Последняя песня перед потопом

Продолжение. Начало

– Неужели так плохо? – ухмыльнулся Гловер.

– Трогай, поехали… – не вдаваясь в подробности, скомандовал Метцель.

Они дружили еще со школы – втроем: Ноах Метцель, Гибсон Гловер и Кора Самуэль. Отцы – шахтеры, тоже друзья – не разлей вода, в одной бригаде, часто в одном забое. Потом отец Коры погиб при взрыве рудничного газа; Гловер и Метцель откопали и вытащили друга из-под завала, подняли на поверхность, но раздавленная грудная клетка не оставила ему ни единого шанса. Захлебываясь кровью, Самуэль взял с них слово присмотреть за дочерью. Каждый звук давался умирающему с трудом, с бульканьем, с кровавыми пузырями на губах.

– Поклянитесь мне, что она не останется в Лагреме, – пробулькал он из последних сил. – Где угодно, только не в Лагреме, будь он проклят…

Поклялись оба, но, учитывая, что Гловеры проживали тогда именно в проклятом Самуэлем районе, исполнение клятвы естественным образом легло на плечи Альвы Метцеля. Год спустя Кора и вовсе осиротела: мать вышла в бакалею и попала под перекрестный огонь двух соперничающих банд. Это несчастье решило судьбу как девочки – Метцели тут же взяли ее к себе, – так и Ноаха. В красавицу Кору были влюблены все мальчишки их класса, включая и Гибсона Гловера, но совместное проживание с заветной целью давало Ноаху неубиваемый набор козырей. Неудивительно, что именно он и отхватил главный приз.

После школы Кора продолжила учебу в местном колледже. С учетом специфики шахтерского городка, профильным направлением вуза были горное дело, методы обогащения угля и прикладная химия на его основе. Не слишком способные к наукам Ноах и Гибсон пошли иным путем. Первый записался в полицейскую школу Сан-Мануэля, а второй, насмотревшись удалых кинобоевиков, – в солдаты удачи, а проще говоря, в наемники. Когда пять лет спустя, навоевавшись в Сомали, Судане и Мозамбике, Гибс вернулся домой, весь в шрамах на теле и на душе, Ноах Метцель числился уже сержантом полиции родного города.

– Видно, такая моя судьба – вечно от тебя отставать, – посетовал Гибсон, когда друзья сидели в баре, отмечая встречу после долгой разлуки. – Сначала обогнал меня с Корой, теперь со званием… Сержант! Это тебе не хухры-мухры.

– Брось скромничать! – не поверил Ноах. – Говорят, ты там дослужился до офицера. Лейтенант? Майор?

Гловер взял друга за плечи и повернул к себе. Взгляд его был смертельно серьезен.

– Запомни раз и навсегда: меня там не было. Точка. Никогда не напоминай об этом. Никогда. Если напомнишь, это будет наш последний с тобой разговор. Теперь я никто. Не майор, не сержант, не солдат – никто. Понял?

– Понял, – кивнул Метцель. – Пойдешь ко мне в ученики-напарники, господин Никто? Мне как раз такого не хватает…

С тех пор они неразлучно продвигались по служебной лестнице, хотя Ноах, начавший этот подъем пятью годами раньше, по-прежнему опережал Гибсона на шаг-полтора. Вот и теперь он был капитаном, начальником, а Гловер – лейтенантом, заместителем.

– Наша последняя тачка, – сказал Метцель, кивая на табло зарядки аккумулятора, где значилось чуть больше восьмидесяти процентов. – Что будем делать завтра?

