Начало войны глазами 11-летнего мальчика

В мае 1941 года, после окончания третьего класса, мама отправила меня в сопровождении своей старшей сестры, тети Поли, «на откорм» к младшей сестре, тете Рае, в город Винники, в 4 км от Львова. Муж тети Раи, Дмитрий Ищенко, уже больше года возглавлял на знаменитой винниковской табачной фабрике комсомольскую организацию. Вместе с ними там жил и их сын, мой ровесник Виля.

В Винниках для меня, советского мальчика, все было необычно и интересно. Огромная квартира на втором этаже двухэтажного особняка, принадлежавшего до присоединения Западной Украины хозяину фабрики (теперь, кроме нас, в особняке жил с семьей директор фабрики Лебедев). Удивительно устроенный подвал – большие чистые комнаты с цементным полом, и в каждой – электроосвещение. В Одессе, в нашем 4-этажном доме почти в центре города, тоже были подвалы для хранения дров, угля и пр. Но это были грязные клетушки, отделенные друг от друга досточками, без всякого освещения, так что ходили мы туда со свечками в руках.

В центре чистенького, но маленького городка (всего-то двадцать с чем-то тысяч жителей) был костел. Мы с Вилей не могли без смеха наблюдать, как местные тетки, проходя мимо костела, кланялись «Матке Боске» и при этом крестились. Вызывали любопытство и встречавшиеся изредка еврейские мальчики с длинными пейсами. Ничего подобного мы не видели, только знали об этом из рассказов Шолом-Алейхема. В общем, все было чрезвычайно интересно.

С большим нетерпением мы с братом ожидали наступления воскресенья, 22 июня. Во-первых, именно в этот день взрослые обещали купить нам чудо техники – сифон, который сам(!) готовит газированную воду. Подумать только – не надо выпрашивать у взрослых копейку, чтобы сбегать на угол, к киоску и купить стакан нашей любимой «сельтерской» воды. Даже не верилось, что дома на столе будет стоять сифон, и можно будет пить эту воду в любом количестве и совсем бесплатно.

Во-вторых, предполагалось, что в этот день тетя Рая должна родить ребеночка, и нам было страшно интересно, кого мы обретем – сестричку или братика.

И вот, в 4 часа утра, 22 июня, тетю Раю увезли в родильное отделение городской больницы. Мы с Вилей были взбудоражены этим событием, и, конечно, спать не хотели. Тем более, что за окном происходило нечто странное. Из наших окон была хорошо видна близко расположенная воинская часть. И в то самое время, когда увозили тетю Раю, в этой части началась какая-то суматоха. Окна казармы осветились, по двору стали бегать красноармейцы, а вскоре из ворот начали выползать танки. «Военные маневры, – догадались мы с Вилей. – Вот здорово!».

Под утро мы все-таки заснули, а когда, наконец, вышли к завтраку, то узнали, что где-то часов в 5 утра у нас появилась сестренка. Все было прекрасно, но почему-то у тети Поли было встревоженное лицо. А когда мы напомнили ей об обещанной покупке сифона, то услышали в ответ:

– Какой еще сифон, мальчики? Началась война с Германией!

– Ну и что? Подумаешь – война! Она же через две недели закончится, мы их разобьем на их же территории.

– Нет, ребята, когда их разобьем, тогда и купим сифон.

Ужасно удрученные, мы пошли во двор…

А далее события стали разворачиваться с калейдоскопической быстротой.

К концу дня опустели здания военкомата, НКВД, милиции и горкома партии – работники исчезли, двери и окна нараспашку, из них вылетали обрывки бумаг.

Утром 23-го дядя Митя взял свой револьвер, маленький чемоданчик, попрощался с нами и отправился пешком во Львов, зайдя по дороге на пять минут в больницу к жене и новорожденной дочке. Забегая вперед, скажу, что больше никогда в жизни мы дядю Митю не видели, а на запросы о нем военкоматы отвечали одной фразой: «Политрук Дм. Ищенко пропал без вести».

Днем 23-го к нашему дому подкатил большой грузовик. В него стали грузить мебель, ковры и прочие вещи из квартиры директора Лебедева. Сверху уселись его домочадцы. На встревоженный вопрос тети Поли «А что же будет с нами? Может быть, вы и нас заберете?» директор ответил: «Не волнуйтесь, за вами и за Раисой Ефимовной через два часа придет машина, так что быстро подготовьте, но только самое необходимое, ибо места в машине будет немного». Тетя Поля стала метаться по квартире, не зная, что брать, а что оставить… Зря она металась, Лебедев обманул, и никто, конечно, за нами не приехал, и некуда было обратиться – власти в городе не стало.

Мы провели беспокойную ночь. Утром 24-го позвонил главврач горбольницы и предложил тете Поле вместе с нами прийти в больницу, где он оформит ее как медсестру, а нас, мальчиков, как медбратьев – и немцы, если придут, нас не тронут. Взяв с собой сумочку с провизией, мы отправились. В больнице мы, наконец, увидели маленький живой комочек, который иногда пищал – это была наша сестричка. Нам выдали белые халаты, и мы с Вилей были очень довольны этим новым развлечением – игрой в докторов.

Через несколько часов ситуация стала быстро меняться. Лица взрослых, все время слушавших радио, становились все сумрачней. Недалеко от больницы располагаласть железнодорожная станция. К вечеру там на короткое время остановился эшелон «теплушек», вывозивший из Львова семьи советских командиров. Главврач прекрасно понимал, что может ожидать с приходом немцев семью комсомольского вожака. Он сумел договориться с начальником эшелона, и нас всех, включая и тетю Раю с двухдневной дочкой, в последнюю минуту втиснули в один из вагонов. Мы с Вилей были очень недовольны таким оборотом событий – нам так понравилось в чистой и светлой больнице, где мы могли бы спокойно прожить те две недели, что оставались до разгрома фашистов.

