Всего год

Поезд, длинный смешной чудак,

Знак рисуя, твердит вопрос:

– Что же, что же не так, не так,

Что же не удалось?

Ю. Кукин «Поезд»

 

Украинская литература не напрягала, сложнее было с грамматикой. Из литературы мы учили на память из Н. В. Гоголя «Нет уз святее товарищества…» или «Чуден Днепр при тихой погоде». Это в прозе.

Из поэмы «Сон» Шевченко особенно запомнилось:

 

А от и сам выступае,

высокый, сердытый.

А биля нього царыця –

мов опеньок засушеный,

тонка, довгонога.

Та ще на лыхо, сердешна,

хыта головою…

 

Это про царя и его царицу.

 

Больше всего любили Котляревского, «Энеиду»:

 

Эней був парубок моторный

та хлопець хоч куды козак…

 

Но самые главные строки…

 

Но зла Юнона, суча дочка,

Розкудкудакалась, як квочка,

Енея не любила – страх;

Давно уже вона хотіла,

Його щоб душка полетіла

К чортам і щоб і дух не пах.

 

Слова «суча дочка» произносились громче, медленнее и с неподдельным удовольствием. Зазубрили на всю жизнь литературный «алмаз» П. Г. Тычины: «На майдани коло церквы революция иде. Хай чабан, уси гукнулы, за атамана будэ!..» Но выпускной экзамен отменили.

Во-вторых, даже после этого мои родители поняли, что в родном городе с моими знаниями шансов на высшее образование было мало. И меня отправили за уральский хребет.

В далеком сибирском городе я был прекрасно принят в квартире своего дяди. Дядя был не только отличным инженером и талантливым ученым и поэтом, но также и гордым отцом двух девочек – моих двоюродных сестер. Девочки были очень симпатичные, подтянутые, энергичные. По характеру – сибирячки. То есть говорили мало, ко мне относились, как относятся к старой лампе на шкафу: пока не трогаешь, все в порядке.

Их мама почему-то считала меня способным на некие разумные действия. Поэтому однажды, рискнув, она послала меня купить три бутылки молока. Я купил три. Но не бутылки, а килограмма ветчины. Это был тот редкий случай, когда две симпатичные девочки-сибирячки, мои сестры, смотрели на меня не как на старую лампу, а как на молодого идиота. Смотрели не отрываясь, долго и молча. Но мне и это сошло с рук.

Мой дядя работал в учреждении, которое не имело никакого отношения ни к сельскому хозяйству, ни к медицине, ни даже к музыке. Когда я как-то спросил: «А чего вы там делаете, а?..», он ответил серьезно: «Это одно из немногих, куда даже наших китайских друзей не допускали».

Я мало понимал в названиях книг на полках, но был совершенно заворожен настоящей полярной летной курткой, которую он получил на время испытаний. Но что меня поразило еще больше, что когда я заикнулся, типа, «а можно мне ее в колхоз, потому что…», я ее получил сразу и без всяких оговорок.

О том, что эта куртка сделала меня мужественнее всех остальных первокурсников в колхозе, вообще говорить не приходится. Именно из-за нее, и я имею в виду не только куртку, местные претенденты на наших первокурсниц хотели мне объяснить, как я не прав, на пальцах. Точнее, на кулаках и граблями.

Куртку привез в целости. А та, ради которой меня хотели унавозить граблями, увидела меня без куртки. И потом, насколько я знаю, долго не выходила замуж. Как говорили, не хотела верить никому, кто в куртке.

Начало учебы совпало с небольшим шоком. Обязательный курс истории КПСС, первая лекция. Открывается дверь, и входит Ленин. Ну, тот, что Владимир Ильич. Последовал коллективный и очень глубокий вздох. Аудитория смотрит вперед, не оглядываясь. А Владимир Ильич подходит к кафедре, снимает очки/пенсне и говорит, слегка картавя, что-то вроде: «Здравствуйте, меня зовут Владимир Львович, фамилия Каменев. Мой папа служил с Владимиром Ильичом (так и сказал: «служил»). Меня недавно выпустили из лагеря. Реабилитировали. И я вам буду…»

Первое впечатление сильное. Конечно, он не так уж похож на вождя. Но комбинация фамилии и всего остального произвела эффект. Никто никогда не линял с его лекций. Интересно рассказывал.