– Завтра будет ветер, – отозвался Гибсон. – Ты ведь знаешь, мои кости предсказывают погоду лучше любого синоптика. О, глянь-ка, мы не одни…

И действительно, у въезда в квартал их дожидалась пожарная машина. Ноах оценил инициативу напарника:

– Молодец, что вызвал. Надо бы еще амбуланс – забрать тело…

– Обижаешь… – усмехнулся тот. – Наши пожарные и парамедики приехать не могут. Говорят, что кончился заряд. Пришлось звонить Маркусу Зету. Эту машину прислал он. Она из Лагрема, на бензиновом ходу…

Рашид Дырявая Вена свисал с высокого фонаря на площади в глубине квартала. Труп уже начал пованивать; вокруг него радостно жужжали жирные зеленые мухи. Ноах и Гибсон вышли из машины и остановились перед повешенным.

– Жаль дурачка, – сказал Метцель. – Говорил я ему валить отсюда…

– Ну и куда бы он свалил? – возразил Гловер. – И кто бы ему, кроме нас, деньжат на дозу подкидывал?

Из подъехавшей за ними пожарной машины спрыгнул одетый не по форме гнер, вразвалку приблизился к полицейским и остановился, мастерски перекатывая во рту сигарету слева направо – и назад той же дорогой.

– Привет кавалерии! – кивнул ему Ноах.

Парень не ответил.

– Почему сами не сняли? – спросил Гловер.

– Так ведь это… не велено… – подумав с полминуты, отвечал «пожарный».

– А чего ж сюда приехал?

– Так это… велели, и приехал… – с той же задержкой отвечал гнер.

– Ну коли приехал, тогда снимай.

Парень отрицательно покачал головой. Не велено, догадался Ноах. Вокруг с поразительной быстротой собирался народ. Взрослые смотрели мрачно, враждебно, мальчишки показывали «факи».

– Может, сами снимем? – предложил Гловер.

– Как ты до него дотянешься? Высоко… Без лестницы никак.

Толпа расступилась, пропуская высокого человека в черном костюме и ярко начищенных туфлях – того самого, чей гневный жест всего полчаса назад вытолкнул Метцеля из кабинета градоначальника. Остановившись в двух метрах от Ноаха, Маркус Зет смерил его внимательным взглядом. Вживую он казался добрее, чем на портрете.

– Приехал… – констатировал проповедник и смолк, ожидая подтверждения.

– Так это… велели, и приехал… – в местном стиле отвечал Метцель.

Смешливый Гибсон Гловер, не удержавшись, прыснул в кулак.

– Не вижу ничего смешного, – сурово заметил Зет. – Раб Божий преставился, а белой полиции хиханьки-хаханьки.

– Во-первых, я такой же гнер, как и ты, даже немного чернее, – улыбнулся Гловер. – А во-вторых, насколько мне известно, Рашид был не рабом Божьим, а рабом Аллаха, то есть не пил, а закидывался.

Проповедник обернулся к пастве.

– Слышали? Он считает себя таким же гнером, как и мы! Этот коп думает, что мы тут все слепы! Он живет среди белых, дружит с белыми, служит в белой полиции и продал свою душу белому дьяволу. И я спрашиваю вас: кто он?

Толпа зашумела, наперебой предлагая разные варианты ответа:

– Беляш!.. Белая свинья!.. Белый демон!.. Снежок!.. Бледный!.. Белятина!..

Маркус Зет прекратил крики резким дирижерским жестом.

– Слыхал?

Гловер флегматично кивнул.

– Как скажешь, преподобный. Можно узнать, почему вы его до сих пор не сняли? Бедняга уже попахивает. Нехорошо как-то…

Маркус Зет пожал плечами:

– Не я вешал, не мне и снимать. Но, если хотите знать мое мнение, это не просто повешенная крыса. Это послание другим крысам, чтобы держались подальше от Лагрема. Какой смысл снимать послание, прежде чем оно дошло до адресата?

Висельник слегка качнулся, на секунду побеспокоив мух, и снова замер в неподвижности. «Неужели ветерок возвращается?» – подумал Метцель.

– Согласен, преподобный, – сказал он, всем своим видом признавая логичность слов проповедника. – Но вот теперь крысы прибыли, ознакомились с содержанием и хотели бы забрать посылку. Нельзя ли воспользоваться для этого пожарной лестницей?

