Последняя песня перед потопом

Продолжение. Начало

Болели ноги, руки, бока, а голова так и вовсе раскалывалась. Разлепив веки, он обозрел ближний план: уголок подушки, клетчатый плед, кисть собственной руки, а затем перекатил глазные яблоки дальше, к виду смутно знакомой комнаты… или, скорее, полуподвала, если судить по расположению и форме окошка… стиральная машина, верстак… Ну да, конечно, это ведь дом Гибса, Гибсона Гловера… Каким образом он оказался здесь, в подвале дома своего заместителя?

Капитан пошевелил пальцами. Первый успех выглядел ободряющим, и он продолжил стараться. Обнаруженная на практике способность сесть, свесив с кушетки ноги, выглядела настоящей победой. Воодушевившись, Ноах собрался с силами и попробовал встать. Он ожидал подвоха от коленей, но подвела голова, вдруг пошедшая кругом и отправившая в карусельный вихрь комнату со всем ее содержимым, включая и самого Ноаха. Ухватившись за край верстака, он смягчил падение, но вышло все равно громко.

По лестнице загрохотали шаги, и в следующий момент Метцель обнаружил себя в надежных руках лейтенанта Гибсона Гловера, друга и партнера.

– Куда тебя черт несет? – приговаривал Гибс, поднимая Ноаха с пола и усаживая на кушетку. – Ляг, приди в себя… на-ка…

Торопливо булькнув бутылкой, он сунул Ноаху в руку стакан.

– Что это? – с трудом ворочая языком, спросил тот.

– Ты что, совсем трюхнулся? – ухмыльнулся Гибс. – Скотча от микстуры не отличаешь? Пей, дубина…

Метцель залпом проглотил виски. Полегчало почти сразу.

– Еще… – сказал он, протягивая стакан.

– Ну, слава Богу, – облегченно вздохнул Гловер. – Если парень просит виски, значит, парень будет жить!

– Гибс, как я тут оказался?

Гловер покачал головой.

– Ничего не помнишь, а?

– Помню демонстрацию… – стал перечислять Метцель. – Помню разгром магазинов на Мэйн-стрит… Помню, гнеритянку убило стеклом… страсти Господни… Помню парня из киоска телефонов…

– Его тоже убили?

– Нет, вряд ли… он меня узнал на улице. Я побежал… потом помню здоровенного громилу, метра два, а то и больше… – Ноах снова всмотрелся в освеженную скотчем память. – И всё. Темнота.

– Понятно, темнота… – усмехнулся Гловер. – Да и как не быть темноте, когда потом тебя стали пинать и битами охаживать. Если бы я мимо не проезжал, мы бы тут с тобой не разговаривали.

– А что ты там делал?

Гловер флегматично поднял брови и вздохнул.

– Сопровождал мирный протест населения. По присланному сегодня утром приказу Центрального управления, полицейское сопровождение должно вестись по улицам, параллельным движению протестантов, ни в коем случае не пересекаясь с ними. К счастью, я разглядел тебя и пересекся. Можно сказать, грубо нарушил инструкцию командования.

– Ты был один?

– Конечно. После твоего увольнения только я и остался. Ты же знаешь: Чеддик в отпуске и выходить оттуда не собирается, а Хомс болен и отказывается выздоравливать. Что они, дураки, что ли, – возвращаться в такое время?

– Как же ты… Их там была целая толпа…

– Как-как… – Гловер потупился. – Известно как… С помощью лучшей подружки. Лучшей – после бывшей жены, но намного надежней, чем та.

– Я ее знаю?

– Думаю, да, – ухмыльнулся лейтенант. – Хотя и не так близко, как я. Зовут ее Мк-12, калибр пять пятьдесят шесть…

– Ты патрулировал с винтовкой? – изумился Метцель. – Это ведь…

– …категорически запрещено? – подхватил Гловер. – Верно, запрещено. Но жизнь дороже, в данном случае – твоя. Если бы не эта дама…

– Ну да, понятно, – кивнул Ноах. – Если бы не эта дама, мы бы тут не разговаривали… Но, я надеюсь, ты никого…

Гловер рассмеялся.

– Ты говоришь так, будто еще служишь в полиции. Ноах, дружище, забудь. Начальник полиции теперь я, а ты – беглый преступник. У меня в кармане ордер на твой арест. Показать?

– Не надо, и так верю…

– Побудешь пока здесь, у меня, – сказал лейтенант. – На улицу даже не думай выходить. Не из-за ордера: арестовывать тебя все равно некому… Из-за ребятишек с бейсбольными битами. Поймают – убьют. Сам посуди: не каждый раз мимо будет проезжать друг-приятель с такой красноречивой подружкой в багажнике.

