Последняя песня перед потопом
Ноах только крутанул головой. Язык у умника подвешен хорошо, это точно. Жаль, что в последнее время мелет этот язык в основном неимоверные гадости. Остается надеяться, что и это придет в норму. Надеяться и помалкивать, чтобы ненароком не выйти из себя. Потому что, если накостылять этому философу по шее, придется затем как минимум месяц оправдываться перед Корой за нарушение принципов правильного воспитания…
Продолжение. Начало
– Слушай, пап, – после паузы сказал Хэмилтон, – зачем ты якшаешься с Джонатаном Вели? Тебе это не на пользу.
– Что-что? – переспросил Ноах, решив, что ослышался.
– Зачем ты едешь к мэру? – повторил парень с какой-то новой, незнакомой интонацией. – Мой тебе совет: держись от него подальше.
Метцель удивленно посмотрел на сына: тот явно не шутил, отставив на время гаерский тон и для пущей серьезности вернув кепку в норму, козырьком вперед.
– Что за чушь, Хэм? Ты сам-то слышишь, что несешь? Мэр – мой прямой начальник. Как я могу держаться подальше от своего начальника? И почему, во имя всех святых, я должен это делать? Есть причина?
– Он инфицирован…
– Что-о-о?
– Инфицирован, помечен, болен, обречен… – вполголоса проговорил Хэмилтон. – А от таких надо держаться подальше, чтобы не попасть…
Он проглотил окончание фразы, в точности как Ноах несколько минут назад.
– Не попасть куда? – насмешливо поинтересовался отец. – В больные?.. В карантин?.. В чумной барак?..
– …на фонарь, – глядя в сторону, закончил парень.
– Да ну? – удивился отец. – И кто ж меня повесит? И, главное, за какие такие грехи? Может, за то, что вырастил такого вот умника? Или за то, что везу его в школу, потому что ему лень крутить педали самому?
Хэмилтон с досадой помотал головой.
– Ты что, пап, вообще ничего не видишь? Тут же все больное, взгляни… – он ткнул пальцем в аккуратные домики богатого пригорода с грустными обездвиженными автомобилями, припаркованными на подъездных дорожках.
– Больное? Не вижу ничего больного. Тут даже больных уличных кошек отлавливают, лечат и сдают в приют.
– Нет! Не так! – горячо возразил парень. – Отлавливают и кастрируют! Отлавливают и стерилизуют! Был бы ты котом, тебе бы понравилось остаться без яиц? По-твоему, здоровые нормальные люди так поступают с беззащитным зверьем? А эти машины, посмотри на них! Ну какой нормальный человек откажется от бензинового двигателя и перейдет на электромобили там, где сто дней в году нет электричества?
Метцель пожал плечами.
– Ты забываешь, что закон о запрете бензина был принят, когда еще работала угольная станция, и электричества хватало. Тогда это решение казалось оправданным.
– Так это тогда! – не уступал Хэмилтон. – Но два года спустя они запретили и уголь! И ты еще называешь их нормальными здоровыми людьми? Они врут не переставая. Врут в телевизоре, врут по радио, врут в школе, врут в университете – врут повсюду. Это болезнь, папа, настоящая эпидемия.
Ноах покосился на распалившегося парня и не смог сдержать улыбку. Эх, юность, горячая, непримиримая пора. Наверно, права Кора: надо перетерпеть, дать мальчику перебеситься, а потом все наладится.
– Ну уж прямо и эпидемия, – примирительно проговорил он. – Это всего лишь временные проблемы, сынок. Да, ветряки и солнечные панели пока не дают нужной мощности, но технология не стоит на месте. Найдется решение и для нашего острова. Согласись, дым от угольной станции и выхлопы автомобилей не слишком способствовали здоровью.
– О-о-о, и ты туда же! – простонал Хэмилтон. – Это ложь, папа! Очередная ложь! Ну кого волновал дым от этой местной маленькой станции? Мне всего семнадцать лет, а я помню шесть извержений вулканов на соседних островах. Шесть! И каждый раз в небо выбрасывалось столько газов и пепла, сколько все человечество не нарабатывало за десятилетия всеми своими машинами, заводами, электростанциями и самолетами. Тогда какой смысл отказываться от электричества и бензина, если природа загрязняет сама себя в сотни раз больше – загрязняет и тут же исправляет? Зачем? Говорю тебе: они либо больны, либо преступны, как этот твой еврей Джонатан Вели.
