Якутские записки

(Из книги А. Кашлера «Мозаичная шкатулка»)

Дело было в сибирской Якутии, где мне в течение двух лет посчастливилось подвергнуться испытанию, подражая небезызвестному металлургу в части закалки стали. С той только разницей, что он прокладывал узкоколейку в Боярке под Киевом, а мы, бригада студентов-строителей, проникшись утверждением Ломоносова в том, что могущество России будет прирастать Сибирью, устремились в самый центр Сибири – Якутию. Строили в тайге радиофидер большой протяженности в Бестяхе, копали траншеи, устанавливали телефонные опоры-столбы, валили лес, телефонизировали поселок Амга, где когда-то отбывал ссылку писатель В.Г. Короленко (я видел беседку на откосе, где любил сиживать писатель). Там же в начале ХХ века жила со своим ссыльным мужем-евреем небезызвестная в последующем защитница Зимнего дворца в аккурат 25 октября по старому стилю, в 1917-м году, командир женского батальона смертниц, кавалер Георгиевского креста Мария Бочкарева. После победы революции она в 1918 году пересекла океан и оказалась сначала в Сан-Франциско, а затем в Вашингтоне на аудиенции у президента США Вудро Вильсона, прося помощи в деле защиты Отечества. Но здесь – не об этом…

Работали мы тяжело. Не за страх, а за совесть. Объединенные общим стремлением закончить работу, подрубить деньжат и вернуться подобру-поздорову к своим географическим меридианам.

Но так уж получилось, что в первый же день я, обрубая ветки с поваленной на просеке лиственницы, вонзил соскользнувший топор себе в сапог, разрубив его, и заодно подрубил тот самый палец, о котором я заикнулся в начале этого повествования. Спасибо моим друганам, дотащившим меня на самодельных носилках до тракта, откуда проходивший, на счастье, наш бригадный трактор «Белорусь» довез меня до больнички. А там рукастый фельдшер, вогнав мне в ногу стакан новокаина, пришил мой палец, наказав лежать, а через десять дней явиться, чтобы снять швы. Я не мог себе позволить такой роскоши – лежать и ждать, пока срастется. Предложил себя в качестве повара. Взамен наш повар пошел вместо меня на просеку. Ему этого не хотелось, но решение коллектива было непререкаемым.

 Повар поневоле

Ребята где-то раздобыли мне раздолбанные старые валенки. Буквально выловили их из близлежащей речушки и высушили на костре. Сапоги я носить не мог из-за повязки на ноге. И стал я осваивать хождение с раненой ногой, прихрамывая и волоча ее. Видок еще тот. Постельный режим постельным режимом, но надо и честь знать. Надо же как-то оправдывать свое место в бригаде. Вот я и старался вовсю.

В мои обязанности входило приготовление еды на бригаду, состоявшую из семнадцати человек. Люди молодые, тяжело работающие, вечно голодные, требовательные, но не гурманы. Это во многом облегчало задачу. В основном все базовые продукты мы привезли c собой в рюкзаках. Хорошо помню борщовую приправу в трехлитровых банках, картошку, украинское сало, лук от цинги – не сосать же сосновые иголки. Кое-что прикупали в сельпо, кое-что нам подбрасывали, но редко, с Большой земли. Хранили мы все это в выкопанной яме с дном на вечной мерзлоте. Этакий природный холодильник без затраты электроэнергии. Завтрак и ужин накрывался возле нашего спального вагончика на срубленном самодельном столе. А обед мы с Володей-водителем везли в алюминиевых двадцатилитровых флягах на просеку к месту дислокации бригады (которая собиралась в одном месте, чтобы заморить червячка) на военном вездеходе ЗИЛ-157. В остальное время я занимался рубкой дров, топкой самодельной кирпичной печки и приготовлением очередной порции шамовки. В моей интерпретации приготовления это нельзя было назвать другим словом…

Описывая свою поварскую деятельность, я из личной скромности не упомянул главное. Дело в том, что я никогда до этого не готовил еду и не подозревал о деталях ее приготовления, не говоря уже о рецептурных тонкостях. Имел об этом довольно общее представление. В нашей семье мужчины были как-то в стороне от кухни. Бабушка и мама всегда с радостью и главное – с мастерством кормили папу и нас с братом всякими вкусностями. Это было само собой разумеющимся и никогда не обсуждалось.