Ноах Метцель сжал голову ладонями и слепо уставился перед собой. Слушая рассказ Гибсона, он почти забыл о безвыходной ситуации, в которой по-прежнему оставался, несмотря на свое чудесное спасение. Сколько времени ему удастся просидеть в этом подвале, прежде чем его найдут? День? Два? Неделю?.. А что потом?

– А потом что-нибудь придумаем, – словно прочитав его мысли, проговорил Гловер. – Ну сколько может продолжаться это безумие? Когда-нибудь оно кончится, нет? Хотя бы потому, что магазины опустеют, и грабить будет нечего…

– Ты думаешь, они остановятся на магазинах? Не пойдут по домам?

Гловер пожал плечами:

– Пока не похоже. Пока что бузят только в центре города. Да и зачем им оттуда уходить? Все, что нужно, налицо: выпивка, жратва – и все за бесплатно. Жгут костры в скверах и на площадях, бухают, трахают в кустах своих пьяных сучек. Свобода! Как у них написано на плакатах и на футболках, «Черные тоже люди». Ну, ты, наверно, видел…

– Видел, – кивнул Метцель. – Но там было еще кое-что… «Белых на фонари!» и «ЧУМА».

– Ну, насчет чумы не знаю, а что касается фонарей – это, будем надеяться, поэтическое преувеличение, – сказал Гловер. – Пока что таких эксцессов не было. Среди них ведь тоже есть белые.

– Да, я заметил. Белые ребята с рюкзачками, которые не грабят, а только держат плакаты. И поджигают…

– Верно, – согласился Гибс, – поджигают. Нигерам-то жечь ни к чему, да и плакаты держать недосуг – у них руки телевизорами заняты… Бывает, правда, отлавливают под горячую руку какого-нибудь постороннего беляша из прохожих, продавцов или владельцев. Этих бьют, но несильно, до фонарей не доходит. Заставляют ноги лизать – это да. Новая мода такая.

– Ноги лизать? – изумился Ноах. – Кому? И зачем?

– Как это кому? Себе, ясное дело. Нигеры ставят ногу на ступеньку или на ящик какой; рядом на четвереньки пристраивают беляша – и заставляют лизать. Типа в знак раскаяния за преступления белых рабовладельцев… Высший шик – перед этим помочиться на ботинок.

– Брось, – не поверил Метцель. – Похоже на выдумку. Ты это сам видел?

– И не раз! Я ж говорю: безумие…

Они помолчали, думая каждый о своем. Потом Метцель, кряхтя, поднялся с кушетки.

– Ты куда это? – поинтересовался Гловер.

– Гибс, спасибо за гостеприимство, но мне надо домой…

– Ты с ума сошел? Улицы перекрыты этим сбродом.

– Я же пешком, дворами… Тут недалеко. Да ты и сам говоришь, что они тусуются только в центре.

– Но зачем? Да еще и на ночь глядя…

– Мне надо, – твердо проговорил Ноах. – Надо поговорить с Корой, она наверняка волнуется. Утром мы расстались не очень хорошо. Расскажу ей обо всем, объясню…

Гловер неловко крякнул, крутанул головой.

– Не хотел тебя расстраивать, – сказал он, – но ты ведь и без меня узнаешь…

– Что такое? – вскинулся Метцель. – Что-то случилось? С кем? С Корой? С детьми? Ну что ты молчишь, как голем?

– Лучше сам посмотри… – Гибс взял с верстака пульт и включил телевизор. – Вот, специально записал. Выпуск пятичасовых новостей. С тех пор крутят каждый час…

Он нажал на несколько кнопок, прокрутил назад запись, затем выставил ее в нужное место, еще раз покачал головой и вышел из комнаты. На экране возник корреспондент столичного канала.

– Мы ведем наш репортаж из кабинета ректора Горного колледжа в городе Хадау. Думаю, не надо представлять моего собеседника, одного из выдающихся мыслителей современности, лауреата многих престижных премий и наград, профессора философии Хоама Чмосски. Профессор, что вы можете сказать по поводу нарастающих протестов фрикадельного населения после зверского убийства Рашида Хансона белыми садистами-полицейскими?

Камера сдвинулась вправо, взяв в кадр седовласого мыслителя.

