Отец Гамлета

Я тогда как раз переехал из города в село, и мне в местной школе предложили вести драмкружок. И счастие рухнуло на меня шумною толпою. Первая же наша большая работа, сказка про дракона и принцессу Перепетую, победила на национальном конкурсе, и к следующей осени кружок вырос в детскую театральную студию «Скарамуш» – полсотни детей, двенадцать часов в неделю.

Дракона в сказке играл Петюня. Шикарно играл! Он двигался как дракон, смотрел как дракон, лицо у него было абсолютно драконье, огонь он выдыхал так, что плакали даже суровые звукорежиссеры. Исключительно талантлив был Петюня. И это видно было уже с первых этюдов, с первого показа. Мы дебютировали на школьном утреннике с этюдами на известные песни. О-о-о, каким Петюня был ковбоем в «Там, среди пампасов…»! Каким голубем летал он над нашей зоной!

Но это все игрушки были еще. А вот драконом Петюня натурально блистал. Публика начинала ржать сразу, как он выходил, и скоро, скоро ржание переходило в истерический вой. А когда дракон по-собачьи задирал лапу над бессовестным рыцарем Гуглимоном или поджаривал тому же Гуглимону его бронированный зад, даже воздух в зале ощутимо менялся к худшему, только что по полу не журчало.

Большим артистом был Петюня, да. И успех имел большой. И тем не менее страдал… Страдал, ибо я не давал ему ролей, которых ему хотелось. Петюне хотелось играть роли с текстом, хотелось держать зал вдохновенными монологами, а я не позволял ему этого, нет. Никак не мог… Стоило пластичнейшему, выразительнейшему Петюне произнести со сцены хоть пару слов, и я начинал бороться с желанием Петюню убить. Почти никто из моих актеров не говорил по-русски чисто. Да, русская школа, но русская школа в молдавском селе, где большинство жителей – украинцы. Здесь говорят на уморительном воляпюке, смеси русских, молдавских и украинских слов. Но по отдельности ни на русском, ни на молдавском, ни на украинском никто нормально не говорит. Только с очень специфическим местным акцентом.

Петюнин акцент был безнадежен. Катастрофически. Речь остальных студийцев мне удалось худо-бедно привести в приемлемый вид, а к Петюниному произношению было даже не подступиться.

Какие монологи? У дракона в спектакле была всего одна реплика, всего из одного слова – надо было сказать: «Молодец!» – и даже это он умудрялся выговорить так, что ко мне немедленно слетались демоны убийства.

Нет, нет, я не мог дать ему роли с текстом! Невозможно! Но невыносимо было и видеть Петюнины страдания. Скорбел он с такой же экспрессией, как играл. Тем более что в акценте своем Петюня был, в общем-то, не виноват. Дело не только в местном говоре: у парня было, видимо, патологическое нарушение речи. Оба родителя – потомственные алкоголики, изо всех их многочисленных отпрысков относительно адекватными получились только Петюня и его старшая сестра. По крайней мере, в школу ходили и даже умели читать. Сестра вышла замуж и уехала, а бедный Петька так и жил в жуткой нищете, грязище и скандалах.

Мне, может быть, когда-нибудь простится какой-нибудь небольшой грех – за то, что я сумел приохотить Петюню к мылу, зубной щетке, чистой одежде и обуви. Петюню в студии любили все – за простую, естественную доброту, за легкий характер, за душевность. Любили и жалели, но носы все равно кривили, особенно девочки. Уж очень отчетливо тащило от Петюниной засаленной, месяцами не стиранной одежды, от немытого тела, от никогда не чищенной обуви. Навозом пахло, бедностью и несчастьем. Его жалели, старались не проявлять брезгливости, но он-то чувствовал! И переживал, ибо был горд.

Очень-очень осторожно, чтобы ни малейшим намеком не выдать, что воспитываю, стал я на Петюню влиять. По дороге с репетиций домой шел рядом и как бы невзначай высказывался в том смысле, что вот, мол, блин, опять я ботинки заляпал, а мужику стыдно ходить в грязной обуви и вообще быть грязным. И в другой раз – что-нибудь в этом же роде: про мытье, про стирку, мол, пара пустяков, зато как хорошо быть чистым. Помогло. Особенно когда умницы-девочки давали понять, что заметили и оценили перемены в Петюнином экстерьере и запахе.

