Киргизия: испытание парламентаризмом

В который раз уже на наших глазах вершится торжество демократии. В далекой от западного мира, но, тем не менее, в «нашенской», как говаривал Ильич, Киргизии (нашенской – потому что все мы вышли из СССР). Здесь 10 октября прошли парламентские выборы. И уже на днях Центризбирком страны должен официально зафиксировать их итоги. Даже то, что ЦИКу понадобилось три недели на рутинное, казалось бы, дело, не омрачает официальной радости: свершилось! Отныне в Киргизии восторжествовала парламентская форма правления, не так давно узаконенная посредством всенародного референдума, что, по мнению многих, должно уберечь страну от рецидивов узурпации власти одним человеком. Считается, что именно институт президентства и довел государство до того предела, за которым – только потеря управляемости и дезинтеграция.

Так ли это?
И так, и не так. Киргизия, действительно, балансирует на грани распада. Просто удивительно, почему до сих пор ни одна из заинтересованных, как говорится, сторон, не воспользовалась этим. А заинтересованных много. Это и Россия, и Китай, и Узбекистан. Называют еще и США. Может быть, выжидают. Может быть, час еще не пробил. Прямое вмешательство будет осуждено. А когда час пробьет, когда любые действия со стороны могут быть оценены как миротворческие, то – что ж, в добрый час. Но это – конспирология, мы в нее сегодня играть не будем.

Сейчас мы не об этом. Мы о том, в чем причина нынешнего положения. Институт президентства? Не думаю. Бок-о-бок с Киргизией – сплошные президенты. И в Казахстане, и в Узбекистане, и в Таджикистане. Не считая Таджикистана, с его гражданской войной, которая, кстати, не привела к распаду государства, всё это – режимы достаточно стабильные, пусть и с поправкой на авторитарность. Но ведь и Акаева обвиняли в авторитарности, да и Бакиева тоже. Неужели дали слабину? Или дело в другом?
Дело в другом.

Давайте поразмыслим. В Казахстане и Киргизии, в отличие от Узбекистана и Таджикистана, никогда не было государств в современном смысле этого слова. Под современным смыслом я понимаю определенную территорию, контролируемую определенной властью. И на территории нынешнего Узбекистана, и на территории Таджикистана мы находим в прошлом ханства и эмираты, ликвидированные лишь при большевизации региона. Там же, где ныне мы видим Казахстан и Киргизию, вплоть до прихода сюда России существовали аморфные феодальные образования, зыбкие кочевые конгломераты. Имперская власть втиснула бытовавшие здесь этносы в чуждую им идею существования под дланью белого царя, а власть советская – соблазнила призраком самоопределения «вплоть до отделения от СССР», призраком, который реализовался как раз после распада Советского Союза. К этому времени здесь уже были сформированы и даже успели заматереть все атрибуты государственности, псевдоатрибуты, конечно, – парламенты (верховные советы), президенты (председатели президиумов этих советов) и премьер-министры (главы правительств). Добавьте к этому республиканские компартии, республиканские же академии наук, и прочие другие республиканские прибамбасы, и вы восхититесь той соблазнительной простотой, с которой вчерашние союзные республики вдруг стали суверенными государствами. Вплоть до членства в ООН.

И что же? Да ничего. Оказалось, что суверенитет суверенитетом, а жизнь жизнью. Большевики не были простаками. Они связали республики, входившие в «союз нерушимый», хитросплетенными хозяйственными связями, разрыв которых свел на нет объявленные суверенитеты. И здесь уж – спасайся кто и как может. Имитация рыночных механизмов, кое-как подпертых спешно сооруженными элементами представительной демократии, лихорадочные поиски экономических партнеров взамен отвергнутого «центра», попытки заменить безличный характер собственности заинтересованностью эффективного хозяина путем приватизации – все это в спешке, в условиях форс-мажора: время не ждет. Некогда ждать, пока появятся мелкие собственники, из которых могут вырасти крупные, некогда терпеливо взращивать политические партии (да и откуда им взяться, ведь партии должны отображать позиции экономически активных элементов). Вот и получили: президент – бывший первый секретарь республиканского ЦК, владельцы заводов, газет, пароходов – его родственники, в крайнем случае – выходцы из его рода-племени, партии – группы, обслуживающие этих людей, отличающихся друг от другом лишь степенью близости к президенту. Под европейско-демократической оболочкой скрывается то, что было до той поры, пока кочевники не подпали под власть белого царя.