– Опять Вели! – Ноах пристукнул кулаком по рулю. – Что ты к нему привязался? Мэр как мэр, не хуже других…
– Он еврей! – с чувством произнес парень. – Кто, по-твоему, придумал всю эту хрень, если не евреи? От них вся зараза, вся болезнь…
– Боже, что ты несешь… – вздохнул Метцель. – Просто уму непостижимо… Хорошо, что уже приехали, а то у меня голова кругом идет от твоих бредней. Давай, вылезай…
Хэмилтон подхватил рюкзак. Уже стоя на тротуаре, он вдруг снова просунул голову в машину.
– Пап, может, заберешь меня сегодня? Я позвоню.
– Как? Твой мобильный разрядился еще вчера.
– Я заряжу его у ребят, – Хэмилтон задорно подмигнул. – У них в Лагреме есть генераторы. Представь себе, работают на солярке, и небо почему-то не обрушилось…
Ноах перегнулся через сиденье и захлопнул дверцу. По официальной версии, в Делии не существовало ни генераторов, ни бензиновых или дизельных моторов – всех их ликвидировали как класс несколько лет тому назад. Последний «форд» с двигателем внутреннего сгорания был расплющен на торжественной церемонии в присутствии генсека ООН и ведущих активистов всемирной борьбы с потеплением. По сути, остров стал живым и действующим доказательством, что человечество вполне может обойтись без зловредных углеводородов, поэтому с тех пор хвалебные репортажи о Делии не сходили с экранов и со страниц мировых СМИ. Вместе с похвалами пришли и жирное финансирование, подарки от прогрессивных фондов и производителей передовых энергетических технологий.
Эту замечательную картину портило лишь одно: гнеритянские районы делийских городов наотрез отказались менять прежний образ жизни. Там продолжали гонять на дымных машинах и мотоциклах, а во время штиля, когда ветряки переставали вырабатывать электричество, чуть ли не из каждого двора слышался треск шумных и вонючих генераторов. Правительство попробовало было конфисковать запретную технику силой, но гнеры ответили массовыми волнениями, битьем витрин и двухнедельными грабежами, которые стали понемногу утихать только после покаянного заявления премьер-министра о том, что чернокожие граждане Делии имеют право на собственную культуру и на уважение к ней.
Впоследствии выяснилось, что, говоря о культуре, премьер имел в виду очень широкое толкование этого термина. «Ничего не поделаешь, такая у них культура», – говорили отныне пограничники, провожая глазами плывущий мимо них танкер с контрабандным горючим или сухогруз с бензиновыми генераторами, мотоциклами и авто. Ходили упорные слухи, что эта контрабанда оплачивалась из казенного кармана – тоже чисто из уважения к культуре. «Такая культура…» – вздыхали полицейские, политики, репортеры, преподаватели, менеджеры и прогрессивные гости со всей планеты; вздыхали и стыдливо опускали увлажненные слезою взгляды. Согласно неписаному, но от этого не менее действенному договору, всем им предлагалось попросту не замечать некоторые, прямо скажем, нежелательные проявления самобытной гнеритянской культуры.
![](https://kstati.net/wp-content/uploads/2020/10/tarn-razdavlennye-avto2.jpg)
Отъехав от школы, Ноах взглянул на индикатор зарядки, где давно уже светился красный огонек аварийного режима. До мэрии оставалось преодолеть ничтожные семь километров, но хватит ли аккумулятора? Он потянулся к рации, чтобы отключить ее и тем самым сэкономить еще несколько крох электроэнергии, но как раз в этот момент, словно почувствовав коварное намерение Ноаха, динамик крякнул и заговорил высоким голосом Гибсона Гловера – друга, напарника и заместителя начальника полиции города Хадау.
– Алло-алло… Ноах, ты на связи? Алло, Ноах!
Чертыхнувшись, Метцель нажал на кнопку микрофона.
– Что у тебя, Гибс? Только короче, моя батарея на последнем издыхании.
– У нас свежий труп, – ухмылка Гловера была слышна даже сквозь треск помех издыхающей рации. – Так нормально или надо еще короче?
– Где? Кто?
– Известно где – в Лагреме, где же еще… Нигеры развлекаются. Повесили кое-кого на фонаре.
«Нам можно, – вспомнились Ноаху слова сына. – Тут только папе нельзя».
