«Соседик, тебе шо, налить?…» – на площадке открылась дверь.  Одноногий сосед-фотограф окинул сценическую площадку взглядом профессионала.

«А… это ты для Нонки?  Ну… тода другое дело… Рано-то начинаешь… Мать знает?»

Я молча начал укладывать скрипку в футляр. Пальцы у меня дрожали. Надя внимательно изучала рукав плаща. Я почувствовал, что кто-то на меня смотрит.  Слегка повернув голову, я увидел, что на пару ступенек ниже Нади стоит мой отец.  Он посмотрел на нее, перевел взгляд на меня, кивнул ей и начал подниматься. Проходя мимо меня, он слегка улыбнулся.

Надя достала сигареты из кармана плаща и вопросительно взглянула на меня. Я мотнул головой. Она сунула сигареты обратно. Я бросил на шею шарф и взял у нее свое пальто. Я чувствовал, что мне надо что-то сказать.

«Э-э… давай я тебя провожу…»

«Ни к чему. Дойду сама. А то тебя этот недоносок…»

«Пойдем, я провожу…»

Надя поправила капюшон и молча начала спускаться. От моего подъезда до ее шагов сорок, не больше. Дождь не перестал. Мы быстро вошли в ее подъезд. Так же быстро мы прошагали три этажа до ее двери. У двери она серьезно посмотрела на меня:

«Шрадик. Концерт Ридинга. Точно?…»

«Ага…»

Вдруг она слегка наклонила голову, быстро притянула мою так, что мы больно стукнулись лбами, постояла так несколько секунд. Потом, резко отвернувшись, мгновенно открыла дверь.

И, уже спускаясь, я услыхал:

«…шлялась?! Господи, ну когда же это все кончится?..»

Орандж Каунти, Калифорния

 

Alveg Spaug