Удивительно ли, что первого президента Киргизии свергли. И второго тоже. Вспомним историю – феодальных монархов тоже частенько меняли, когда баронам начинало казаться, что тот попирает их вольности. И ставили новых монархов. Из баронов. Иногда бароны, как говорится, не достигали консенсуса, и тогда возникали всяческие причудливые формы правления – регентства, триумвираты, и все такое прочее. Вот и в Киргизии нынче решили, что, поскольку ни один из испробованных президентов не подошел, так как не смог потрафить и вашим, и нашим, устроить парламентскую республику. То есть подождать, посмотреть, куда дело пойдет.

А пойдет оно туда, куда и должно пойти по логике вещей. Уже идет. К распаду страны. При общей численности избирателей, как подсчитал ЦИК, составляющей 3 миллиона 40 тысяч 597 человек, в выборах участвовали 29 партий. Если пересчитать наиболее «авторитетных» людей в Киргизии, то, как мне кажется, их число будет ровно таким же, как и число партий. Из них своих представителей в парламент смогли провести 5 партий. Значит, пятеро авторитетных удовлетворены. Что чувствуют остальные? И вот уже раздаются предложения ввести в состав кабинета министров представителей не только пяти партий-победителей, но и тех, кто проиграл: всего около 8–11 партий. Кроме того, выдвиженцам проигравших партий, которые войдут в правительство, предлагается предоставить возможность выставить кандидатуры на пост премьер-министра.

Для чего же надо было проводить выборы? И что это будет за правительство, если его возглавит лидер проигравшей партии? Достаточно собрать 29 человек, в распоряжении которых имеются политические партии, и пусть они все решат полюбовно. Тем более, что примерно 45 процентов зарегистрированных избирателей на выборы не явились. Я подозреваю, что не явились люди, не входящие ни в один из 29 кланов. И еще я подозреваю, что эти люди не относятся к титульной нации. Как несколько иносказательно сообщалось в прессе, национальность персон, занимавших первые позиции во всех партиях, позиции, в случае победы на выборах дававшие шанс на получение депутатского мандата, «не отражают реальный национальный состав населения Киргизии», в которой до сих пор живут люди 80 национальностей.

И это не удивительно: ни один барон не будет опираться на инородцев в своей борьбе за то, чтобы быть первым среди равных. Или, по крайней мере, занять близкую к этой позицию. Удивительно другое – как быстро общество может утратить то, что, как казалось, уже вошло в его плоть и кровь. Еще Акаев декларировал тезис, гласящий, что «Кыргызстан – наш общий дом», но вместе с изгнанием Акаева и этот лозунг был тоже изъят из употребления. Да и не в лозунге дело, пусть бы и был изъят, но события на юге страны показали, что не только об общем доме отныне говорить не приходится, многие здесь потеряли свои самые настоящие дома, а кто – и жизнь. И подавляющее их большинство из тех, кто не входит ни в один из упомянутых выше кланов.

Замена президентской формы правления на парламентскую не предотвратит дальнейшего распада киргизской государственности. Страна возвращается к тому, чем она была до прихода европейцев. Политическая жизнь здесь будет сведена к противоборству кланов. Возможны периоды относительной стабильности, что будет означать временное прекращение активной борьбы вследствие временного же совпадения интересов «авторитетов», но и не более того. Но все это – лишь в том случае, если ни одна из внешних сил не воспользуется ситуацией, о чем я говорил в начале.

Неужели все так плохо? Это ни хорошо, ни плохо. Для формирования нации нужны десятилетия, если не столетия. Ни жизнь под властью белого царя, ни семидесятилетний большевистский эксперимент по формированию «советского человека», ни двадцатилетний опыт существования без определяющей и направляющей силы – московского коммунистического правления, ничто это не способствовало развитию нации на базе кочевых племен, и поэтому трудно ожидать, что директивное внедрение какой бы то ни было европейской модели правления даст ожидаемый результат. Тем более, что каждый из 29 лидеров политических партий, действующих ныне в Киргизии, по-своему представляет этот результат.
Есть ли основания для оптимизма? Они могут появиться, как кажется, лишь в одном случае: с появлением сильного лидера при полном невмешательстве третьих сил. Но надежд на это мало. Во-первых – наличие тех самых третьих сил, а во-вторых – то, что дозволено Юпитеру…, и так далее.

Руководителям крупных государств дозволено и быть собирателями земель, и защищать интересы своего государства в любой точке мира, что же касается лидеров небольших стран, то от них мировое сообщество ожидает прежде всего «приверженности демократии» и «защиты прав человека». И чаще всего – вне всякой связи с конкретной ситуацией.

В Киргизии c правами человека имеются проблемы. Зато «демократия» налицо. Ее столько, что теперь ответственность будет размыта. Но страна этого может не выдержать.