Гибсон Гловер, по факту своего рождения чернокожим, тоже принадлежал к привилегированному кругу тех, кому можно употреблять запретные слова. И хотя он пользовался этим правом не всегда и не везде, с многолетним другом-приятелем «беляшом» Метцелем можно было не стесняться в выражениях.
Вспомнилась и надпись на футболке Хэма…
– Повесили? На фонаре? – переспросил Ноах. – Белого?
– Ты что? – опешил Гловер. – Похоже, твои батарейки подсели и в голове. Откуда в Лагреме беляши? Нигера и повесили. Нашего знакомого, Рашида Дырявая Вена.
– Рашида? – ахнул Метцель. – Того самого, который…
– Ага. Мне позвонила его подруга, оставила сообщение на мобиле. Еще вчера вечером. Но мобила к тому времени разрядилась. А сегодня утром я сел в нашу запасную тачку, подключился и…
– Ты сейчас где, в Лагреме?
– Конечно нет, – отвечал Гловер. – На границе, жду подкрепления. Сам понимаешь, одному туда соваться не хочется. Подъедешь?
– Возвращайся к мэрии, – сказал Ноах. – Заберешь меня оттуда. Моя тачка вот-вот заткнется.
– А труп нигера?
– А труп пускай повисит! – косясь на табло со стремительно убывающими процентами заряда, выкрикнул начальник полиции. – Ему уже торопиться некуда! Жди меня возле мэрии, понял? Поедем вместе…
Двигатель запнулся и смолк, затем погасла приборная доска. По инерции Ноаху еще удалось кое-как подрулить к краю тротуара. Оставшиеся до мэрии два километра он проделал пешком.
Мэр Хадау Джонатан Вели, интеллигентный седовласый джентльмен, подтянутый в обоих смыслах – спортивном и косметическом, принял начальника городской полиции в кабинете, увешанном фотографиями местных знаменитостей, среди которых особенно выделялся нависший над рабочим столом живописный портрет лагремского проповедника Маркуса Зета. Служитель Господа был изображен в виде библейского пророка, во весь свой немалый рост – по-видимому, в разгар проповеди, с гневным пронзительным взглядом, воздетой к небу левой рукой и устремленной на зрителя десницей, чей требовательный жест обличал, угрожал и указывал, а также, милосердно оправдывая бедняков в их непритязательной нищете, сурово вопрошал богачей о размере их вклада в церковную кассу.
Беседуя с посетителем, Вели непременно усаживал его так, чтобы тот оказался лицом к портрету, и гость, пронзенный рентгеновским лучом пророческого взора, уже по прошествии нескольких минут принимался ерзать от чувства возрастающей неловкости. А уж полчаса пытки портретом Маркуса Зета позволяли вить веревки из самых недоброжелательных упрямцев. Вот и теперь, поздоровавшись с Ноахом, мэр приветливо сопроводил его к одному из двух кресел, специально приготовленных для дружеских и конфиденциальных бесед – других в этом кабинете не велось в принципе.
– Садитесь, дорогой капитан, садитесь… вот сюда, сюда…
«Ну да, как же, как же. Знаем мы эти штучки…» – подумал Метцель. С достоинством кивнув, он развернул кресло на девяносто градусов и только после этого сел. Мэр разочарованно хмыкнул.
– Зачем же, капитан? Почему вы каждый раз поворачиваетесь боком? Неужели вы не любите беседовать лицом к лицу? Если так, то зря. Лицом к лицу – больше откровенности.
– Ничего страшного, господин мэр, – безмятежно отвечал Ноах. – Мне нравится, когда люди смотрят на мой мужественный профиль. Уверяю вас, он ничуть не менее откровенен, чем фас.
– Что ж, как хотите, – вздохнул Вели, уселся сам и сцепил руки на животе. – Итак?
– Итак? – после непродолжительного молчания переспросил Метцель. – Это вопрос?
– Ну, в общем, да, – доброжелательно кивнул мэр. – Какие у вас новости?
Метцель пожал плечами:
– Квартальный отчет я подал вам неделю назад. С того времени мало что изменилось. Разве что сегодня: убийство в Лагреме. Говорят, там повесили мужчину, наркомана Рашида Хансона по кличке Дырявая Вена. Последние пять лет он был нашим главным осведомителем.
– Гм… повесили… – рассеянно пробормотал Вели, покручивая большими пальцами, и зачем-то повторил по слогам: – По-ве-си-ли… Кстати, вы уверены, что это убийство? Наркоманы склонны кончать с собой.