– Я хочу сказать, что мы имеем дело не просто с рядовыми протестами, – профессорской скороговоркой произнес Чмосски. – С каждым часом во мне крепнет уверенность, что Делия, а вслед за нею и вся планета стоят перед лицом тектонического сдвига, который разрушит прогнившую, погрязшую в неизлечимых болезнях систему современного общества. Пусть свежий ветер перемен сметет обломки старого мира! Дорогу новому, чистому, справедливому будущему! Не скрою, этот период потребует жертв от многих из нас. Раскол на старое, отжившее, и новое, растущее, благотворным скальпелем пройдет через рабочие коллективы, через устоявшиеся дружбы, давние привязанности и даже через наши семьи. Вот вам живой пример выбора, который в скором времени встанет перед каждым из нас. Рядом со мной – один из лучших ученых нашего колледжа, заведующая лабораторией ГАВНОПОРНа, доктор Кора Самуэль. Всего лишь несколько часов назад она обнаружила, что человек, с которым Кора связала свою жизнь, построила семью, родила и вырастила детей… что этот человек – тот самый коп-убийца, замучивший в Лагреме несчастного Рашида Хансона! И, обнаружив это, доктор Кора Самуэль, бывшая Самуэль-Метцель, немедленно сделала правильный выбор! Пожалуйста, Кора…

Кадр прыгнул, прошелся по красно-черным стенам ректорского кабинета и перескочил на заведующую лабораторией. Доктор Кора Самуэль держала в руке микрофон и казалась растерянной.

– Я подала на развод со своим мужем-убийцей… – глядя в камеру, негромко произнесла она.

Кадр снова скакнул по стенам и вернулся к выдающемуся мыслителю.

– Не правда ли, впечатляющая решимость? – воскликнул Хоам Чмосски. – Мы ожидаем, что этому примеру…

Ноах Метцель выключил телевизор. Какое-то время отставной капитан, опустив голову, сидел на кушетке и лишь потом поднял глаза на вошедшего друга.

– Знаешь, Гибс, пожалуй, ты прав, – сказал он тихим бесцветным голосом. – Если не возражаешь, я переночую здесь, у тебя…

День третий

Улицы были пусты и беззвучны. Электричество отключили еще ночью, хотя ветра хватало. Этим объяснялось отсутствие телевизионного бубнежа и музыки, обычно выплескивающихся наружу из раскрытых окон. Но как объяснить глухое молчание тех, кому не требовалось питание из розетки? Не было слышно ни соседей, переговаривающихся друг с другом поверх живой изгороди, ни детей, визжащих на заднем дворе, ни ссорящихся супругов, ни возмущенного младенца в выставленной на веранду коляске… Пригород затаился, как загнанный под куст енот, не смея ни вздохнуть, ни охнуть.

Инстинктивно опасаясь нарушить царящее вокруг безмолвие, Ноах Метцель шел по асфальту проезжей части, где шаги звучали заметно глуше, чем на звонких плитках тротуара. Одежда, позаимствованная у Гловера взамен заляпанной кровью и грязью полицейской формы, болталась на нем как на вешалке: Гибс был выше своего бывшего босса на полголовы, да и в плечах пошире. Избивая Ноаха, погромщики не забыли обчистить его карманы, не оставив ни документов, ни кошелька, ни ключей. Что, конечно, делало задачу попасть домой абсолютно неотложной: переодеться, взять паспорт и деньги, забрать из сейфа пистолет. Во всяком случае, именно эти причины приходили Метцелю на ум, когда он, где улицей, а где задами-огородами, пробирался туда, где еще позавчера высилась крепость его жизни: семья, жена, дети, налаженный привычный быт.

Именно эти причины… хотя, если честно, в глубине, на задах-огородах души таилась другая, не менее весомая причина, которая коротко формулировалась словами «не может быть». Не может быть, чтобы всё рухнуло вот так, одним махом, будто кто-то выдернул коврик из-под игрушечного домика, разом рассыпав кубики и вывалив наружу помятых картонных кукол. Так просто не бывает. А иначе придется признать, что дом был действительно кукольным, ненастоящим – как и то, что звалось любовью, отцовством, родством… Неужели это всего лишь слова, пустые звуки, произнесенные в какой-то ничего не значащей игре, – слова, которые можно в любой момент взять назад? Да-да, просто поднять к губам микрофон – к тем же губам, которые еще позавчера целовали и улыбались, – поднять микрофон и сказать, что ничего не было…

Он чувствовал себя обязанным убедиться, что прошлое, из которого соткано все его существо, – не ошибка, не кошмарный сон. Открыть дверь своим ключом, бросить взгляд на домашние тапочки, на развешенные по стенам фотографии, на обеденный стол, на телевизионный диван с подушками и скомканным пледом. Подняться наверх, зайти в комнату сына, где стены заклеены портретами футболистов и волосатиков с гитарами, в комнату дочери, где вдоль стены до сих пор восседает синклит детских мягких игрушек… Зайти в спальню, в ванную, где в стакане стоит его зубная щетка… Убедиться, что все это еще на месте, даже если уже и не принадлежит ему, – просто убедиться, что это было, было наяву.