Проповедник задержался с ответом. Он явно наслаждался своим торжеством: послушной каждому его слову толпой, запуганными полицейскими крысами и всей ситуацией в целом. Грех было не воспользоваться таким удобным историческим моментом для краткого напутствия. Маркус Зет ловко вскарабкался на капот пожарной машины, обвел площадь горящим взглядом и воздел к небесам левую руку – точь-в-точь как на портрете в кабинете мэра.

– Братья! – воскликнул он. – Нас привезли сюда с родных африканских полей, чтобы сделать рабами белых господ. Нас понукали, и нами торговали, как бессловесным скотом. У нас отбирали детей, насиловали наших женщин, убивали наших стариков, а их было совсем мало, потому что немногим удавалось дожить до старости. Нас морили голодом, били кнутами на плантациях, истязали непосильным трудом в шахтах, на море, на земле и под землей… Помните ли вы это?

– Помним! – хором откликнулась площадь.

– И сегодня я говорю вам, – продолжил проповедник, еще больше возвысив голос. – Я говорю вам: мы с вами по-прежнему рабы! Мы по-прежнему рабы, но теперь у нас только один господин: Господь наш Иисус Христос! Только он, и более никто! Наш Господь оставил белых господ, оставил их больной, белый от страха мир, оставил их уютные беленькие домики. Наш Господь смыл с лица белую пудру и белую краску, и оно засверкало чистой умытой кожей – черной кожей! Наш всемилостивый Господь Иисус такой же, как мы!

Он уставил указующий перст в толпу.

– Как ты!.. И как ты!.. И как ты!.. А его пречистая Матерь Божья – как ты!.. И как ты!..

Площадь взвыла от восторга. Проповедь продолжалась. Ноах Метцель и Гибсон Гловер терпеливо ждали, прислонившись к полицейской «тойоте».

– Глянь-ка, его снова качает… – шепнул другу Ноах, кивая на труп висельника.

– Я ж говорю: завтра поднимется хороший ветер, – отозвался Гловер. – Но ты лучше посмотри через площадь. Да нет, не туда… в другую сторону, слева, возле кофейни…

На дальнем краю площади, на веранде открытой кофейни и вокруг нее, собралась большая группа гнеров в длинных серых рубахах и тюбетейках. Бородатые и плечистые, они стояли молча, презрительно игнорируя восторг остальной толпы.

– Надо же, люди аль-Хартуми тоже тут… – пробормотал Метцель. – Они-то зачем?

Гловер хмыкнул в ответ.

– Если хочешь знать мое мнение, Ноах, они-то эту кашу и заварили. Рашид крутился именно среди них, в мечети. Маркусу-то покойный никто и звать никак. А то, что он сейчас проповедует… просто, как всегда, оседлал момент…

– Да, похоже на то, – согласился Метцель. – Когда же он наконец кончит? У меня сегодня еще журналист, пропади он пропадом…

Четверть часа спустя рев толпы возвестил об окончании проповеди. Маркус Зет величественным жестом дал разрешение выдвинуть лестницу и, спрыгнув с капота, подошел к начальнику полиции.

– Можете забирать свою крысу…

Пожарная лестница, покачавшись в воздухе, уткнулась в верхушку фонаря. Ноах посмотрел на напарника.

– Как разделимся, Гибс? Я режу веревку, ты ловишь покойника?

Гловер покачал головой:

– Давай лучше наоборот… если не возражаешь.

Ноах возражал, поэтому бросили жребий. Ловить выпало Метцелю. Чертыхнувшись, он расположился под виселицей, а Гловер вскарабкался наверх и принялся пилить веревку перочинным ножиком. Возбужденная проповедью толпа сопровождала представление издевательскими комментариями и руганью. Кто-то меткий бросил в Гловера пластиковую бутылку с водой, сбив таким образом фуражку. Площадь разразилась одобрительным хохотом, и вскоре в полицейских полетело все, что попадалось под руку: комья грязи, овощи с ближнего прилавка, огрызки яблок, камни и бутылки. Метцель и Гловер не реагировали никак, проявляя предписанное директивами уважение к самобытной культуре.

