Поездка

Посвящается Ю.В и В.О

Это не документ, а память,
чем выгодно и отличается.

– Значит, так: едешь в Мисхор, находишь место для жилья, звонишь нам, мы приезжаем. Две недели отдых у моря. Вопросы?

Это один из двух, деловой, высокий, белокурый.

– Ты ему объясни, что ему надо в Мисхор. Не в Минусинск. Да, и уточни, что Мисхор в Крыму. Там море. И что жилье не на него одного, а на всех нас. И чтобы еда была неподалеку. И что мы не паломники и не спим стоя. Почему так говорю? Только глянь на его выражение лица. Ворон на распутье.

А это уже другой, шатен и высокий, с сильно выраженным, но глубоко спрятанным романтическим уклоном.

Это было еще в те времена, когда мы понятия не имели, что такое Медикер. Когда в продаже были долгоиграющие пластинки. И когда за обувью на каждый день ездили в столицу нашей родины. Под видом командировок, естественно. А, ну да, и для поездки в Крым не требовалось проходить фейсконтроль и знать слова гимна титульной нации.

В Мисхоре я был год назад. Рассказывая о своих впечатлениях, я освежал сухое повествование такими красочными деталями, почерпнутыми из пребывания Поля Гогена на Таити, что если бы не ноябрь, то выехали бы в Мисхор с утра.

Путь в Мисхор лежал через вокзал. Точнее, через билетную кассу. Ни один нормальный человек не обращался в билетную кассу на вокзале. Шли в кассу предварительной продажи билетов. Это вроде бы за 30 дней минимум до отъезда. И только идиот верил в это. В этой кассе брали билеты куда угодно и на когда угодно. Но и в эту кассу я не пошел просто так, так как только идиот пойдет в такую кассу без блата.

Компьютеры еще не изобрели, телефоны были далеко не у всех, знакомых в обкоме партии не было. Не было их и среди мясников и продавщиц овощных магазинов (по мотивам фильма «Блондинка за углом»). Но в нашей пятиэтажке, прямо под нашей квартирой, жил паренек, девятиклассник, мама которого работала кассиршей в кассах предварительной продажи билетов. У мамы уже была другая семья, жила она в другом районе, но в кассе работала по-прежнему.

Я не стал утруждать соседа-девятиклассника своими проблемами и пошел в кассы напрямую. Достоявшись до окошка, я:

– Здравствуйте, Полина Марковна. Я – друг Сережи, и мне нужен билет до Симферополя на завтра.

Полина Марковна устало подняла глаза, потом на ее губах промелькнула слабая улыбка.

– Понятия не имела, что Сережка такой популярный. Ты сегодня уже шестой. Билет только в общий. Ночь ехать, не прокиснешь. А плацкартные – только на сентябрь. Берешь?

– Спасибо. Серега под нами живет, на первом этаже.

– Знаю. Я там жила тоже. До прошлого года.

Русская интеллигенция XIX века ввела в употребление термин «хождение в народ». Эти хождения были так же далеки от народа, как и декабристы. Ночь, проведенная в общем вагоне в конце июля, – вот настоящее приобщение к народу. Физическое, так как сидишь почти в обнимку даже на верхней полке, духовное, так как из-за жары все снимают обувь, и культурное, так как всегда поют где-то рядом. Или выясняют отношения.

За всю поездку никто билетов не проверял. Вероятно, считалось, что за такие условия поездки государство должно доплачивать. Поезд шел на юг. Все больше и больше появлялось полустанков, где местные жители выносили к вагонам дары огородов и курятников. Яблоки, помидоры, огурцы, зеленый лук, творог, сметана, молоко, творог уже со сметаной (это все молочное непонятно откуда), яйца вкрутую, сало (с колхозного рынка, не иначе), маринады, домашние пирожки с ягодами, мясом, творогом – в общем, тотальный голод и дальнейшее обнищание масс.

На таких полустанках поезд стоит совсем недолго. Окна открыты, торга почти нет. Или да, или нет. Поезд начинает медленно двигаться. Последние сделки совершаются уже на ходу и бегом. Следующий час в вагонах только хруст, чавканье и жевание. Холодильников нет. Надо жрать всё и сразу. Именно жрать, не есть. Есть – это foie – de-grass, тартинки с маслинками, фаршированные голуби, шампиньоны в бургундском.

