Последняя песня перед потопом

Продолжение. Начало

– Слушай, пап, – после паузы сказал Хэмилтон, – зачем ты якшаешься с Джонатаном Вели? Тебе это не на пользу.

– Что-что? – переспросил Ноах, решив, что ослышался.

– Зачем ты едешь к мэру? – повторил парень с какой-то новой, незнакомой интонацией. – Мой тебе совет: держись от него подальше.

Метцель удивленно посмотрел на сына: тот явно не шутил, отставив на время гаерский тон и для пущей серьезности вернув кепку в норму, козырьком вперед.

– Что за чушь, Хэм? Ты сам-то слышишь, что несешь? Мэр – мой прямой начальник. Как я могу держаться подальше от своего начальника? И почему, во имя всех святых, я должен это делать? Есть причина?

– Он инфицирован…

– Что-о-о?

– Инфицирован, помечен, болен, обречен… – вполголоса проговорил Хэмилтон. – А от таких надо держаться подальше, чтобы не попасть…

Он проглотил окончание фразы, в точности как Ноах несколько минут назад.

– Не попасть куда? – насмешливо поинтересовался отец. – В больные?.. В карантин?.. В чумной барак?..

– …на фонарь, – глядя в сторону, закончил парень.

– Да ну? – удивился отец. – И кто ж меня повесит? И, главное, за какие такие грехи? Может, за то, что вырастил такого вот умника? Или за то, что везу его в школу, потому что ему лень крутить педали самому?

Хэмилтон с досадой помотал головой.

– Ты что, пап, вообще ничего не видишь? Тут же все больное, взгляни… – он ткнул пальцем в аккуратные домики богатого пригорода с грустными обездвиженными автомобилями, припаркованными на подъездных дорожках.

– Больное? Не вижу ничего больного. Тут даже больных уличных кошек отлавливают, лечат и сдают в приют.

– Нет! Не так! – горячо возразил парень. – Отлавливают и кастрируют! Отлавливают и стерилизуют! Был бы ты котом, тебе бы понравилось остаться без яиц? По-твоему, здоровые нормальные люди так поступают с беззащитным зверьем? А эти машины, посмотри на них! Ну какой нормальный человек откажется от бензинового двигателя и перейдет на электромобили там, где сто дней в году нет электричества?

Метцель пожал плечами.

– Ты забываешь, что закон о запрете бензина был принят, когда еще работала угольная станция, и электричества хватало. Тогда это решение казалось оправданным.

– Так это тогда! – не уступал Хэмилтон. – Но два года спустя они запретили и уголь! И ты еще называешь их нормальными здоровыми людьми? Они врут не переставая. Врут в телевизоре, врут по радио, врут в школе, врут в университете – врут повсюду. Это болезнь, папа, настоящая эпидемия.

Ноах покосился на распалившегося парня и не смог сдержать улыбку. Эх, юность, горячая, непримиримая пора. Наверно, права Кора: надо перетерпеть, дать мальчику перебеситься, а потом все наладится.

– Ну уж прямо и эпидемия, – примирительно проговорил он. – Это всего лишь временные проблемы, сынок. Да, ветряки и солнечные панели пока не дают нужной мощности, но технология не стоит на месте. Найдется решение и для нашего острова. Согласись, дым от угольной станции и выхлопы автомобилей не слишком способствовали здоровью.

– О-о-о, и ты туда же! – простонал Хэмилтон. – Это ложь, папа! Очередная ложь! Ну кого волновал дым от этой местной маленькой станции? Мне всего семнадцать лет, а я помню шесть извержений вулканов на соседних островах. Шесть! И каждый раз в небо выбрасывалось столько газов и пепла, сколько все человечество не нарабатывало за десятилетия всеми своими машинами, заводами, электростанциями и самолетами. Тогда какой смысл отказываться от электричества и бензина, если природа загрязняет сама себя в сотни раз больше – загрязняет и тут же исправляет? Зачем? Говорю тебе: они либо больны, либо преступны, как этот твой еврей Джонатан Вели.