Наконец веревка поддалась, и тело рухнуло вниз. Ноах, хотя и готовился к этому, не смог удержать труп. Толпа ахнула и смолкла, на минуту замерев. Люди вытягивали шеи, толкались, лезли на плечи соседей, чтобы получше рассмотреть, как начальник полиции возится с окостеневшим телом мертвеца. Спустившийся с лестницы Гловер пришел на помощь боссу. Теперь они в четыре руки пытались поднять висельника, сгибая и переламывая его при этом так, чтобы запихнуть в багажник «тойоты». Когда у них почти получилось, тишину площади разорвал гром длинной автоматной очереди.

– Люди! – пронзительно завопил кто-то. – Люди! Во имя Аллаха! Почему вы спокойно смотрите, как белые глумятся над телом мертвеца?

Толпа развалилась надвое, как библейское Чермное море, и по площади, аки посуху, двинулся к полицейской машине невысокий человек в куцей бороденке и серой рубахе-галабие до пят. Его сопровождали два-три десятка точно таких же соратников.

– Аль-Хартуми… – узнал Ноах Метцель.

Рука его рефлекторно дернулась к кобуре, но Ноах вовремя вспомнил, что ношение оружия запретили еще год тому назад. Впрочем, справедливости ради следует сказать, что даже с пистолетами у Метцеля и Гловера не было бы ни единого шанса против столь многочисленной враждебной толпы, даже безоружной. Но в том-то и дело, что огнестрельных стволов на площади хватало: крыши и балконы окружающих домов, как по команде, ощетинились винтовками и автоматами. Гибсон оттащил друга в сторонку.

Серые галабии вытащили тело из багажника и бережно положили на носилки. Откуда ни возьмись появились длинные белые простыни: замотав в них покойника, люди аль-Хартуми покрыли его черным знаменем с арабскими письменами и, подняв на плечи, легкой трусцой двинулись прямо на толпу, которая послушно расступилась перед ними. По-прежнему игнорируя полицейских, аль-Хартуми повернулся к остолбеневшему проповеднику и завопил высоким голосом:

– Аллах велик! Слава шахиду!

– Слава шахиду! Аллах велик! – дружным эхом откликнулись галабии, серым ручейком вливаясь в одну из улиц.

– Ноах! – позвал друга Гловер. – Ноах, очнись! Пора линять отсюда!

Не задерживаемые никем, они беспрепятственно влезли в «тойоту» и выехали с площади.

– Гибс, ты можешь объяснить, как Рашид Дырявая Вена вдруг стал шахидом? – спросил Метцель, когда Лагрем остался позади. – Они ведь повесили его как крысу…

– А что тут объяснять, босс? – мрачно отвечал Гловер. – Все исчерпывающе ясно. Когда вешали, он был крысой. А когда мы запихнули его в багажник, стал шахидом. Не думай, что это конец, будет продолжение…

Начальник полиции города Хадау безнадежно вздохнул, отмечая тем самым безусловную правоту своего друга и заместителя.

Иностранный журналист, круглолицый улыбчивый дядечка с пышными сильно прокуренными усами, ждал Ноаха в комнате заседаний. Когда Метцель извинился за опоздание, гость замахал руками:

– Да нет, это вы извините, что отрываю. У начальника полиции всегда уйма дел.

По-английски он говорил с топорным акцентом, знакомым Ноаху по американским сериалам, где действуют русские бандиты.

– Ничего страшного, иногда приятная беседа – неплохая замена повседневной полицейской практике, – сказал Ноах, косясь на свои руки и одежду, которые, казалось, еще хранили следы возни с трупом двухдневного висельника. – Вас интересует Аманда Росс, моя соседка?