Эшелон тащился медленно, то и дело останавливаясь. На одной из маленьких станций эшелон стали обстреливать какие-то местные жители. Нас с Вилей это изумило: как это так? Стреляют в нас, советских людей, принесших им свободу?

Какие-то военные выкатили небольшую пушку и стали через наши головы обстреливать антисоветчиков. Все на этот раз обошлось…

На следующий день эшелон внезапно остановился посреди степи и паровоз стал издавать короткие гудки. Воздушная тревога! Поднялась паника. Люди стали выскакивать из вагонов и бежать в сторону узенького перелеска, тянущегося вдоль железнодорожного полотна. За перелеском было большое пшеничное поле. Туда и бежали, подальше от вагонов. Перепуганный, я тоже спрыгнул на землю и припустил за взрослыми дядьками и тетками. Напрасно мне вслед неслись крики тети Поли: «Феликс! Назад! В вагоне безопасней!» Инстинкт самосохранения оказался сильнее логических доводов. Я промчался через перелесок и, скрывшись в зарослях пшеницы, остановился отдышаться. И тут я увидел страшную картину, запомнившуюся мне на всю жизнь: низко над лесом, грозно рыча, летели, выстроившись в одну линию, семь черных немецких бомбовозов, показавшихся мне огромными, сказочными птицами; крайний из них отделился и направился в сторону пшеничного поля, прямо на меня! Я помчался назад, в перелесок. Перебегая пыльную дорогу, услышал треск пулемета и увидел странные фонтанчики из пыли, возникавшие перед моими ногами. Все было, как в замедленной съемке. Я влетел в лес и воткнулся головой во что-то мягкое. Оказалось, что это живот сидящей в кустах женщины с ребенком. Несмотря на драматичность ситуации, она засмеялась.

Налет закончился, и люди стали возвращаться в вагоны. Я нашел свой вагон, взобрался по стремянке и утонул в объятиях тети Поли, не чаявшей уже увидеть меня живым. Эшелон тронулся дальше.

Следующее испытание ждало нас на станции Котовск. Опять резкие и короткие гудки теперь уже нескольких паровозов известили о воздушной тревоге. Опять паника, бегущие из вагонов люди. На этот раз взрослые почему-то решили, что в вагоне оставаться опасно, и мы тоже побежали – в сад фруктовых деревьев, расположенный рядом с вокзалом. Тетя Рая держала на руках дочку, а тетя Поля – чужую маленькую девочку, брошенную в панике ее мамой и подобранную нами. Началась бомбежка железнодорожных составов. Мы лежали под деревьями, закрыв головы руками. Здесь я впервые услышал, как жутко воет бомба, приближаясь к земле. Казалось, что она летит точно в тебя. После каждого оглушительного взрыва тетя Поля поднимала голову и спрашивала, все ли живы. Как назло, у Вили от волнения схватило живот, и ему, бедному, пришлось пересидеть бомбежку в деревянной будке с буквой «М» на дверях.

Натерпелись мы страху, но все кончилось, и народ стал возвращаться к эшелону. Увы, от него мало что осталось. Вагоны стояли покореженные, некоторые горели. Погибли несколько человек, в том числе и дети, спрятавшиеся под вагонами. Вдоль состава металась женщина с распущенными волосами, отчаянно крича: «Маша! Машенька!». Увидев тетю Полю с девочкой на руках, непутевая мама бросилась к ней, в слезах благодаря за спасение дочки.

Эшелон к использованию был совершенно непригоден. Станционное начальство, учитывая, вероятно, что ехать должны семьи красных командиров, подогнало состав из пассажирских вагонов, где даже были туалеты и вода, что так необходимо было тете Рае. Дальше, до самой Одессы, мы ехали в нормальных условиях и без бомбежек.

На вокзале в Одессе мы вышли из вагона последними, когда перрон уже опустел, и увидели встречавшую нас мою маму. Она бросилась к нам, и тут я впервые в жизни увидел в глазах моей мамы, твердокаменной коммунистки, слезы. Оказывается, она каждый день встречала все поезда, идущие с запада (телефонная связь прервалась в первый же день войны), и у нее оставалось все меньше надежды когда-нибудь нас увидеть…

Одесса была в те первые дни еще глубоким тылом, там даже не было ни одной воздушной тревоги, и мы с Вилей решили, что война уже позади. Во дворе мы увлеченно рассказывали сверстникам, что прошли сквозь огонь и воду, слышали и видели, как падают бомбы. И мальчишки нам завидовали…

А потом была тяжелейшая эвакуация на Урал, голод и холод первой военной зимы, болезни нашей ослабленной первыми днями сестрички, названной Людмилой, послевоенный антисемитизм и т. д., и т. п. Но это уже другая история…

P. S. Тетя Поля и наши мамы лежат в одесской земле. Виля теперь живет в Израиле, я и Людмила – в США.  22 июня она отметила свое 70-летие, вспоминая начало войны по моим рассказам, поскольку сама, по понятной причине, ничего не помнит.

И еще два слова о действующих в рассказе лицах. Директор фабрики Лебедев – советский человек, с партбилетом в кармане. Главврач больницы – беспартийный, «западенец».

Феликс ДОЗОРЕЦ, Фостер-Сити