– Опять Вели! – Ноах пристукнул кулаком по рулю. – Что ты к нему привязался? Мэр как мэр, не хуже других…

– Он еврей! – с чувством произнес парень. – Кто, по-твоему, придумал всю эту хрень, если не евреи? От них вся зараза, вся болезнь…

– Боже, что ты несешь… – вздохнул Метцель. – Просто уму непостижимо… Хорошо, что уже приехали, а то у меня голова кругом идет от твоих бредней. Давай, вылезай…

Хэмилтон подхватил рюкзак. Уже стоя на тротуаре, он вдруг снова просунул голову в машину.

– Пап, может, заберешь меня сегодня? Я позвоню.

– Как? Твой мобильный разрядился еще вчера.

– Я заряжу его у ребят, – Хэмилтон задорно подмигнул. – У них в Лагреме есть генераторы. Представь себе, работают на солярке, и небо почему-то не обрушилось…

Ноах перегнулся через сиденье и захлопнул дверцу. По официальной версии, в Делии не существовало ни генераторов, ни бензиновых или дизельных моторов – всех их ликвидировали как класс несколько лет тому назад. Последний «форд» с двигателем внутреннего сгорания был расплющен на торжественной церемонии в присутствии генсека ООН и ведущих активистов всемирной борьбы с потеплением. По сути, остров стал живым и действующим доказательством, что человечество вполне может обойтись без зловредных углеводородов, поэтому с тех пор хвалебные репортажи о Делии не сходили с экранов и со страниц мировых СМИ. Вместе с похвалами пришли и жирное финансирование, подарки от прогрессивных фондов и производителей передовых энергетических технологий.

Эту замечательную картину портило лишь одно: гнеритянские районы делийских городов наотрез отказались менять прежний образ жизни. Там продолжали гонять на дымных машинах и мотоциклах, а во время штиля, когда ветряки переставали вырабатывать электричество, чуть ли не из каждого двора слышался треск шумных и вонючих генераторов. Правительство попробовало было конфисковать запретную технику силой, но гнеры ответили массовыми волнениями, битьем витрин и двухнедельными грабежами, которые стали понемногу утихать только после покаянного заявления премьер-министра о том, что чернокожие граждане Делии имеют право на собственную культуру и на уважение к ней.

Впоследствии выяснилось, что, говоря о культуре, премьер имел в виду очень широкое толкование этого термина. «Ничего не поделаешь, такая у них культура», – говорили отныне пограничники, провожая глазами плывущий мимо них танкер с контрабандным горючим или сухогруз с бензиновыми генераторами, мотоциклами и авто. Ходили упорные слухи, что эта контрабанда оплачивалась из казенного кармана – тоже чисто из уважения к культуре. «Такая культура…» – вздыхали полицейские, политики, репортеры, преподаватели, менеджеры и прогрессивные гости со всей планеты; вздыхали и стыдливо опускали увлажненные слезою взгляды. Согласно неписаному, но от этого не менее действенному договору, всем им предлагалось попросту не замечать некоторые, прямо скажем, нежелательные проявления самобытной гнеритянской культуры.

Отъехав от школы, Ноах взглянул на индикатор зарядки, где давно уже светился красный огонек аварийного режима. До мэрии оставалось преодолеть ничтожные семь километров, но хватит ли аккумулятора? Он потянулся к рации, чтобы отключить ее и тем самым сэкономить еще несколько крох электроэнергии, но как раз в этот момент, словно почувствовав коварное намерение Ноаха, динамик крякнул и заговорил высоким голосом Гибсона Гловера – друга, напарника и заместителя начальника полиции города Хадау.

– Алло-алло… Ноах, ты на связи? Алло, Ноах!

Чертыхнувшись, Метцель нажал на кнопку микрофона.

– Что у тебя, Гибс? Только короче, моя батарея на последнем издыхании.

– У нас свежий труп, – ухмылка Гловера была слышна даже сквозь треск помех издыхающей рации. – Так нормально или надо еще короче?

– Где? Кто?

– Известно где – в Лагреме, где же еще… Нигеры развлекаются. Повесили кое-кого на фонаре.

«Нам можно, – вспомнились Ноаху слова сына. – Тут только папе нельзя».

Гибсон Гловер, по факту своего рождения чернокожим, тоже принадлежал к привилегированному кругу тех, кому можно употреблять запретные слова. И хотя он пользовался этим правом не всегда и не везде, с многолетним другом-приятелем «беляшом» Метцелем можно было не стесняться в выражениях.

Вспомнилась и надпись на футболке Хэма…

– Повесили? На фонаре? – переспросил Ноах. – Белого?