– В том числе, – приятно улыбаясь, проговорил журналист. – Но сначала разрешите представиться: меня зовут Евгений Максимишин, я представляю отдел туризма нескольких московских телеканалов, глянцевые журналы, газеты… в общем, много чего. Русские любят отдыхать в экзотических местах, и, как мне кажется, Делия относится именно к такому типу стран.

Ноах пожал плечами.

– Вам лучше знать. Лично я за всю жизнь ни разу не покидал этого острова. Дел действительно много, да и как-то не тянет. Жена вот непрерывно мотается по научным слетам, а мне и тут хорошо…

Журналист шутливо нахмурился:

– Ай-я-яй! Вот такие домоседы, как вы, и подрывают основы нашей индустрии! Как прикажете кормиться мне и миллионам коллег, занимающихся туризмом? – он принял серьезный вид и хлопнул в ладоши. – Но к делу! Не возражаете, если я включу диктофон… вот так… Не могли бы вы немного рассказать мне о Делии и о Хадау? Правда ли, что эту республику основали пираты?

– Так меня учили в школе, – усмехнулся Метцель. – Когда у пиратов кончилась лафа в Карибском море и в Атлантике, они стали искать новые охотничьи угодья в другом океане. Понимаете, летом здесь ветра дуют на север и северо-восток, поэтому парусникам легко было доставлять в Индию и Китай то, что производилось в Европе: разные инструменты, оружие, шерсть, одежду. А зимние муссоны меняют направление на противоположное, и тогда самое время пускаться в обратный путь с азиатскими грузами: шелком, благовониями, специями, сандаловым деревом. Получается, что есть чем поживиться круглый год…

– Кого же грабили?

Ноах смущенно почесал в затылке, словно раскаиваясь в вопиющей неразборчивости пиратствующих предков.

– Да всех, кто попадался… В основном корабли Ост-Индских компаний – голландцев, англичан, французов, португальцев. Но была и другая добыча, побогаче. В Индии тогда правили мусульмане Великого Могола, а каждый мусульманин обязан хотя бы раз в жизни попасть в Мекку.

– Правильно, хадж! – подхватил журналист.

– Вот-вот. Значит, то и дело в Аравию отправлялись суда с паломниками и богатыми дарами. Тут уже можно было отхватить не просто ситец или ароматные масла, а сундуки с золотом и драгоценными камнями.

– И куда это потом девали?

– Золото, инструмент, оружие и одежду оставляли себе, а остальное продавали.

– Кому?

– Посредникам. Как правило, американцам… – Ноах улыбнулся. – Вы так заинтересовались, как будто собираетесь включиться в бизнес.

Русский журналист расхохотался.

– Мои читатели любят слушать сказки про легкие деньги… Но, насколько мне известно, пираты базировались на Мадагаскаре, намного южнее. Как они попали сюда, на Делию?

– Знаете, господин Макс… Макси…

– Можно просто Женя, – облегчил страдания Метцеля Максимишин.

Ноах благодарно кивнул.

– Знаете, господин Дженья, вообще-то вам лучше поговорить со специалистом. Мои знания ограничиваются школьным классом, да и там никогда не оценивались выше среднего. Пираты обычно искали укромные бухты на укромных островах. Делия была тогда необитаема, так что не приходилось опасаться туземцев. Этот остров открыл португальский капитан дон Мануэль Брага, колоритная личность. Его именем названа наша столица Сан-Мануэль. Он установил на острове республику. Пираты выбирали правителей и судей, добыча делилась на всех. Принимали тоже всех – англичан, французов, датчан, испанцев… хотя испанцев дон Мануэль не очень жаловал. Как-то захватили каравеллу с сотней черных рабов – они тоже стали пиратами, с равными правами. Оставался только вопрос, что делать с женщинами… вернее, без женщин… ну, вы понимаете…

Максимишин улыбнулся.