Ночь жару снимает, но немного. Идешь в тамбур. Дверь вагона, вопреки инструкциям, открыта настежь. Проводник, поворчав немного для проформы, оставляет дверь открытой. Сразу становится прохладнее. А если еще открыть дверь на переходную площадку, то, несмотря на грохот колес, возвращаешься в прохладную жизнь.

Вагон не спит, так не спят. Это называется отключиться. Слишком тесно и жарко для спанья. Открытые рты, закинутые назад головы, воздух втягивается в легкие то со свистом, то с рычанием, то с каким-то тявканием. А у некоторых это вообще звучит как хихиканье. Сколько людей, столько и храпов.

Кондиционеров нет, и неотфильтрованная угольная пыль вперемешку со степной покрывает все и всех. На всю жизнь запах паровозной гари. Почти как в известной туристской песне:

 

…А волны нежно пахнут корюшкой

И тихо плещутся в баркас,

И камни с гладкой нежной кожицей

Как под коленками у нас…

 

Но рано утром уже видим море. Какое-то время поезд идет метрах в двадцати от прибоя. Жары уже нет. У многих пассажиров мечтательное выражение лиц. Почти как у А.С. Пушкина, прощающегося с морем. Конечно, море тут ни при чем. Подумаешь, много воды. Главное, что скоро все это кончится. Поездка эта. И вот уже Симферополь. Билет на троллейбус в Ялту. Одна незапланированная остановка, потому что кого-то тошнит прямо в окно. И вот Ялта.

Не успеваешь выйти из троллейбуса, как тебя окружают десятки местных. Впечатление такое, что все местные живут прямо в море, так как у всех комнаты в аренду прямо на берегу, почти в воде. Как в Венеции. Да еще и тишина, цветы, фруктовый сад, рядом поликлиника, три столовые, два кафе. И да, чуть не забыл главное: это все почти бесплатно. Себе в убыток сдают. Людей жалко приезжающих. Когда они еще такое море увидят?

Меня, ничуть не стесняясь, тянут сразу в восемь сторон. Наверное, потому, что стою с открытым ртом, а значит, и с глупым видом. Наконец одна дама, размахивая томиком Бальзака, обращается ко мне так, чтобы слышал весь ялтинский автовокзал:

– Я не понимаю, вы хотите отдохнуть у моря или не хотите отдохнуть у моря? Если не хотите, то положите вот здесь, прямо на асфальт, 300 рублей — и троллейбус на Симферополь отходит через час. А если хотите отдохнуть у моря, недорого и в тишине, идите за мной. Не пожалеете.

Первые сомнения появились у меня минут через пятнадцать подъема в гору. Мы шли по каким-то улочкам, вперед и вверх, пока наконец море не блеснуло далеко внизу в виде дымки. Я знал, что озеро Титикака находится высоко в горах. Но чтобы к морю шли в гору?

– Ну, вот мы и пришли. Смотрите, какой сад! Вот ваша раскладушка в саду. Зачем вам душиться в духоте? Поживите на свежем воздухе.

– А-а. Ну, а если дождь?

– Ваша же раскладушка под деревом. Или вон сарайчик. Я его не закрываю на ночь. Он вполне обитаем. Месяц назад там жила семья из Улан-Удэ. А построен был для нашей козы. То есть там не протекает и можно сено подстелить.

– Но я не один, и скоро…

– Ваша девочка скоро прикатит? Молодые, вам и на одной раскладушке то, что надо. Мне бы ваши годы, я бы вообще на траве. У меня есть еще шезлонг, так что все устроим.

– Да нет, два моих товарища должны приехать.

– Так где проблемы? Не вижу. На веранде есть одна кровать. Завтра дед, что на ней храпит, уезжает в свой Нарьян-Мар. Или Кобулети. Так и не поняла, откуда он. Ну и ваши друзья на этой кроватке, на веранде, валетиком. Зато свежий воздух.

– Так, а до моря-то как?

– До моря? Под горку, как колобки, вообще двигаться не надо. А не душиться в автобусах.

– А обратно как?

– Так там на пляже и такси стоят, и автобусы, и маршрутки, и частники. Только моргни. Ты же на отдыхе. Пускай другие работают на тебя.