– Ты что? – опешил Гловер. – Похоже, твои батарейки подсели и в голове. Откуда в Лагреме беляши? Нигера и повесили. Нашего знакомого, Рашида Дырявая Вена.

– Рашида? – ахнул Метцель. – Того самого, который…

– Ага. Мне позвонила его подруга, оставила сообщение на мобиле. Еще вчера вечером. Но мобила к тому времени разрядилась. А сегодня утром я сел в нашу запасную тачку, подключился и…

– Ты сейчас где, в Лагреме?

– Конечно нет, – отвечал Гловер. – На границе, жду подкрепления. Сам понимаешь, одному туда соваться не хочется. Подъедешь?

– Возвращайся к мэрии, – сказал Ноах. – Заберешь меня оттуда. Моя тачка вот-вот заткнется.

– А труп нигера?

– А труп пускай повисит! – косясь на табло со стремительно убывающими процентами заряда, выкрикнул начальник полиции. – Ему уже торопиться некуда! Жди меня возле мэрии, понял? Поедем вместе…

Двигатель запнулся и смолк, затем погасла приборная доска. По инерции Ноаху еще удалось кое-как подрулить к краю тротуара. Оставшиеся до мэрии два километра он проделал пешком.

Мэр Хадау Джонатан Вели, интеллигентный седовласый джентльмен, подтянутый в обоих смыслах – спортивном и косметическом, принял начальника городской полиции в кабинете, увешанном фотографиями местных знаменитостей, среди которых особенно выделялся нависший над рабочим столом живописный портрет лагремского проповедника Маркуса Зета. Служитель Господа был изображен в виде библейского пророка, во весь свой немалый рост – по-видимому, в разгар проповеди, с гневным пронзительным взглядом, воздетой к небу левой рукой и устремленной на зрителя десницей, чей требовательный жест обличал, угрожал и указывал, а также, милосердно оправдывая бедняков в их непритязательной нищете, сурово вопрошал богачей о размере их вклада в церковную кассу.

Беседуя с посетителем, Вели непременно усаживал его так, чтобы тот оказался лицом к портрету, и гость, пронзенный рентгеновским лучом пророческого взора, уже по прошествии нескольких минут принимался ерзать от чувства возрастающей неловкости. А уж полчаса пытки портретом Маркуса Зета позволяли вить веревки из самых недоброжелательных упрямцев. Вот и теперь, поздоровавшись с Ноахом, мэр приветливо сопроводил его к одному из двух кресел, специально приготовленных для дружеских и конфиденциальных бесед – других в этом кабинете не велось в принципе.

– Садитесь, дорогой капитан, садитесь… вот сюда, сюда…

«Ну да, как же, как же. Знаем мы эти штучки…» – подумал Метцель. С достоинством кивнув, он развернул кресло на девяносто градусов и только после этого сел. Мэр разочарованно хмыкнул.

– Зачем же, капитан? Почему вы каждый раз поворачиваетесь боком? Неужели вы не любите беседовать лицом к лицу? Если так, то зря. Лицом к лицу – больше откровенности.

– Ничего страшного, господин мэр, – безмятежно отвечал Ноах. – Мне нравится, когда люди смотрят на мой мужественный профиль. Уверяю вас, он ничуть не менее откровенен, чем фас.

– Что ж, как хотите, – вздохнул Вели, уселся сам и сцепил руки на животе. – Итак?

– Итак? – после непродолжительного молчания переспросил Метцель. – Это вопрос?

– Ну, в общем, да, – доброжелательно кивнул мэр. – Какие у вас новости?

Метцель пожал плечами:

– Квартальный отчет я подал вам неделю назад. С того времени мало что изменилось. Разве что сегодня: убийство в Лагреме. Говорят, там повесили мужчину, наркомана Рашида Хансона по кличке Дырявая Вена. Последние пять лет он был нашим главным осведомителем.

– Гм… повесили… – рассеянно пробормотал Вели, покручивая большими пальцами, и зачем-то повторил по слогам: – По-ве-си-ли… Кстати, вы уверены, что это убийство? Наркоманы склонны кончать с собой.

– Верно, склонны, – согласился Ноах. – Пока что я ни в чем не уверен. Собственно, следствие еще не началось. Мы с Гибсом Гловером едем туда сразу после нашей с вами встречи.