Ноах услышал характерный шум бензинового автомобильного мотора и метнулся в чей-то двор, под прикрытие кустов. На бензине тут ездили только гнеры из Лагрема, и встреча с ними не сулила ничего хорошего бывшему белому копу, особенно если его имя – капитан Ноах Метцель. В просвет между ветвями он видел медленно едущий по улице пикап шевроле; на бортах открытого кузова, поигрывая бейсбольными битами, сидели четверо фрикаделей в черных футболках со знакомой надписью, утверждающей нерушимую связь между белыми и фонарями. Шевроле проехал мимо Метцеля и остановился; фрикадели спрыгнули на тротуар.

Сердце Ноаха пропустило два-три удара: неужели заметили? Нет, как выяснилось, целью приехавших был вовсе не капитан. Гнеры вразвалочку двинулись к дому на противоположной стороне улицы, по дороге завалив зачем-то почтовый ящик и снеся голову гипсовому садовому гному.

– Открывай!

Они принялись барабанить в дверь сапогами и битами. Зазвенели стекла разбиваемых окон. Дверь распахнулась – то ли высаженная, то ли открытая изнутри. Фрикадели втянулись внутрь, и сразу же послышались крики, грохот ударов и женский визг, переходящий в вой. Ноах заткнул уши. Безоружный, он не мог защитить даже себя, не говоря уже о хозяевах громимого дома. Несколько минут спустя гнеры вновь появились на дорожке, пинками гоня перед собой растрепанного человека с окровавленным лицом. Левой рукой он прижимал к груди правую – то ли сломанную, то ли сильно ушибленную – и монотонно постанывал при каждом шаге.

– Лезь в кузов, пидор!

Из дома, рыдая, вывернулась простоволосая женщина. Нечленораздельно бормоча, она бежала за погромщиками – почему-то не прямо, а по широкой дуге, словно обходя невидимое препятствие. Идущий последним фрикадель приостановился и умелым взмахом биты уложил хозяйку рядом с обезглавленным гномом.

– Не-е-ет! – отчаянно выкрикнул мужчина, приподнявшись над бортом шевроле.

Его уложили назад кулаками. Фрикадель на дорожке сдвинул кепку и тщательно почесал в затылке, инициируя мыслительное усилие.

– Может, бабу тоже возьмем?

– Не, бабу не надо, – врастяжку отвечал сидящий в кабине. – Плони сказал, только пидора. Кончайте возиться, поехали. Нам еще двоих забирать…

Пикап пыхнул выхлопной трубой и двинулся дальше вдоль улицы. Капитан Метцель перевел дух. Кто этот несчастный? За что его взяли? И кто такой Плони, приказавший гнерам врываться в дома и хватать людей? «Забрать еще двоих…» – это значит, что у подонков есть какие-то списки. А уж если есть списки, то дом бывшего начальника полиции наверняка стоит там на одном из первых мест. Ноах представил, каково может прийтись в подобной ситуации Коре и детям, и вскочил на ноги. Его подмывало броситься бегом, но лежащая на дорожке женщина тоже требовала внимания.

Пригнувшись, Метцель пересек улицу и, присев над бесчувственным телом, пощупал пульс. Жива… Мерзавец бил вдогонку, что ослабило силу удара, и попал не по голове, а по верхней части спины. Возможно, повреждены несколько позвонков – тогда нельзя ее трогать, прежде чем будет зафиксирована шея. Ноах прошел в дом, набрал номер скорой помощи и долго слушал оптимистическую тираду автоответчика. Прошла вечность, прежде чем он пробился к живому человеческому голосу.

– Алло?

– У меня здесь раненая, женщина лет сорока, – сказал он. – Сильный удар в область шеи, вероятно, повреждение позвоночника. Запишите адрес…

– Не надо, – прервала его дежурная. – Никто не приедет.

– Что?! Почему?

– Потому что у нас сотни вызовов и всего три машины. Справляйтесь самостоятельно! – скороговоркой произнесла дежурная и бросила трубку.

Ноах вернулся к женщине, которая тем временем пришла в себя, но по-прежнему лежала неподвижно, дико поводя глазами по сторонам.

– Не бойтесь, я вам помогу. Можете повернуть голову? Прекрасно… Теперь подвигайте руками… Молодец! Попробуем сесть?

