Еще раз о концлагерях

Фрагменты недописанной книги

В момент, когда я брошу в ураган будущей войны цвет германского населения, не испытывая ни малейшего сожаления о драгоценной крови, которая потечет рекой, кто может оспорить мое право уничтожить миллионы людей низшей расы, которые размножаются, как насекомые?

Адольф Гитлер, «Майн кампф»

Так уж сложилось: жизнь сводила с людьми, прошедшими через фашистские лагеря смерти. И то, что я узнавал от этих людей, требовало выхода на печатные страницы, в противном случае можно было бы сойти с ума или получить тяжелейший стресс… И еще один мощный побудительный мотив к написанию очерков и статей об узниках – стремление донести до других людей, КАК ЭТО БЫЛО.

В перестроечную пору в СССР у меня вышла документальная книга на эту тему под названием «Те, кому выпало выжить…». То, что я написал об узниках концлагерей после этого, книгой не стало. И станет ли, не знаю. Но тема, что называется, не отпускает. Поэтому рискну предложить читателям фрагменты недописанной книги.

Никого не учу. Пытаюсь разобраться… Мучительная тема, у которой множество поворотов и неожиданных ракурсов…

Пытаюсь найти ответы для самого себя. Если еще кому-то эти записки помогут найти какие-то ответы, буду рад.

1.

В январе 2020 года мир отметил 75-летие освобождения Освенцима советскими войсками. Это вызвало всплеск общественного интереса к теме нацистских концлагерей.

Интерес этот проявляется порой весьма своеобразно. Так, один знакомый сказал:

– Вот пишут, что такой-то был узником концлагеря. Как это может быть? Он ведь русский, а в концлагерях были одни евреи…

Это пример довольно распространенного заблуждения. Лагеря смерти как место массового страдания заключенных в них людей разных национальностей – это одна история. Уничтожение эшелонов с евреями – другая (хотя и связанная с первой).

Наверное, стоит поговорить об этом и других заблуждениях и неточностях, связанных с концлагерями. А у тех, для кого это, возможно, будет всего лишь повторением уже известного, я заранее прошу прощения.

Давайте представим себе: в Освенцим прибывает транспорт с евреями. Их заставляют выйти из вагонов, раздеться, оставить все вещи. Небольшую часть от общего числа прибывших оставляют для работы в лагере, а остальных отправляют якобы принять душ, а на самом деле – в газовую камеру.

Остановим свой взгляд на тех, кто прошел селекцию (отбор) и признан пригодным для работы в лагере. Они еще какое-то время поживут. Какое? Судя по тираде, которой «приветствовал» попадавших в Освенцим первый начальник лагеря гауптштурмфюрер СС Фрич, совсем недолго. Вот что он говорил: «Вы приехали сюда не в санаторий, а в немецкий концентрационный лагерь, из которого только один выход: через трубу. Если это кому-то не нравится, он может хоть сейчас идти на проволоку (по которой пропущен электрический ток. – Н. С.). Если в транспорте есть евреи, то они не имеют права жить более двух недель. Если есть ксёндзы, то они могут жить один месяц, остальные – три месяца».

Как видим, все расписано с немецкой пунктуальностью. И с той же пунктуальностью каждый новый узник будет зарегистрирован, получит номер, который выколют у него на предплечье (отмечу, что это делалось не во всех лагерях), его сфотографируют анфас и в профиль для личного дела, которое будет храниться в лагерной канцелярии. И благодаря этим «адским отметинам» после войны удастся узнать о судьбе многих выживших и погибших узников.

Что же касается основной массы прибывших в эшелоне евреев, то на них никаких личных дел не заводится, никто их не регистрирует. Зачем? Ведь задача – уничтожить, по возможности оставив как можно меньше следов. И уничтожали…

Когда говорят о шести миллионах погибших в Холокосте евреев, нередко указывают, что цифра эта приблизительная. А точной и быть не может – как раз потому, что никто не вел учета уничтожавшихся сразу по прибытии в концлагеря евреев. Представление о том, какое примерно количество их было загнано в газовые камеры, составлено по показаниям свидетелей: узников, случайно наблюдавших эти сцены, железнодорожных служащих. Сохранились отрывочные записи, позволяющие судить о примерном количестве эшелонов с евреями, поступавших в Освенцим за определенный срок. Исходя из всего этого и делаются вычисления. Как написано в брошюре «1945. Освобождение нацистских концентрационных лагерей», выпущенной в 1985 г. в Брюсселе: «Достоверное число уничтоженных в Освенциме мужчин, женщин и детей не удастся никогда установить, т. к. 60–80% прибывавших евреев в тот же день, без регистрации, направлялись в газовые камеры».

