В согласии души и чести

Яблоновский (псевдоним Сергея Викторовича Потресова) – журналист, поэт, театральный и литературный критик. Достаточно взглянуть на временнЫе  границы его жизни: 1870 – 1953, чтобы понять: он из числа тех, «кто посетил сей мир в его минуты роковые». Но, «высоких зрелищ  зритель», он в силу своей профессии оказался не просто зрителем, а «честным зерцалом» происходящего – порою сам того не сознавая. Читаешь его очерки о культуре или заметки о писателях, литературные эссе или театральные рецензии, стихи или прозу, большие статьи или короткие, не предназначенные публичности письма – во всём отражаются не только люди того времени, но и само время, со всеми его открытиями и трагедиями, утратами и надеждами. Секрет этого, мне кажется, раскрыл сам автор – в небольшой заметке «Нечто реально-фантастическое», опубликованной в провинциальной газете «Южный край» и уже по одному этому не претендовавшей  на  глобальные обобщения. Тем не менее, рассуждая, казалось бы, лишь о роли  театрального критика, он говорит много больше: «Если его отношение к искусству будет ограничиваться замечаниями о том, что сегодня одна актриса играла лучше, а другая хуже… – работа его пуста и бесплодна. Публика вовсе не нуждается в этих ежедневных отметках… Нужна страсть; нужно болеть за искусство и  радоваться с ним».

Именно это – живая страсть, неподдельная боль и радость автора – отличает  книгу (точнее, трехкнижие) от иных мемуаров, фиксирующих, какие люди и события были лучше или хуже. И именно поэтому чтение превращается в упоительное путешествие, когда перед тобой проходит череда знакомых, однако по-новому увиденных лиц, а рядом – интереснейший попутчик, ненавязчивый, но всё более необходимый на всём твоём пути в незнаемое.

Один из примеров – рождение и становление Московского художественного театра, в которое Яблоновский (вместе со всей Москвой) вглядывается пристально, прослеживая буквально каждый шаг.  Здесь и «Братья Карамазовы», и «Дядя Ваня», и «Пер Гюнт», и «Трактирщица»… Пьесы знакомые, сюжеты известные – но всё новое, что рождается в новом театре, оказывается в поле зрения критика.

Вот лишь маленький фрагмент одной из рецензий: «Если в первой картине еще можно было заподозрить в Качалове человека, то здесь уже очевидно, что такими люди не бывают. Это шаги существа, которое привыкло ползать; это череп, на котором нет рогов, но они чувствуются; лицо,  в котором нет ни кровинки, в котором  так много ума, но ума нечеловеческого… Полное отсутствие гармонии, одна великая сплошная фальшь, переданная артистом с гениальной верностью той сложной мелодии, которую он создал. Ведь нет задачи труднее, чем, не фальшивя, создать фальшь, идеал фальши… И что бы на сцене ни происходило, какой бы момент ни выбрали мы наудачу – везде надо было смотреть на Качалова, чтобы ничего не проронить».

Журналист ничуть не склонен  умиляться или заискивать перед явлением нового театра. О постановке «Братьев Карамазовых» он напишет: «Получилось,  надо сказать, – горе горькое. Фабулы нет… Нет действующих лиц вообще». Но уже через три-четыре месяца, в связи с постановкой «Дяди Вани», провозгласит: «Он [МХТ] пришел, как сказочный принц, по которому так долго томилось жаждущее любви сердце». Таким же страстным, глубоким пониманием законов сцены и художественных принципов отмечены статьи Яблоновского  о спектаклях и актерах Малого театра, молодой Студии Вахтангова. А рядом – яркие портреты тех, чьи имена составляют ныне гордость русской  культуры: П. Стрепетовой и А. Южина, М. Ермоловой и В. Комиссаржевской, М. Чехова и В. Давыдова…

И всё же, будь это просто рецензии или очерки, они сегодня служили бы лишь иллюстрациями прошлого. Но Яблоновский, как человек горячего гражданского темперамента, озабочен всем тем, что происходит в обществе и находит отзвук на театральной сцене. А потому мысль его бьётся над самыми острыми общественными проблемами.