Мэр покосился в сторону портрета Маркуса Зета. Казалось, проповедник не только прислушивается к беседе, но и участвует в ней самым непосредственным образом.

– Следс-тви-е… – снова отчеканил мэр. – Нет нужды напоминать, что оно должно быть проведено с максимальным уважением к самобытной культуре жителей Лагрема.

– Нет нужды, – снова согласился начальник полиции. – Но вы ведь позвали меня по какой-то другой причине, правда?

Вели печально улыбнулся и вдруг действительно стал очень похож на еврея.

– Вам никогда не казалось, что мы живем в глубоко больном обществе? – спросил он. – Имущественное и расовое неравенство, социальная несправедливость, нежелание понять другого… Сплошные «не», «не», «не»…

– Никогда не казалось? – усмехнулся Ноах. – Вы, может, не поверите, но со мной с самого утра только о болезнях и говорят.

– Да что вы? – удивился мэр. – Кто же?

– Сначала Аманда Росс, моя соседка. Потом сын по дороге в школу. Теперь вот вы. Поневоле хочется закашляться, измерить температуру и лечь в постель.

– А-ман-да… – задумчиво повторил Джонатан Вели. – Хорошо, что вы о ней вспомнили. Потому что одна моя просьба связана именно с нею. Вы ведь не откажетесь дать интервью иностранному журналисту – в качестве, так сказать, сочувственного соседа? Аманда Росс, конечно, главная достопримечательность нашего города, но приезжего наверняка заинтересует и общий фон. История Хадоу и Делии, местные обычаи, кухня – ну, вы понимаете.

– Но, господин мэр, на мне висит нераскрытое убийство! Причем пока еще висит буквально…

– Ничего-ничего, – отмахнулся мэр. – Встретитесь с ним после того, как вернетесь из Лагрема. Но сделайте это обязательно сегодня. Вы ведь понимаете, капитан: после закрытия шахты туризм – наша главная отрасль… Мы не можем пренебрегать прессой.

– Но почему я? – возмутился Метцель. – В мэрии есть пресс-атташе! Вы прекрасно знаете, что мы разрываемся на части. За последние три года штат полиции сокращен дважды. Дважды! Нас теперь всего четверо плюс секретарша. Чеддик в отпуске, Хомс болен – вот вам, кстати, еще одна болезнь… Сегодня на дежурстве только Гловер и я – вдвоем на весь Хадоу! А вы подкидываете мне еще этого репортера!

Вели смерил его усталым взглядом.

– Ничего страшного, капитан. Скажите спасибо, что мне удалось сохранить этот штат. Многие в городском совете требуют вообще сократить полицию… В белых кварталах преступность невелика, а в Лагреме… гм… Лагрем лучше оставить в покое. Там слишком ненавидят полицию.

Ноах недоверчиво уставился на градоначальника.

– Так что же, не заезжать туда вообще? Сначала мы закрывали глаза на изнасилования, наркоманию и кражи, потом на бензиновые автомобили и генераторы, а теперь вы предлагаете не реагировать на убийства? По-вашему, я должен оставить труп гнера висеть на фонаре, пока не сгниет?

Мэр развел руками.

– Ну, многое, что там делается, представляет собой неотъемлемую часть их культуры, а культуру следует уважать. Со временем они придут в норму, вот увидите. И вот еще что, капитан… Вы только что употребили слово «гнер»… Общественность давно уже требует признать его недопустимым, расистским. Официального решения пока нет, но мы, политики и госслужащие, должны подавать пример первыми.

– Недопустимым? – изумился Метцель. – Вы хотите сказать, что надо вернуться к прежнему слову…

– Нет! – в ужасе возопил Вели, оглянувшись на устрашающий портрет. – Только не произносите его вслух! То слово тоже остается запретным, но теперь оно запретно в квадрате. Даже в кубе! А просто запретным не сегодня завтра станет пока еще допустимое «гнер».

– Тогда как же…

– Комбинация из двух слов! – с довольным видом пояснил мэр. – Живущие на Делии потомки выходцев из Африки будут отныне называться «африкоделийцы». Длинновато, согласен. Но со временем это тоже придет в норму. Язык ведь, знаете ли, сам сокращает лишние слоги. Поэтому не исключено, что окончательный, простонародный вариант будет выглядеть как-нибудь так: «фрикадели». «Фрикадели» и «фрикадельки». Звучно и красиво.