Яснее не скажешь.

Итак, 60–80% (а порой и больше) евреев истреблялось незамедлительно. Остальным предстояло пройти через более медленный процесс, именовавшийся в нацистских инструкциях так: «Уничтожение трудом». В мучительный этот процесс были вовлечены и представители многих других национальностей. Это такой же непреложный факт, как и то, что даже в лагере смерти евреи находились на «привилегированном» положении: над ними издевались больше, чем над другими, и ничего удивительного в этом нет, ведь гитлеровская пропаганда внушала, что они – ничтожные создания, недостойные называться людьми, нечто вроде насекомых. История Освенцима знает случай, когда, науськанные надзирательницами своего женского барака, заключенные-немки набросились на узниц-евреек и стали жесточайшим образом избивать их. Казалось бы, и те и другие в одинаковом положении, ан нет – «арийский дух» взыграл… А вот еще свидетельство особого отношения к евреям, на сей раз непосредственно со стороны эсэсовцев. Из воспоминаний Рудольфа Гесса, коменданта Освенцима, переведенного затем на повышение в Берлин: «Эйкке придумал для евреев массовое наказание специального рода. Когда во всем мире снова началась кампания против концлагерей, он приказал евреям оставаться в кроватях целый месяц и даже квартал. Они могли вставать и выходить из барака только в столовую и на поверки. Проветривать помещения было запрещено, и окна были наглухо закрыты. Это было тяжелое наказание, отрицательно повлиявшее на психику людей. В результате принудительного лежания узники достигли такого нервного напряжения, что уже не могли видеть друг друга, и часто доходило до страшных драк».

Тем не менее газ «Циклон-Б», применявшийся для уничтожения людей в газовых камерах, впервые был опробован не на евреях, а на советских военнопленных.

Это произошло до начала массового истребления евреев в концлагерях, но было непосредственно с ним связано: в преддверии этих акций требовалось найти газ, способный быстро и надежно умерщвлять большое количество людей. Как писал в своих воспоминаниях Рудольф Гесс, «загазование этого транспорта (с советскими военнопленными. – Н. С.) успокоило меня: ведь скоро нужно было начать массовое уничтожение евреев, а ни я, ни Эйхман, оба мы не знали точно, каким способом можно это осуществить (…) А теперь мы нашли как газ, так и способ его применения».

Советские военнопленные первыми испытали на себе действие «Циклона-Б», изготовленного германским химическим концерном «ИГ-Фарбениндустри». Но почему именно они? Ведь в лагеря, в том числе и в Освенцим, везли людей из разных стран. Правда, не всех нацисты воспринимали одинаково. Верные своим расовым предпочтениям, они гораздо мягче относились к представителям народов, которые причисляли к германской расе, скажем, к датчанам, голландцам. Поляков ненавидели, а вот чехам почему-то делали поблажки и даже позволяли занимать теплые места в лагерном самоуправлении: так, в Бухенвальде чехи были писарями, могли, по свидетельствам очевидцев, угостить понравившегося им узника сигаретой фабричного изготовления – роскошь в тех условиях… Но почему все-таки для смертельного эксперимента выбрали советских военнопленных, а не группу граждан из любой оккупированной немцами к тому времени европейской страны? А вот почему.