Думаю, не надо говорить о том эффекте, который возникал от моих неумелых экспериментов над бедными «подопытными кроликами». Очень часто, чаще, чем мне бы этого хотелось, «кролики» разевали свои пасти – и в мой адрес летели ошметки заслуженной брани. Все мои недосолы и пересолы сыпались на меня. Я переживал. Я извинялся. Я клялся-божился, что это в последний раз, но с какой-то маниакальной последовательностью очередная порция того, что я приготовил, дополнительно подогревалась и обрабатывалась ненормативной лексикой, а заодно и я, вместе с моими близкими родственниками… Мне было обидно – задевалась честь мундира, но объективная самооценка склоняла меня к признанию правоты оппонентов. Хотелось снять валенок за неимением шапки и, бросив его оземь, рассчитаться вмиг со всем. Однако я сдерживался.

Справедливости ради могу заметить, что природная смекалка и изобретательность все-таки позволили мне к концу моего поварского срока хотя бы частично приблизиться к уровню поваров столовых общественного питания на Большой земле. Я стал меньше получать рекламаций. Это вселяло надежду и уверенность в своих силах. Видя довольные и сытые рожи подельников, я мысленно находил себя в последнем маршрутном альплагере перед окончательным штурмом поварского Эвереста. Другими словами, на вершине славы.

Да, чуть было не забыл. Дополнительной иллюстрацией к своему «мастерству» в начале моей поварской карьеры может служить еще один эпизод. Другого характера, но из того же котла.

Как-то, ковыряясь в своем хозяйстве, разжигая непослушную печь, я не заметил, как подошли местные якуты. Они были пьяны и с ружьями. Это то, что сразу бросилось мне в глаза. Не выказывая особого почтения к одинокому страннику-туземцу, они по-хозяйски расселись за столом и категорично приказали мне их накормить. Косясь на их ружья, я предпочел не вступать в дискуссию: себе дороже. Тем более что вели себя они вызывающе, будто ждали момента, чтобы поиздеваться. Прикинувшись гостеприимным хозяином, мол, гости дорогие, добро пожаловать, уж я вас так ждал, что заждался вконец, я им стал подавать свои фирменные блюда. Удовлетворенные легко срубленными на дармовщинку харчами, якуты приступили к чревоугодию. Но как-то исподволь взоры их стали тухнуть, речи замедлились, а во взорах появилась тоска. Так они посидели еще, совсем недолго ковыряясь в зубах, посовещались меж собой на своем наречии и, дружно встав, не поблагодарив, ушли восвояси. Больше я их не видел. Пришло разочарование от того, что отпустил гостей несолоно хлебавши. Признаюсь, поддавался я этому чувству недолго.

…Походка моя стала ровней, боль в раненой ноге ушла. По прошествии десяти дней доктор снял швы и благословил меня на подвиги. Операция «Повар» подошла к концу, а конь Шурик (это, стало быть, я) бил копытом и просился из стойла на волю, вопреки святой армейской заповеди: поближе к кухне, подальше от начальства. Повар в законе вернулся к своим прямым обязанностям, а я занял свое место на просеке, в общем-то, по большому счету, отделавшись все же не легким, но испугом. Могло быть и хуже.

И наконец, почти короткая история, наряду с большим количеством других историй, оставшихся за бортом фрегата, скользящего по волнам моей памяти.

Крокодил Гена

Там же, в Амге, посчастливилось мне знать одного парня – Гену по кличке Крокодил. Были у нас парни разнопланового калибра, со своими характерами и индивидуальной закваской, но этот был особенный. Ничего крокодильего в нем не было, а звали мы так его любовно, по имени персонажа известного мультфильма. С личиком ангелочка, Гена, с очень покладистым характером и приятный в общении, выглядел моложе своих лет, как школьник. Работал легко, весело, с выдумкой. Например, он придумал способ более эффективного ручного копания ям в грунте. Это было очень кстати, так как, во-первых, грунт в основном был четвертой категории – самый непростой для работы, а во-вторых, полметра – и вечная мерзлота. Для того чтобы выкопать ямку под линейный телефонный столб глубиной метр двадцать сантиметров, а под угловой – метр сорок, надо было копать ступенчато до требуемой глубины. А ямок тех надо было копать бесконечное множество. Наша бригада принимала участие в телефонизации Амги. Строилась станция на шестьсот абонентов. В наши обязанности входили установка телефонных столбов, навешивание проводов-струн и укладка подземных кабельных линий – самая, наверное, трудоемкая работа этого проекта. Так вот, Гена копал ямки без ступеней. Как это ему удавалось, он держал до поры до времени в секрете. Потом мы все-таки подсмотрели, и ему ничего не оставалось делать, как нам открыться. Оказывается, копал он обычной штыковой лопатой, а подбирал и вынимал грунт из ямки другой лопатой – согнутой в конце ее рабочей части. Этакий гибрид штыковой и совковой лопат. Ямка получалась почти строго цилиндрической, как после бурилки, а времени на это тратилось значительно меньше. Ай да Крокодил! Однако мы продолжали копать по-старому, по правилам. Способ Гены и его уникальная техника копания предполагали дополнительное приложение еще и других навыков, которыми мы не обладали. Его метод не привился и использовался им одним. Этим, наверное, и отличался Моцарт от Сальери. Не в обиду будет сказано последнему.