– Верно, склонны, – согласился Ноах. – Пока что я ни в чем не уверен. Собственно, следствие еще не началось. Мы с Гибсом Гловером едем туда сразу после нашей с вами встречи.
Мэр покосился в сторону портрета Маркуса Зета. Казалось, проповедник не только прислушивается к беседе, но и участвует в ней самым непосредственным образом.
– Следс-тви-е… – снова отчеканил мэр. – Нет нужды напоминать, что оно должно быть проведено с максимальным уважением к самобытной культуре жителей Лагрема.
– Нет нужды, – снова согласился начальник полиции. – Но вы ведь позвали меня по какой-то другой причине, правда?
Вели печально улыбнулся и вдруг действительно стал очень похож на еврея.
– Вам никогда не казалось, что мы живем в глубоко больном обществе? – спросил он. – Имущественное и расовое неравенство, социальная несправедливость, нежелание понять другого… Сплошные «не», «не», «не»…
– Никогда не казалось? – усмехнулся Ноах. – Вы, может, не поверите, но со мной с самого утра только о болезнях и говорят.
– Да что вы? – удивился мэр. – Кто же?
– Сначала Аманда Росс, моя соседка. Потом сын по дороге в школу. Теперь вот вы. Поневоле хочется закашляться, измерить температуру и лечь в постель.
– А-ман-да… – задумчиво повторил Джонатан Вели. – Хорошо, что вы о ней вспомнили. Потому что одна моя просьба связана именно с нею. Вы ведь не откажетесь дать интервью иностранному журналисту – в качестве, так сказать, сочувственного соседа? Аманда Росс, конечно, главная достопримечательность нашего города, но приезжего наверняка заинтересует и общий фон. История Хадоу и Делии, местные обычаи, кухня – ну, вы понимаете.
– Но, господин мэр, на мне висит нераскрытое убийство! Причем пока еще висит буквально…
– Ничего-ничего, – отмахнулся мэр. – Встретитесь с ним после того, как вернетесь из Лагрема. Но сделайте это обязательно сегодня. Вы ведь понимаете, капитан: после закрытия шахты туризм – наша главная отрасль… Мы не можем пренебрегать прессой.
– Но почему я? – возмутился Метцель. – В мэрии есть пресс-атташе! Вы прекрасно знаете, что мы разрываемся на части. За последние три года штат полиции сокращен дважды. Дважды! Нас теперь всего четверо плюс секретарша. Чеддик в отпуске, Хомс болен – вот вам, кстати, еще одна болезнь… Сегодня на дежурстве только Гловер и я – вдвоем на весь Хадоу! А вы подкидываете мне еще этого репортера!
Вели смерил его усталым взглядом.
– Ничего страшного, капитан. Скажите спасибо, что мне удалось сохранить этот штат. Многие в городском совете требуют вообще сократить полицию… В белых кварталах преступность невелика, а в Лагреме… гм… Лагрем лучше оставить в покое. Там слишком ненавидят полицию.
Ноах недоверчиво уставился на градоначальника.
– Так что же, не заезжать туда вообще? Сначала мы закрывали глаза на изнасилования, наркоманию и кражи, потом на бензиновые автомобили и генераторы, а теперь вы предлагаете не реагировать на убийства? По-вашему, я должен оставить труп гнера висеть на фонаре, пока не сгниет?
Мэр развел руками.
– Ну, многое, что там делается, представляет собой неотъемлемую часть их культуры, а культуру следует уважать. Со временем они придут в норму, вот увидите. И вот еще что, капитан… Вы только что употребили слово «гнер»… Общественность давно уже требует признать его недопустимым, расистским. Официального решения пока нет, но мы, политики и госслужащие, должны подавать пример первыми.
– Недопустимым? – изумился Метцель. – Вы хотите сказать, что надо вернуться к прежнему слову…
– Нет! – в ужасе возопил Вели, оглянувшись на устрашающий портрет. – Только не произносите его вслух! То слово тоже остается запретным, но теперь оно запретно в квадрате. Даже в кубе! А просто запретным не сегодня завтра станет пока еще допустимое «гнер».