В 1933 году, когда принималась Женевская конвенция, оговаривавшая условия содержания попавших в плен военнослужащих и их права, Советский Союз по каким-то причинам этот документ не подписал. И нацисты были прекрасно осведомлены об этом. Что это означало на практике? То, что с советскими военнопленными можно было творить все что угодно: поскольку Женевская конвенция на них не распространялась, они становились полностью бесправными. Вспомним фразу из показаний Гесса: «Когда во всем мире снова началась кампания против концлагерей…». Гитлеру было глубоко плевать на международное право, и все-таки даже в условиях войны фашистскому режиму приходилось совершать определенные телодвижения в угоду мировому общественному мнению. И периодически в тот или иной концлагерь приезжала миссия Международного Красного Креста во главе с его руководителем графом Бернадоттом, и осуществлялись выборочные проверки содержания заключенных. О, конечно же, нацисты устраивали показуху, а узников заранее строго-настрого предупреждали: держите язык за зубами. Но все же хоть что-то, хоть как-то, пусть на время, делалось для облегчения жизни заключенных. К тому же по линии Красного Креста военнопленные и некоторые другие категории узников получали посылки и письма от близких. Не бог весть что, конечно, но такая малость порой могла спасти чью-то жизнь… Так вот, советские военнопленные были всего этого лишены: международные нормы и правила на них не распространялись.

По сути, попавшие в концлагеря солдаты и офицеры Красной армии оказались столь же бесправными, как евреи и цыгане. И потому эксперимент с газом проделали именно на них.

2.

В мае 1990 года, к 45-летию Победы, в Кишиневе вышла в свет моя книга «Те, кому выпало выжить…». Состояла она из очерков о бывших узниках нацистских концлагерей.

Все началось с того, что на евпаторийском пляже летом 1985 года я познакомился с Иваном Харитоновичем Кириловым, бывшим заключенным концентрационных лагерей Освенцим, Флоссенбург, Нойенгамме, Бухенвальд, Дора. История его жизни потрясла меня. Я заинтересовался темой концлагерей. Точнее будет сказать заболел ею.

Тогда я еще не думал о книге. Я просто собирал информацию из всех доступных мне источников. И первое, с чем столкнулся, – источников этих оказалось не слишком много. Вскоре я перестал удивляться этому, потому что понял: тема плена, концлагерей, гетто – под запретом. Во времена хрущевской оттепели появились какие-то художественные и документальные книги и фильмы об этом, а потом – стоп. На десятилетия – молчание.

Коснешься этих тем – начнут проступать всякие «неудобные» и «ненужные» факты. Может всплыть, например, то, что многих переживших немецкий плен и концлагеря людей по возвращении на родину прямиком отправляли в лагеря отечественные…

И я уже не удивлялся тому, что вышедшая в 1986 году (когда подули ветры перестройки) горькая и правдивая книга бывшего узника Маутхаузена Всеволода Остена «Встань над болью своей» до этого в виде рукописи кочевала по издательствам в течение двадцати (!) лет…

С Всеволодом Остеном я переписывался несколько лет, до самой его кончины, написал очерк о нем, позже вошедший в мою книгу «Те, кому выпало выжить…».

Так оно и шло, одно тянуло за собой другое: от знакомства с человеком – к книгам, от прочитанной книги – к переписке с ее автором, от которого, в свою очередь, становится известно, что в одном городе со мной живет бывший узник Дахау Вадим Шимкевич; знакомство с ним приводит к встрече с другим заключенным того же концлагеря – жителем Гомеля Ильей Пешко…

Я был, что называется, в материале. Если только в данном случае можно так выразиться. Я напоминал себе перенасыщенный раствор – настолько был заполнен фактами, картинами концлагерной жизни, подробностями… Дошло до того, что появилось желание отойти от всего, связанного с концлагерями. Забыть, забыться…

Но знание о концлагерном аде, вошедшее в меня в те годы, не дает мне покоя до сих пор.

Эшелон евреев привезли в Освенцим на уничтожение. Как обычно, гитлеровцы стремились к тому, чтобы обреченные ни о чем не догадались до последнего момента. Но нашлась девушка, которая не поверила успокоительным речам, поняла, что их всех ждет. Она выхватила пистолет у стоявшего рядом шарфюрера и несколько раз выстрелила в него и в других эсэсовцев. Не могу не думать о ней… И еще – о том палаче из Бухенвальда, звали его Мартин Зоммер, который был не в состоянии уснуть, если не повесит на ночь в своей комнате узника, вернее, не насадит его подбородком на крюк… И не могу не думать о той обезумевшей от голода женщине из Штутгофа, что предлагала заключенным из проходивших мимо колонн переспать за кусок хлеба с ее четырнадцатилетней дочерью… И еще об очень многом – страшном, жестоком, подлом, отвратительном, а порой героическом – не могу я не думать.