Да и вообще, нескучно жили. Откуда только не были сокурсники! Из Благовещенска, Кустаная, Томска, Верхоянска, Владивостока, Магадана, Арсеньева, Южно-Сахалинска. Даже из каких-то вообще закрытых точек. Толковые головы. В математике, физике. Может, не все из них знали, что Мандельштама звали Осип, а Маннергейма Карл.

Но один из ведущих ученых страны, которого называли Гидродед, всегда смотрел только на способности, на яркость личности, а не на графу номер пять в паспорте или социалку, и принимал к себе на курс многих ребят и девочек очень-очень оттуда. И, судя по будущим результатам, не прогадал. Кстати, наш город очень долго был закрыт для иностранцев.

Каждую неделю в институте что-то новое. И почти всегда – приятное. Вот сообщили, что приезжает слепой. Будет читать стихи. Свои. Это приехал Эдуард Асадов с женой. Зал в институте – доверху. И вот идет классика студенческая:

 

Они студентами были,

Они друг друга любили.

Комната в восемь метров

Чем не семейный дом?..

 

Надо было видеть, как все воспринималось. Все же так и было.

Но вот другое воспринималось еще сильнее. Но уже нашими первокурсницами.

 

Как только разжались объятья,

Девчонка вскочила с травы,

Смущенно поправила платье

И встала под тенью листвы…

Чуть брезжил предутренний свет,

Девчонка губу закусила,

Потом еле слышно спросила:

– Ты муж мне теперь или нет?

 

Я не знаю, кто выбирал Асадову стихи для студенческой аудитории, но тот эффект, какой это произвело, думаю, очень долго будет будоражить. Я-то помню те еще взгляды в зале.

Но приезд Асадова был вообще ничто в сравнении с новостью, которая захватила весь город: приезжает Charles de Gaulle. Вот тот, что Шарль, с носом, в фуражке и француз. Мы были предупреждены: если вдруг наберешься глупости к нему обратиться, то называй только «генерал», а не «мсье президент». И чтоб не орали, как на свадьбе: «Vive la France!» Ибо с вашим акцентом это звучит непристойно. Также не лицемерьте, обращаясь к нему «Mon General»! Он не ваш, чтобы не забыли. И вообще, флажки все получили? Вот стойте и размахивайте! Потом – сдать профоргам. Профоргам – сдать в деканат.

Какая-то сволочь подбросила сплетню, что сын президента де Голля Филипп, который приезжает вместе с папой и мамой, не женат (он-то был женат c 1947 года, но кто с этим считается, ведь разговор-то за Париж!). И совсем некстати недавно прозвучало: «Ну что, мой друг, свистишь, мешает спать Париж?»

Ну, это еще тогда, когда в Париже не надрывались с минаретов муэдзины, а в ресторане «Максим» не предлагали халяльную козлятину. В общем, наши первокурсницы приоделись, как на биеннале. С учетом не парижской погоды. Насколько я знаю, вызов в Париж никто не получил.

А после отъезда французских гостей сколько интересного мы узнали… Одна моя знакомая, которая помогала маме в ювелирном магазине прибирать в кладовках, взахлеб рассказывала, что мадам Ивонн де Голль зашла в их магазин, походила вдоль витрины, ткнула пальцем раза три в стекло, улыбнулась и вышла.

А в магазине – паника. А чего она показала, на что ткнула? Не наша это народная привычка – смотреть под руку или через плечо. Чем кончилось, нам, пейзанам, неизвестно. Но войны с Францией не было.

А спустя какое-то время я уже сидел в поезде, который вез меня в родной город. Ехать долго, и всю дорогу я так и не мог понять: а зачем я уезжаю? От кого? Куда? Ответ на последний вопрос я получил, когда тепловоз вдруг загудел сильно и протяжно: мы миновали столб, на одной стороне которого было написано «Азия», а на другой – «Европа». И я понял очень ясно, что еду не туда.

Alveg Spaug©2023