– Тогда как же…
– Комбинация из двух слов! – с довольным видом пояснил мэр. – Живущие на Делии потомки выходцев из Африки будут отныне называться «африкоделийцы». Длинновато, согласен. Но со временем это тоже придет в норму. Язык ведь, знаете ли, сам сокращает лишние слоги. Поэтому не исключено, что окончательный, простонародный вариант будет выглядеть как-нибудь так: «фрикадели». «Фрикадели» и «фрикадельки». Звучно и красиво.
Метцель вздохнул. В его глазах все эти переименования выглядели полнейшей чепухой, не стоящей обсуждения или спора.
– Понятно, – сказал он, берясь за фуражку. – Значит, журналист и фрикадельки. Будет исполнено, господин мэр. Еще что-нибудь или я могу идти?
– Подождите, – остановил его Вели. – Главное еще впереди. На нас, вдобавок ко всем другим болезням, надвигается эпидемия гриппа. Как всегда, из Китая. Но на этот раз есть веские основания полагать, что эта болезнь, как и многие другие общественные массовые беды, инспирирована.
– Инспирирована? Кем?
– Кем-кем… – Джонатан Вели брезгливо передернул плечами. – Кем обычно. Международными монополиями, правыми и фашистскими кругами, масонами, глобалистами, еврейским капиталом…
Словно ища подтверждения своим словам, мэр снова оборотился к испепеляющему образу проповедника и лишь затем вернулся к удивленному взгляду начальника полиции.
– Что вы так на меня уставились, капитан? – с неожиданной сварливостью проговорил он. – В чем-то подозреваете? Если да, то в чем именно? Ну, не стесняйтесь: в конце концов подозревать – ваша профессия.
– Да нет, что вы… – растерялся Ноах.
– Знаю-знаю! – продолжал напирать градоначальник. – Кто-то распускает по городу лживые слухи о моем еврействе. Но я не еврей, слышите?! Не еврей! Вот, смотрите…
Он быстро распустил галстук и, расстегнув рубашку, предъявил оловянный нательный крестик на простом шнурке.
– Видите?! Показать вам еще кое-что, чтобы покончить с этим поклепом раз и навсегда? Пожалуйста… пожалуйста…
Джонатан Вели с той же головокружительной скоростью спустил штаны и помахал перед потерявшим дар речи Метцелем вещественным доказательством своей принципиальной чуждости всякому и всяческому еврейству, включая коварных глобалистов, тайных масонов и всепроникающий еврейский капитал.
– Что вы… что вы… не надо… – вяло бормотал Ноах, не зная, куда деваться.
Зато проповедник на портрете ничуть не изменился в лице – по-видимому, он наблюдал это зрелище далеко не в первый раз. Тем временем мэр вернул аргумент на место, подтянул брюки, застегнулся, поправил галстук и принял обычный сердечно-дружеский вид.
– Так вот, возвращаясь к теме эпидемии… – сказал он как ни в чем не бывало. – Возможно, в городе понадобится карантин. Я имею в виду карантин по полной программе – с изоляцией инфицированных, запретом покидать дома и патрулированием улиц. Что, конечно, потребует дополнительных усилий от вверенной вам полиции. Само собой, придется отменить отпуска. Объявите о приеме добровольных помощников из числа студентов и старшеклассников. Боюсь, нам предстоит нелегкая пора…
– Включая Лагрем? – перебил начальника Ноах.
Мэр укоризненно покачал головой, как бы ставя подчиненному на вид его прискорбную непонятливость.
– Конечно, капитан. Фрикадели и фрикадельки – такие же полноправные горожане, как и мы с вами. Вместе с тем мы обязаны принимать во внимание особенности их самобытной культуры и всемерно…
– А если они откажутся? – снова встрял Метцель.
– …и всемерно уважать их, – с напором закончил градоначальник.
– Понятно, господин мэр, – сказал Ноах, нахлобучивая фуражку. – Я могу идти?
– Спасибо за службу! – торжественно возгласил хозяин кабинета. – И не забудьте об интервью! Я велю секретарше пригласить журналиста к двенадцати. Надеюсь, к тому времени вы закончите с вашим висельником…
– Ну да… с моим висельником… – бормотал себе под нос Ноах, направляясь к выходу.
У дверей он обернулся, чтобы откозырять напоследок, и снова наткнулся взглядом на огненный взор и указующий перст черного проповедника. «Вон! – гласили бы эти знаки, будучи переведены в звук. – Пошел вон, ты, белая полицейская свинья!»
Самобытная культура Лагрема исключала доброжелательное отношение к копам любого ранга и цвета.
Алекс ТАРН