Освенцим. За какую-то провинность узника приговаривают к смерти. Ставят лицом к стене, в затылок ему упирается ствол пистолета. Я вижу этот затылок. Вижу, как он вздрагивает, когда раздается щелчок… Узника, конечно, убивают, но не сразу: сначала эсэсовец развлекается тем, что несколько раз нажимает на спусковой крючок незаряженного пистолета. Это продлевает мучения жертвы – а палач наслаждается ими… Одна из любимых забав служащих в лагере эсэсовцев-садистов.

Да, я хорошо знаю, что значит быть в материале. Это неотвязные мысли о чудовищных злодеяниях, это кошмары по ночам, это «детский», но тем не менее остающийся без ответа вопрос: как было возможно такое в середине двадцатого столетия?

Легко жить, когда представления о мире укладываются в стройную теорию, согласно которой человечество неуклонно движется путем прогресса и впереди его ждет лучезарное будущее. Но правда о концлагерях выламывается, подобно тяжкой глыбе, из любых теорий. Зная хоть часть этой правды, ты уже не сможешь быть розовым оптимистом. Однако правда эта парадоксальна: она и впасть в пессимизм не позволит. Ибо убедит в том, что в самых нечеловеческих условиях люди могут выстоять.

3.

Кто из них не мечтал о побеге?

Кто из них, изможденных и униженных, не мечтал сбежать из концлагеря, навсегда оставить за спиной колючую проволоку, охранные вышки, бараки, жирный дым крематорских труб, газовые камеры, подводы с трупами, аппельплац с многочасовыми изматывающими поверками, избиения, голод, работу, которая убивает, страх наказания, страх смерти, кошмары, преследующие наяву и во сне…

Их было много – миллионы. И в миллионах голов бродила, воодушевляя и поддерживая, сладостно-дерзкая мечта о побеге.

Не занимала она, пожалуй, лишь тех заключенных, которым в лагере жилось совсем неплохо: блоковых, штубовых, капо и так далее, словом – «элиту». (Не все знают, что существовала система лагерного самоуправления, при которой одни заключенные – премущественно немецкие уголовники, заматерелые садисты – всласть изгалялись над другими, избивая их, а то и забивая до смерти – при явном поощрении эсэсовцев. И всех этих блоковых, штубовых, капо и их приспешников рядовые узники ненавидели не меньше, чем нацистов.)

Да еще тех не занимала мысль о побеге, кто перешел в разряд доходяг (их почему-то называли также «мусульманами») и кого ничто на свете уже не интересовало, у кого уже просто не было сил думать о чем-либо, кроме еды. Вокруг нее вертелись все мысли. Еда, пища, жратва! Хоть какая-нибудь! Хоть сколько-нибудь! Только бы есть, есть… Но пищи не прибавлялось, и доходяги, эти живые скелеты, обтянутые кожей, постепенно угасали.

Ну, а все остальные? Тут уж не должно быть сомнений: они о побеге мечтали. Мечтали, правда, по-разному. У одних порыв вырваться на волю был силен лишь поначалу, в первые дни и недели пребывания за колючей проволокой, когда и сил еще хватало, и воля была не подавлена, да и маловато было знаний о концлагерных реалиях, о том, что машина уничтожения продумана и отлажена с удивительной четкостью и шансы на удачный побег ничтожны. Со временем порыв начинал ослабевать, мысль о побеге как возможном поступке притуплялась, оставалась лишь мечта как таковая. И уже без особой надежды человек думал: вот бы сбежать отсюда…

Другие мечтали активно. Даже поняв, что шансов мало, они все равно стремились бежать, искали возможности для этого, готовились.

Но осуществить мечту удалось немногим.

По сравнению с количеством заключенных число побегов невелико. Число же удачных побегов еще меньше.

Побег из концлагеря я воспринимаю как подвиг. Полагаю, что так же воспринимает его большинство читателей. И это закономерно. Но нельзя умолчать о последствиях: за побег одних расплачивались другие. Всех узников лагеря выводили на ночь на аппельплац и затавляли стоять без движения до утра. Терпи холод, голод, неподвижность. Физиологические потребности справляй прямо в штаны. Не выдержал, упал – эсэсовцы тебя добьют.

Были и другие наказания за побег. Расстреливали каждого десятого из определенного числа узников. Или бросали в бетонный бункер, откуда живыми уже не выходили.

