Пока я живу – помню!
Руки его не были связаны, и он мог шевелить ими в такт шагам. Осень, слякотно, сильный ветер с Балтики заскакивал под наспех наброшенное пальто. Его торопили, подталкивая сзади и справа. «Как барана – на заклание», – подумал он. Конвойные торопились, им было еще чем заниматься в это утро, а какое это было утро для него? Быть может, последнее…
Спасибо товарищу Сталину за то, что он сдох
Хорошо, что ни детей, ни жены не было дома в эту нервную мучительную ночь! Справа, слева, позади шли люди, которые подняли его в три часа ночи и перевернули квартиру вверх дном в поисках невесть чего. Или чтобы доказать, кто в доме настоящий хозяин?
За что? Память путалась в поисках. Вины за собой он не чувствовал: служащий небольшого предприятия, не противник власти, не тайный ювелирных дел мастер…
Наступало утро. Улицы Ленинграда были безмятежны, пустынны. 11 сентября 1937 года. Третий день пятидневки…
«Что станется с детьми? – мысли перебивали одна другую в смятении. – Семилетний сын, десятилетняя дочь, жене Лиде – тридцать. И всем он нужен сейчас – глава, хозяин, работник, отец… Как сложится их жизнь, если он не вернется?»
Приятели – шепотом! – рассказывали, что из подвалов этого монстра советской архитектуры никто не возвращался! Как, на что они будут жить? Что станут говорить друзьям? Что будет с начатыми делами на службе?
Так все складывалось нелепо!
Дом на Литейном, куда его вели, был совсем рядом. Мощная бетонная громада с редкими узкими окнами, раскинувшая свои крылья на целый квартал. НКВД… Четыре лестничных марша по 21 ступени вдоль серых стен без окон и дверей. Там, за наружными стенами, кипела жизнь. Там, за внутренней стеной, сотни сотрудников вершили судьбами – да только ли ленинградцев?
Гулкие ступени, окрики охранников. И бьющееся в висках «за что?»…
Ему не позволяли отдышаться на переходах, торопили, подталкивали. Он задыхался: врожденный порок сердца. От напряжения он почти ничего не видел, спотыкался, ноги подгибались…
Длинная широкая прихожая, два человека в военной форме у входа. Топот солдатских сапог. Чей-то крик, звериный, протяжный, подвывающий… Никто, кроме него, не шелохнулся. Его втолкнули в одну из дверей вдоль коридора, и этот крик сопроводил его на собственную Голгофу.
Шел двадцатый год власти рабочих и крестьян над шестой частью Земли, над миллионами людей, которых – пока еще! – не поднимали ночью с постели звери в форме сотрудников НКВД, не отнимали от детей и важных будничных дел. А люди еще не слышали этот нечеловеческий вскрик гибнущего живого человека. Они подозревали, но их еще это не коснулось. Пока еще…
Держу перед собой фотографию отца, последнюю, сделанную уже там, в застенке. По отечному лицу, по глазам, полным муки, догадываюсь, что пережил человек за стенами этого страшного здания. Конечно били, конечно морили голодом, не давали ему, гипертонику, лекарств. Чего хотели добиться от беспартийного еврея из подсобного хозяйства спорткомитета?
Через много лет, после долгих запросов и ходатайств, мне показали страницы его дела. Отца, так нужного нам, красивого, умного, расстреляли. Власть – сталинская власть! – не выбирала жертв; ей нужно было количество – для устрашения. Граждане Страны Советов, впрочем, могли быть убиты не только пулями, но и тем, что кто-то не вступился, кто-то подтвердил ложный донос, отказался от былого знакомства, закрыв двери перед нуждающимся в защите. Под одним из листков допроса рукою отца было написано: «Не согла…» Следовала извилистая вниз черта. Видимо, его ударили, не дав дописать строку…
Вместе с людьми безжалостно уничтожались культура, моральные и материальные ценности, собиравшиеся Россией тысячу лет… Взрывались исторические здания, запрещались книги, продавались за границу картины.
Сколько покалеченных судеб, несостоявшихся открытий! Сколько заплаканных глаз! В мирное, невоенное время! Что пережили они, одиннадцать тысяч расстрелянных ленинградцев в 1937–1938 годах!
Следователи, охранники, палачи, создатели концлагерей, секретные соглядатаи и доносчики, расстрельные команды и могильщики, они были составной частью общества, называемого «Союз нерушимый». В нем и поныне живет некая часть граждан России, вытаскивающая на свет портреты убийцы, цепляющая на грудь значки и медали «с чеканным профилем вождя».
«Каждый из расстрелянных оставлял после себя энергию зла, – писал академик Д. Лихачев. – Это зло висело в воздухе, требуя новых жертв. Мир России переполнен злом, жаждой насилия, не боится убийств».
Мы и сегодня видим его с экранов телевидения, со страниц российских газет. Нам повезло, мы не живем в этом мрачном мире. Здесь, в Израиле, мы встретили много солнца в душах сограждан, много улыбок, уверенности в том, что ночью не ворвутся эти, в сапогах и кожанках, не перевернут вверх дном налаженный уют. Что не требуется держать наготове узелок с вещами…
Где бы я ни был, чем бы ни был занят, я помню: мой отец, Амстиславский Даниил Моисеевич, 1900 года рождения, еврей, беспартийный, приговоренный по статье 58-10 к расстрелу, убит 21 октября 1937 года в подвале дома на Литейном. Спасибо почитаемому ныне в России убийце за наше с сестрой счастливое детство!
Газета «Новости недели», Тель-Авив, информационный партнер газеты «Кстати»
Юрий АМСТИСЛАВСКИЙ, Афула