Метцель вздохнул. В его глазах все эти переименования выглядели полнейшей чепухой, не стоящей обсуждения или спора.

– Понятно, – сказал он, берясь за фуражку. – Значит, журналист и фрикадельки. Будет исполнено, господин мэр. Еще что-нибудь или я могу идти?

– Подождите, – остановил его Вели. – Главное еще впереди. На нас, вдобавок ко всем другим болезням, надвигается эпидемия гриппа. Как всегда, из Китая. Но на этот раз есть веские основания полагать, что эта болезнь, как и многие другие общественные массовые беды, инспирирована.

– Инспирирована? Кем?

– Кем-кем… – Джонатан Вели брезгливо передернул плечами. – Кем обычно. Международными монополиями, правыми и фашистскими кругами, масонами, глобалистами, еврейским капиталом…

Словно ища подтверждения своим словам, мэр снова оборотился к испепеляющему образу проповедника и лишь затем вернулся к удивленному взгляду начальника полиции.

– Что вы так на меня уставились, капитан? – с неожиданной сварливостью проговорил он. – В чем-то подозреваете? Если да, то в чем именно? Ну, не стесняйтесь: в конце концов подозревать – ваша профессия.

– Да нет, что вы… – растерялся Ноах.

– Знаю-знаю! – продолжал напирать градоначальник. – Кто-то распускает по городу лживые слухи о моем еврействе. Но я не еврей, слышите?! Не еврей! Вот, смотрите…

Он быстро распустил галстук и, расстегнув рубашку, предъявил оловянный нательный крестик на простом шнурке.

– Видите?! Показать вам еще кое-что, чтобы покончить с этим поклепом раз и навсегда? Пожалуйста… пожалуйста…

Джонатан Вели с той же головокружительной скоростью спустил штаны и помахал перед потерявшим дар речи Метцелем вещественным доказательством своей принципиальной чуждости всякому и всяческому еврейству, включая коварных глобалистов, тайных масонов и всепроникающий еврейский капитал.

– Что вы… что вы… не надо… – вяло бормотал Ноах, не зная, куда деваться.

Зато проповедник на портрете ничуть не изменился в лице – по-видимому, он наблюдал это зрелище далеко не в первый раз. Тем временем мэр вернул аргумент на место, подтянул брюки, застегнулся, поправил галстук и принял обычный сердечно-дружеский вид.

– Так вот, возвращаясь к теме эпидемии… – сказал он как ни в чем не бывало. – Возможно, в городе понадобится карантин. Я имею в виду карантин по полной программе – с изоляцией инфицированных, запретом покидать дома и патрулированием улиц. Что, конечно, потребует дополнительных усилий от вверенной вам полиции. Само собой, придется отменить отпуска. Объявите о приеме добровольных помощников из числа студентов и старшеклассников. Боюсь, нам предстоит нелегкая пора…

– Включая Лагрем? – перебил начальника Ноах.

Мэр укоризненно покачал головой, как бы ставя подчиненному на вид его прискорбную непонятливость.

– Конечно, капитан. Фрикадели и фрикадельки – такие же полноправные горожане, как и мы с вами. Вместе с тем мы обязаны принимать во внимание особенности их самобытной культуры и всемерно…

– А если они откажутся? – снова встрял Метцель.

– …и всемерно уважать их, – с напором закончил градоначальник.

– Понятно, господин мэр, – сказал Ноах, нахлобучивая фуражку. – Я могу идти?

– Спасибо за службу! – торжественно возгласил хозяин кабинета. – И не забудьте об интервью! Я велю секретарше пригласить журналиста к двенадцати. Надеюсь, к тому времени вы закончите с вашим висельником…

– Ну да… с моим висельником… – бормотал себе под нос Ноах, направляясь к выходу.

У дверей он обернулся, чтобы откозырять напоследок, и снова наткнулся взглядом на огненный взор и указующий перст черного проповедника. «Вон! – гласили бы эти знаки, будучи переведены в звук. – Пошел вон, ты, белая полицейская свинья!»

Самобытная культура Лагрема исключала доброжелательное отношение к копам любого ранга и цвета.

Продолжение

Алекс ТАРН