Страдали и гибли невиновные. Так что тот, кто решался бежать, брал на себя огромную моральную ответственность. И если уж мы говорим о концлагерях, то, хотим мы того или нет, не уйти нам от вопросов, которые ставит перед человеком побег.

Нравственно ли это: покупать себе свободу ценой мучений и гибели других? Любой нормальный человек ответит: нет, безнравственно. Но это верно лишь применительно к обычным условиям жизни, к привычным меркам, по которым мы судим о ней. А здесь – концлагерь. Узников здесь за людей не считают, каждый день десятки их гибнут. Решавшийся бежать рассуждал примерно так: все равно многие из них обречены, все равно погибнут. А так хоть кто-то спасется. И я своим побегом могу еще и пользу принести. Если повезет, выведу на концлагерь десант Красной армии или партизан. А не получится это, так хоть расскажу людям правду о концлагере. И еще: может, мой побег подстегнет других как-то действовать, шевелиться. Сопротивляться.

В этих рассуждениях есть серьезные резоны. Так что же такое побег: зло или благо? Вернее, чего в нем больше?

Наказания – это, конечно же, плохо. Но, по воспоминаниям многих бывших заключенных, каждый удачный побег оказывал на них мощное воздействие. Люди как бы пробуждались от спячки, ободрялись: смотри-ка, оказывается, это все-таки возможно – выскользнуть из лап палачей. Все-таки возможно что-то сделать…

Ободряюще действовали на узников нервозность и озабоченность эсэсовцев и их прислужников. Оживали в душе надежды… Отрицательные последствия побега меркли в сравнении с тем мощным импульсом к сопротивлению, который он давал лагерникам. Вот почему моральную ответственность с беглецом (беглецами) по своей воле, совершенно осознанно и охотно делили другие. Я имею в виду те многочисленные случаи, когда побеги одного или нескольких человек готовили подпольные группы.

Два начала проступают в побеге, и точно так же два начала проступают едва ли не во всем, что связано с концлагерем. Скажем, подпольщики спасают от гибели человека: проводят его по спискам как умершего, меняют ему номер. А рядом, может быть, погибает прекрасный, умный, талантливый человек. Но двоим они помочь не могут. Почему же выбрали первого, а не второго? По единственному критерию: он боец по натуре, он больше пользы принесет как подпольщик. И тут тоже могут возникнуть вопросы о том, насколько нравственен такой выбор.

Это хорошо выразил в книге «Встань над болью своей» бывший узник Маутхаузена Всеволод Остен. Благодаря стараниям подпольщиков, его перевели на более легкую работу. Один из активных деятелей лагерного Сопротивления, поляк Шимон Черкавский, говорит ему:

« – Вот видишь, как хорошо получилось! Теперь тебе будет гораздо легче…

– Не понимаю, – сержусь я. – Почему это именно мне должно быть легче, чем остальным?

– Чудак! – удивляется Шимон. – Неужели ты не понимаешь, что все эти остальные – очень разные. Среди них есть и проштрафившиеся эсэсовцы, и проворовавшиеся власовцы, и профессиональные преступники, и закоренелые развратники. Значит, ты хочешь, чтобы кто-нибудь из этих типов занял твое место в команде штопальщиков, а ты погиб в каменоломне?

– Но ведь не все заключенные – подлецы!

– Правильно! Погибает очень много хороших людей. Но мы используем каждую возможность, каждую лазейку, чтобы спасти хотя бы одного. Каждая спасенная жизнь – это уже большая победа над самой идеей создания “фабрик смерти…”»

Шимон Черкавский говорит сущую правду: много погибало хороших людей. Кого могли, подпольщики спасали. Но приоритет отдавали при этом самым волевым, стойким, смелым, то есть наиболее подходящим для борьбы. Способность к сопротивлению ставилась выше всех остальных качеств человека.

Эта логика не подходит для нормальной жизни. Но и порождена она не ею. Это логика борьбы в невыносимых условиях. Там она была оправданной. И более того, там она была единственно возможной.

Я уже говорил о том, что сопротивление злу считаю доблестью. И потому, не упрощая сложных коллизий морального порядка, возникавших в концлагерной жизни, относился и продолжаю относиться к совершавшим побег, к участвовавшим в подпольной борьбе как к героям.

Продолжение

Николай СУНДЕЕВ