Но это еще не все. Под конец нашего «срока» Крокодил потряс нас окончательно.

Мы закончили работу, вернулись в Якутск, получили расчет в строительном управлении и перед отлетом на материк пошли нашей большой компанией пропивать рубли в центральный ресторан города. Сидели мы славно! После трехмесячного пищевого подсоса ресторанная, забытая нами еда казалась нам чем-то нереальным. Мы наслаждались по-настоящему: изголодались. Да и после временного алкогольного аскетизма не грех было восстановить подорванное трезвым образом жизни здоровье. Байки, шутки, прибаутки, легко разбавленные матерком (вырвались-то мы из леса), дополняли наш пиршественный ресторанный досуг.

Гена был полон сюрпризов. Водя пальцем по краю пустых фужеров, он стал извлекать звуки, напоминающие звуки сирен, которые, как я читал у Гомера, сводили с ума Одиссея и его спутников. Нечто подобное испытывали и мы. Трудно даже было отыскать аналогию в звучании каких бы то ни было музыкальных инструментов. Мы наперебой пробовали ему подражать – бесполезно. Как с ямками. Подробные его инструкции о том, что фужер должен быть абсолютно сухим, а палец – тоже, не помогали нам извлечь хоть какой-нибудь звук вообще.

Звуки были довольно громкими. Их услышала сидевшая рядом компания, состоявшая, как принято говорить, из лиц кавказской национальности. Они повернулись в нашу сторону и с изумлением наблюдали за действиями виртуоза-исполнителя. Другой бы на месте Гены от этого смутился, стушевался, но только не Крокодил.

Во главе их стола сидел Главный. Это было видно по всему. В годах, с большой гладкой лысиной на голове, но еще не старый. Хорошо одетый и с манерами хозяина положения. Не сводя завороженных глаз с Гены, он нецензурно выразился по этому поводу в его адрес, пытаясь приуменьшить значимость производимого тем эффекта. Нашего Крокодильчика, видно, что-то в словах Главного задело за живое. Гена всегда любил вызов, брошенный ему, как дуэльная перчатка. И в этот раз он виртуально поднял перчатку, отряхнул ее и предложил азартную альтернативу, руководствуясь принципом «вырубаешь Главного – вся кодла врассыпную». Обращаясь к нему, Гена сказал: «А хочешь, я то же самое сделаю на твоей лысине?» Мы замерли. Посмотрели бы вы на Гену: худенький мальчик бросает вызов, не изменившись в лице. Ну чем не тот самый библейский Давид, который не побоялся вступить в единоборство с гигантом Голиафом? Тогда победил Давид. Что будет на этот раз?

От такой наглости Главный пришел в замешательство. Видимо, ему перечили нечасто. Однако он быстро взял себя в руки. Главный сказал:

– Попробуй. Но! Если у тебя не получится, нам ящик шампанского!

– А если получится? – спросил Гена, идя ва-банк.

– Тогда мы – вашему столу, – сказал Главный, почему-то криво улыбаясь.

Ударили по рукам. Гена нетвердо поднялся и направился к его столу. А там уже сверкали выпученными глазами, предвкушая, как они хлопнут шаровой пробкой в потолок. Мы же мысленно шарили по карманам в поисках денег, чтобы покрыть непредвиденные расходы.

Ничтоже сумняшеся, наш Гена-Геночка-Геннадий приближается к Главному, останавливается подле него, возлагает свой магический перст на сверкающую в лучах ресторанных люстр лысую макушку и… начинается колдовство. Один неспешный круг, второй. На третьем круге в ресторанную тревожную тишину сначала тихо, а потом все громче и громче вплыла волшебная мелодия сирен…

Шампанское мы пили всем рестораном. Ящик не бутылка. Еще и с собой прихватили…

Потом мы пытались дознаться у Крокодила, что это было? Принцип сухого фужера не стыковался с потной лысиной Главного. Тогда как же? Гена только пьяно ухмылялся и загадочно отмалчивался. Так мы ничего и не поняли. Была, правда, версия о способности Крокодила извлекать утробные звуки, не разжимая губ, как это делают чревовещатели. И то была единственная версия. Так, наверное, и произошло на самом деле.

Александр КАШЛЕР

Сан-Франциско