Женщина, кряхтя, приподнялась, села и заплакала, пряча лицо в ладонях.

– За что? – бормотала она. – Почему именно его? Он так о них заботился…

– Вы о своем муже? – спросил Ноах. – Кто он? Как его зовут?

– Фуко, – всхлипнула женщина. – Бернар Фуко, директор школы…

Вот оно что! Теперь Ноах понял, почему хозяин дома показался ему знакомым. Директор хадауской старшей школы, а точнее лицея, где учился Хэмилтон, а до того – Сима. Вероятно, избившие Бернара Фуко «бейсболисты» тоже учились, а точнее время от времени посещали его классы, внося туда атмосферу своей самобытной культуры. Возможно, он обидел кого-то из них, отстранив от уроков, оставив на второй год, отказав в удовлетворительной оценке… Возможно…

– Это вы?! Что вы тут делаете?! – вдруг взвизгнула госпожа Фуко, отползая назад наподобие краба, пятой точкой вниз.

Растерянность и боль в ее взгляде сменились ужасом и отвращением.

– Что делаю? – не сразу поняв, что имеется в виду, проговорил Метцель. – Помогаю вам, что же еще… Амбуланс не приедет, в скорой помощи предложили…

– Это вы! – еще громче завизжала женщина. – Коп-убийца! Всё это из-за вас! Убийца! Нацист!

Ах вот оно что… Ноах отступил на тротуар и бросился бежать в направлении своей улицы, уже не заботясь о производимом шуме.

По дороге он рисовал себе картины одна страшнее другой, но на поверку дом выглядел нетронутым, стекла – целыми, передняя дверь – без следов взлома. Метцель подергал за ручку – заперто. Обычно они не запирались, когда кто-нибудь был внутри, – значит, никого нет. Что, в общем, логично: время дневное, Хэм в школе, Кора и Сима в колледже…

«Эй, очнись! – оборвал он себя. – Какая сейчас школа? Ты только что видел ее директора. Наверно, и в колледже всё идет кувырком…»

На всякий случай Ноах обошел дом – задняя дверь тоже не поддавалась. В принципе, он знал, как можно попасть внутрь. В отличие от общепринятого, Метцели не прятали запасной ключ под ковриком, наличником или цветочным горшком, а держали его у соседки, Аманды Росс, которая почти всегда была прикована к месту из-за больной дочери. Нет ничего проще, чем постучаться к Аманде, поздороваться, осведомиться, как прошла ночь, каково состояние Бэмби, а потом посетовать на свою забывчивость – мол, оставил где-то ключи… а может, потерял, а может, украли…

Но это – в обычный день, не сейчас. А ну как Аманда тоже завизжит ему в лицо, как ушибленная битой госпожа Фуко? Впрочем, другого варианта не просматривалось, если не считать взлома. Приготовившись к худшему, Метцель перешел на соседний участок, поднялся на крыльцо и постучал.

– Мама! Кто-то пришел!

За дверью послышались шаркающие шаги, глазок накрылся тенью.

– Аманда, это я, Ноах… – вполголоса произнес капитан. – Мне нужен ключ. Пожалуйста.

Дверь распахнулась, и Аманда, решительно тряхнув подбородками, втащила Метцеля внутрь.

– Бог ты мой, Ноах! – воскликнула она. – Как хорошо, что ты здесь! Я просто умираю от страха… Проходи, садись куда хочешь… Сделать тебе кофе? Бэмби, поздоровайся с дядей Ноахом!

– Привет, дядя Ноах! – отозвалась девочка из недр своего навороченного инвалидного кресла.

– Привет, милая…

Метцель послушно прошел в гостиную и сел на диван перед журнальным столиком, заставленным пузырьками, коробками и склянками с лекарствами.

– Так что, кофе или чего покрепче?

– Э-э… лучше бы кофе… – с некоторым сомнением протянул он и тут же спохватился: – Хотя какой сейчас кофе? У тебя ведь тоже нет электричества…

– Ты что, забыл: у меня газ! – напомнила толстуха.

– А и верно… – кивнул Метцель. – По специальному разрешению, помню. Извини, просто у меня сейчас голова не на месте. Ты, наверно, слышала… все пошло прахом…

Аманда возмущенно громыхнула посудой.

– Мерзавцы! Не знаю, кто мог поверить такой грязной клевете, но уж точно не я! Слава Господу, мы с моей Бэмби знаем Ноаха Метцеля не один год, правда, Бэмби?

– Правда, мамочка, – ответила Бэмби и, блеснув стеклами огромных, на пол-лица, очков, залилась тоненьким неестественным смехом.

Алекс ТАРН

Продолжение