– И как же это решалось? Похищениями?

– Увы… – неохотно признал Ноах. – В первом поколении женщин привозили в Делию насильно. Тамилки с Цейлона, еврейки из Йемена, европейские девушки из колоний… Ну а потом народились свои, и демография… гм… выровнялась.

– Да уж… Я вижу, кровей и языков тут намешано будьте нате, – покачал головой журналист. – Прямо Вавилонская башня, а не остров. Скажите, если уж тут было такое равноправие, почему тогда ваши негры в обиде? Или, может быть, им не привозили негритянок?

Метцель вздрогнул и повел глазами по сторонам. К счастью, никто не расслышал запретного слова.

– Ш-ш-ш, господин Дженья, – вполголоса проговорил он, наклонившись поближе к Максимишину. – Эти слова на «н» запрещены здесь к употреблению. Пожалуйста, не повторяйте их больше нигде и ни с кем, во всяком случае, пока вы на Делии.

Брови Максимишина, не уступавшие в пышности усам, взлетели вверх, как две мохнатые гусеницы, вообразившие себя бабочками.

– Запрещены? – изумленно вопросил журналист. – Как же тогда надо?

– По последним указаниям, следует говорить «фрикадели» и «фрикадельки».

– Фри-ка… – начал было Максимишин, но не смог завершить слова, сраженный приступом неудержимого хохота.

Метцель с возрастающим удивлением смотрел, как собеседник задыхается и трясется, запрокинув голову и ухватившись за край стола, чтобы не сползти на пол. Минуту-другую спустя Максимишину удалось кое-как справиться со смехом.

– Уф-ф… Извините, господин капитан, – выдавил он, утирая слезы большим носовым платком. – Уф-ф… Понимаете, слово «фрикаделька» имеет в моем языке совсем другое значение. Фрика…

Смех опять прорвался наружу, и Метцелю пришлось заново пережидать, пока к журналисту вернется дар речи. Не слишком приятная ситуация.

– Чтобы уже закончить с этой темой, – с некоторым оттенком неприязни произнес начальник полиции, – скажу, что в начале позапрошлого века, когда британцы более-менее покончили с пиратством, на острове открыли месторождение высококачественного антрацита. В доброй старой Англии знать не знали, что на свете бывает такой великолепный уголь. И Делия поменяла специализацию. Те пираты, которые избежали виселицы, заделались шахтерами. Но рабочих рук все равно не хватало, и англичане стали завозить чернокожих из Африки. Они получали зарплату наравне с остальными. Остров жил этим угольком почти двести лет. А потом на выборах победила ПЗП, и шахту закрыли.

– ПЗП?

– Партия зеленой планеты. Делия полностью перешла на ветряки и солнечные батареи. Бензиновые двигатели здесь тоже запрещены.

– И что, получилось? – недоверчиво осведомился журналист.

– Да, – не вдаваясь в подробности, отрубил Метцель.

– Понятно… – протянул Максимишин. – Получилось везде? Я слышал, что есть у вас нег… пардон, фрикадельковый?.. фрикадельный?..

Он воззрился на Метцеля в ожидании поправки, но Ноах упрямо молчал, так что Максимишину пришлось продолжать на свой страх и риск.

– …фрикадельский квартал, где по-прежнему работают дизели и бензиновые двигатели. И если бы только это – по слухам, они работают бок о бок с наркодилерами и несколькими враждующими бандами. Это правда?

– Временные трудности, – сказал Метцель. – Особенности самобытной культуры определенной группы населения.

Максимишин сочувственно закивал.

– Очень вас понимаю, господин капитан. Ох уж эта самобытная группа населения… Как ее ни корми – хоть котлетами, хоть фрикадельками, – из всех культур она всегда выбирает грабеж, воровство и усиленное потребление героина.

Продолжение

Алекс ТАРН