При всем этом она не выпускала из пальцев томик Бальзака. Я успел заметить, что это 21-й том, так называемые «Озорные рассказы». Да и дама была бальзаковского возраста. Отсюда, наверное, и 21-й том собрания сочинений.

Количество саркастических шуточек и намеков, которые мои двое друзей выплеснули на меня за 35 минут подъема от автовокзала к жилью «у моря», да не прольется в виде напалма. И это я еще не намекнул им на спанье валетом в одноместной кровати. Но я не учел расслабляющее влияние крымского солнца и убаюкивающей дымки где-там, вдалеке, где, как люди утверждали, находилось море.

А когда на следующий день мы стояли с подносами в кафе на берегу, где работали совсем молоденькие практикантки из кулинарного училища, то общее наше настроение улучшилось. Но практикантки молоденькие не обращали на нас ни малейшего внимания. У них почти на наших глазах происходили бурные романы с местными кабальеро, которые уже с 11 лет носили усы. Как говорили отдыхающие: «В районе этого кафе море штормит на два балла сильнее».

Блюда в прибрежном кафе делились на диетические и обычные. Из диетических мы каждое утро выбирали одно, которое я, в порыве заинтересовать 16-летнюю раздатчицу, назвал «сардельки в собственном соку». На что она громко обратилась к одному усато-полосатому, ревниво глядящему на нее с углового столика:

– Смотри, Ренат, как он смешно сказал про сардельки. Вроде у них сок есть!

Ренат, который занимал этот угловой столик все время, пока его пассия была на смене, с презрением глянул на меня. Чем-то его стоицизм в кафе напоминал пастуха где-то на высокогорье со стадом овец. Тот же учет и контроль.

А мы шли на пляж, где часами играли в преферанс, изредка освежаясь в волнах. Комментарии по моему адресу шли потоком. Это за спанье валетом и туалет типа «ведро за сараем».

– Слушай, он знает, что на мизере не надо брать взяток?

– Не трогай нашего квартирьера. Ему впервые пошла карта, вот он и берет взятки, сколько может.

– Ты представляешь, если бы мы играли по копейке на взятку, то благодаря ему, – кивок в мою сторону, – мы могли бы уже стать на очередь на кооперативные квартиры.

– Или на «жигули».

А потом мы просто лежали на топчанах и вели треп о кино, о рецепте фенидонового проявителя, о холере в Одессе и о несуществующей личной жизни. Один из моих друзей, высокий и белокурый, уже встречался с отличной девочкой. Она была и умной, и симпатичной. Мы были с ней знакомы и открыто выражали нашему белокурому и высокому свое одобрение, слегка смешанное с белой завистью. Он же о ней говорил только в уменьшительно-ласкательных терминах. Что не вызывало никаких возражений.

Хорошо скрытый романтик, тоже высокий, поджарый и с глазами, как на портретах раввинов работы Рембрандта, по моему мнению, уже полностью созрел для всего. В том числе и для женитьбы прямо в ялтинском порту. И прямо на трапе. Он ждал своего часа и поэтому, даже купаясь, не снимал часы.

Я же переснял рекламу помады из польского журнала Uroda и таскал с собой черно-белую фотографию белозубой и голубоглазой красавицы, кокетливо держащей в зубах аленький цветочек. Фотография была страшного качества, что добавляло достоверности. Если бы эта фотомодель знала, какую биографию я ей выдумал, то она бы вышла за меня замуж. Где-то на неделю. А больше и не надо.

Мы везде ходили втроем. Комбинация элегантности с налетом аристократизма (это от белокурого), романтической привлекательности и глубокомысленного молчания (это от второго) и нескончаемый треп на любую тему (это от меня) была беспроигрышная. Никто не мог устоять. Обычно мы представлялись студентами ВГИКа, мастерские режиссера Михаила Швейцера и операторская Сергея Урусевского.

Уличить нас было практически невозможно, так как мы всегда говорили, что поступили совсем недавно. И главное, никто и не хотел нас ни в чем уличать и изобличать. Все было легко, молодо и весело.

А как еще могло быть, если до движения #MeToo и трансгендерных откровений оставaлось еще почти полвека.

Alveg SPAUG