Вот статья «Трагедия детской души»: «Читая современных писателей, наиболее  находящихся на виду и называющих себя создателями нового искусства, можно подумать, что все проблемы… уже разрешены и перед человечеством стоит только одна, разросшаяся и всё собою заполонившая проблема пола… Мы переживаем эпоху полового анархизма среди виднейших представителей искусства, главным образом, литературы… Поскольку это развращение касается взрослых людей, оно ещё полгоря… Бесконечно хуже обстоит  дело с детьми и подростками… Проповедь морали почитается теперь в лучшем случае признаком дурного тона».

Или другая, под заголовком из Достоевского – «Обнажимся и оголимся»: «Театр сломан окончательно. Синема проглотило его и не подавилось… Вместо драматического творчества – в лучшем случае дешёвейшая мелодрама; вместо артисток – голливудские создания… Никакого таланта им, разумеется, не надо; нужны бёдра, ноги, спина… «Народ безмолвствует» и наполняет – и стар, и млад – все  «приюты сладкого вдохновения»…
Наконец, ещё одна – на этот раз непосредственно о путях развития театра: «Когда начинаешь говорить  против переделок и инсценировок, обыкновенно указывают на Шекспира, у которого что ни пьеса, то либо переделка, либо инсценировка. Но я говорю не о творчестве, вольном и смелом…, а об инсценировках, где переделыватель ставит себе в заслугу, что он ничего не дал своего, что он только разрезал, выпотрошил и сшил… Никто не станет… увечить превосходные произведения живописи и скульптуры, … даже восстановлять в разрушенных статуях уничтоженные временем части. Всем понятно, что такие действия над произведениями искусства являются … тем же вандализмом. И только произведения слова являются беззащитными».

Оказавшись волею судеб в эмиграции, испытывая острую боль об утраченной родине, Сергей Викторович Яблоновский и там продолжал  жить интересами русского искусства, русской литературы. Как говорилось  в некрологе по поводу кончины Яблоновского, «за границей и, главным образом, в Париже, до своей длительной болезни… он по-прежнему горячился, волновался, боролся за ум, честь, совесть, благородство русского имени, статьями отзывался на многосторонние явления и факты злобы дня». Но, в своё время призывавший и восторженно принявший Февральскую революцию, Яблоновский до конца дней оставался яростным противником революции большевиков и всего, что было с ней связано. Именно поэтому, гордившийся прежде нежной дружбой с Буниным, он резко отозвался на примирительные шаги нобелевского лауреата в сторону СССР; именно этим был вызван его уничижительный комментарий на возвращение в Москву Куприна («Куприна давно уже нет. Как ни тяжело писать это, но лучше пускай знают… правду о его болезни, чем рассматривают его отъезд как акт сознательный и добровольный»). Теми же красками отмечены статьи Яблоновского об А. Толстом, о парижских гастролях театра Мейерхольда и т. д. В этих публикациях тем меньше искусства, чем больше политики. Слыша воспалённый голос Яблоновского, понимаешь: страстность здесь уже подменяется пристрастностью. И в свете этого новым смыслом наполняются знаменитые стихи Б. Пастернака: «Когда строку диктует чувство, Оно на сцену шлёт раба, И тут кончается искусство…».   А потому опять возвращаешься  мыслью в наши дни, когда отечественная литература в силу таких же причин оказалась расчленённой по признакам никак не художественным, отчего умирают, не успев расцвести, новые таланты, зато, увы, беспрепятственно плодятся сорняки графомании и пошлости.

…Есть у этого издания ещё одно отличие. Оно любовно собрано, подготовлено и выпущено в свет многолетними усилиями потомков автора: внука – писателя и журналиста Владимира Потресова, правнучки – художника и дизайнера Юлии Потресовой,   а также их друзей – редактора сборника Татьяны Наместниковой, главного редактора журнала «Наше наследие» Владимира Енишерлова и многих других людей как в России, так и в США, Англии, Франции. Благодаря этому мы получили возможность не только вспомнить одно из забытых имён, но и вновь оценить, каким богатым культурным наследством обладает наша страна, задуматься – не остаёмся ли мы непозволительно расточительны в обращении с этим наследством?

Как писал о Яблоновском Вл. Немирович-Данченко, он был как «верный солдат в светлой рати добра, свободы и красоты, ни мыслью, ни делом, ни одним помыслом, ни одной строкою не изменил своему Знамени». И Россия для него отныне – как мать, незаслуженно лишённая родительских прав, а теперь заново обретшая потерянного сына. Только уж слишком дорого обходятся ей такие разлуки…

Владимир ЛЮБИЦКИЙ