Папа

– Жиды, откройте, мы все равно вас убьем.

Это был не просто стук: в дверь ломились четыре пьяных мужика, двое были с топорами.

Сказать, что я очень испугался, значит ничего не сказать…

Наша деревянная дверь, обитая черным дермантином, которая при желании открывалась обыкновенной отверткой или 15-копеечной монеткой, на удивление стойко держалась под ударами топора.

В тот момент дома нас было трое: мама, папа и я. Феликс, мой старший брат, поступив в Ворошиловградский машиностроительный институт, уехал на учебу.

В нашем подъезде нашего 5-этажного дома было 15 квартир, по 3 квартиры на каждом этаже. Почти в половине квартир жили еврейские семьи, так как наш дом заселялся в начале 60-х годов, тогда людей переселяли из бедных районов Подола, где после войны жило большинство киевских евреев.

Грохот от ударов топора в нашу дверь стоял такой, что соседи просто не могли не слышать его… Но никто так и не решился прийти на помощь. Принцип «моя хата с краю» работал, как всегда. Ведь, открыв свою дверь или позвонив в милицию, соседи могли подвергнуть себя опасности. Я их не виню; если бы я был на их месте, я бы, наверное, тоже не открыл дверь. Ведь тогда меня могли бы убить. Это был обычный тупой животный страх за свою шкуру.

Мама, как и я, была очень напугана:

– Леня, ну сколько раз я говорила тебе, что нужно поменять замок!

– Фармахен пыск! (на идише: «Закрой рот!»)

Обычно мама сразу же в ответ кричала папе что-то на идише, но в этот раз ей было очень страшно.

Леню-электрика, по кличке Жид, знала вся Воскресенка. Когда мы проходили мимо гастронома, нас провожали выкрики:

– Вон, смотри, идет жид со своим жиденком.

Папа тихо шептал мне: «Не обращай внимания», но мне было очень обидно. В сумке он всегда носил монтировку на случай, если какие-то отморозки начнут приставать.

В детстве я часто помогал папе по работе, подавал плоскогубцы или лампочки.

Но больше всего я любил так называемые халтуры, когда папе звонили и просили срочно прийти, и он брал меня с собой. Я даже помню расценки на работу с материалами: поменять выключатель – 1 рубль, заменить розетку – 3 рубля, заменить проводку во всей квартире – 25 рублей. Папа тоже любил брать меня с собой, чтобы я был вместе с ним и учился, помогая ему. Обычно после работы папа всегда покупал мне мороженое, пломбир или сливочное, каштан или плодово-ягодное, кофейное или крем-брюле в вафельном стаканчике, «ленинградское» или эскимо на палочке.

Но тогда о мороженом я не думал, я быстро побежал на кухню и взял свой любимый нож с коричневой деревянной ручкой. Обычно я разбивал этим ножом яйца для яичницы, но сейчас он мне виделся пластиковым ножом из игрушечного набора, а не орудием защиты. Но в голове стучало: «Живыми, гады, вы не уйдете»… (Мне было 9 лет.)

Папа прекрасно понимал, что нам угрожает, и принял, наверное, единственно верное решение. Он подошел к телефону, достав из кармана рубашки начатую пачку сигарет без фильтра «Прима».

«Зачем папе сейчас сигареты?» – подумал я. A папа открыл пачку, и я увидел на внутренней ее стороне записанный карандашом телефонный номер.

Наш телефон был спаренным с телефоном семьи Семидубер из 12-й квартиры. Для тех, кто не знает, что это такое, поясню. Два абонента с разными номерами были на одной линии, поэтому если по телефону говорил один, другой уже не мог пользоваться телефоном в этот момент. Моя ровесница Майя Семидубер часто висела на телефоне, так что к нам дозвониться было непросто.

Но сейчас нам повезло, линия была свободна. Папа снял трубку и начал набирать номер на телефонном диске. Те секунды, пока диск двигался против часовой стрелки, чтобы вернуться на прежнее положение, казались мне бесконечными. Наконец послышались долгожданные гудки на другом конце линии. Я впервые услышал, как папа говорил по-украински:

– Добрий вечори.

Что отвечал папин собеседник, я не слышал.

– Да.

…

– Дома. Воны прийшли.

…

– Воны нас повбывають.

…

После этого папа положил трубку и сказал:

– Едут.

Кому папа звонил и с кем говорил, я не знал, но призрачная надежда появилась… Один из ударов уже проломил нашу дверь насквозь, и топор вышел с внутренней стороны, крепко застряв при этом в двери. Пока мужики вынимали его, они потеряли пару минут.

В это время на улице послышалась сирена милицейской машины. Я посмотрел в окно на кухне и увидел внизу четырех милиционеров, бежавших от этой машины к нашему подъезду. Мы уже слышали крики милиционеров, чтобы бандиты бросили топоры, но те вошли в раж и не готовы были остановиться… Потом прозвучал звук выстрела, и через несколько минут милиционеры выводили подонков из подъезда с заломленными руками. В дверь позвонили, папа посмотрел в глазок и открыл.

На пороге стоял капитан милиции, папа вышел с ним, и его не было часа два. Он никогда не рассказывал, кем был этот капитан и почему так быстро приехала милиция. Я знал, что у папы были связи в ГАИ, к нему часто обращались знакомые, у которых забрали права, но про милицию я ничего не знал. Он также не рассказал, сколько ему стоило наше спасение; единственное, что я помню: потом папа отнес в милицию кучу продуктов и водки, даже приготовил для них фаршированную рыбу.

На следующий день мама вызвала мастера, чтобы починить дверь. Мы даже ее не поменяли. Мастер заменил внешнюю и внутреннюю фанеру, поролон внутри, а также дермантин снаружи.

Вы спросите меня, почему папа просто не позвонил 02? Он прекрасно понимал, что милиция могла приехать и через полчаса, а тут каждая минута была на счету.

Тогда даже убийство можно было списать на обычную бытовуху, a антисемитизма официально в СССР не было.

Потом в моей жизни было еще много случаев, когда мне напоминали, что я еврей.

И вопрос, почему евреев так не любят, остался до сих пор. Спустя почти 30 лет я начал заниматься каббалой, и у меня появилась реальная надежда найти ответ… Ответ простой, но услышать его нелегко… Поэтому я создал группу на ФБ «Евреи Силиконовой долины и Сан-Франциско, объединяйтесь», чтобы мы вместе могли искать ответ на этот вопрос и учиться слышать друг друга, потому что ответ мы можем и должны найти вместе, только тогда он будет правильный… и мы не будем больше бояться и запираться каждый за своей дверью.

Когда мне было 20 лет, я уехал в Израиль, а через несколько лет родители перебрались в Америку. Папа очень долго не хотел давать мне разрешение на выезд, не хотел отпускать меня одного. Семьи должны жить вместе, но это я понимаю сейчас, а тогда, в 1991 году, я думал по-другому, я просто не хотел идти в Советскую армию, поэтому и уехал в Израиль.

17 сентября 1997 года папы не стало: сердечный приступ. Мамы в ту ночь не было дома, она была на работе, ухаживала за стариками. Папа сумел позвонить племяннице и открыть входную дверь, но скорая уже не успела его спасти.

Когда я бываю в Нью-Джерси, я всегда прихожу к родителям на еврейское кладбище в Riverside. Я оставляю камни на могиле и смотрю на соседние могилы евреев с интересными фамилиями. Многие могилы уже заросли, к ним никто не приходит…

Сегодня ровно 20 лет со дня смерти папы, и я чувствую, как мне его не хватает…

– Господи, на кого Вы похожи?

– На папу.

Александр ЦОДИКОВ