Однако на попытку купить ему новую куртку Петька обиделся ужасно. Но потом он меня все равно простил, не умел долго обижаться. Потому что был хороший человек.

Очень тяжело было видеть, как этот хороший человек страдает от того, что ему не дают ролей с текстами. И однажды, услышав очередное: «Када ви и мине вже дашыть руоль су слувамы?», я сдался.

Каждый уважающий себя сельский режиссер обязан хотя бы раз поставить Шекспира. Это закон природы. Если режиссер – девочка, то ставит «Ромео и Джульетту». Если сильно пьет или в семье проблемы, то «Макбета» или «Короля Лира». Особо нервические натуры обязательно ставят «Отелло». А все остальные – «Гамлета». Обязательно. Если б я вдруг и захотел сачкануть, все равно никуда бы не делся. Но я не хотел. Мне всегда нравилась эта история про принца с армянским именем.

Даже еще в немытом виде Петюня был вылитый принц. Тонкое лицо, высокий лоб, большие, выразительные глаза. А за год в студии еще и осанка выправилась, в манере держаться проявился вдруг некий даже аристократизм. Даже бледность и худоба отроду не евшего досыта Петюни играли на образ. Гамлет! Гамлет без вариантов!

На март был объявлен районный конкурс декламаторов. Представляя, через что предстоит пройти, я начал репетировать с Петюней бессмертный монолог еще в конце сентября. Шесть месяцев мы готовили это выступление, шесть месяцев! Не на студийных занятиях, а индивидуально, четыре раза в неделю. Сначала учили наизусть – по строчке за репетицию, больше не получалось. Как я уже говорил, Петюня к восьмому классу научился немного читать, однако постичь, отчего пишется одно, а произносится другое, ему не удалось, несмотря на все мои усилия. Пришлось переводить Шекспира на некое подобие падонкаффского языка.
«…Вот ф чем вапрос! Дастойналь смиряцца падударами…» – писал я печатными буквами, а надо мною витал ехидный призрак Евтуха, моего препода по фонетике, нашептывая прямо в душу: «Транскрибируйте, Михаил, транскрибируйте!»

К новогодним каникулам мы дошли до: «А-фе-лия, о нимфа. Нет, Петь, не нифма, а нимфа. Ним-фа!» И тут оказалось, что начало Петюня успел забыть. Забытое вспоминали еще месяц. Ну и осталось потом самое легкое – это все сыграть. Но это как раз – интонации, паузы, модуляции голоса, жесты, внутреннюю мотивацию, посыл – все это талантливый Петюня схватывал на лету.

Девочки сшили Гамлету шикарный принцевский костюм – колет, пелерину и берет с эгреткой из белых куриных перьев. На пояс повесили рапиру с обломанным на две трети клинком – это был кинжал. «Кагда так проста сводит фсеканцы удар кинжала!»

Конкурс декламаторов Петюня выиграл с большим отрывом от конкурентов. Еще бы! Он то гремел голосом, то переходил на трагический шепот, он простирал вопрошающую длань, помавал перстами, благородно дергал впалою щекою, вскидывал бровь и хмурил бледное чело. Он держал зал монологом! Держал его, шельму! И тот боялся даже мяукнуть, даже дохнуть – в паузах царила гробовая тишина, нарушаемая только восторженным кряхтеньем тетенек в жюри. А потом были такие аплодисменты, что пожилой районный ДК содрогнулся и подпрыгнул, а привидения на его чердаке умерли во второй раз.

История эта получила продолжение в самом конце учебного года, когда Петюниному восьмому классу выставляли годовые оценки по литературе. Нынешняя наша очаровательная система образования стыдливо отрицает наличие в стране детей с патологическими задержками в развитии. Она вообще много чего отрицает. Бороться с этим бессмысленно, и учителя просто ставят неуспевающим ученикам минимальную проходную оценку, пятерку, автоматически переводя их из класса в класс. Я знаю довольно много случаев, когда выпускники средней школы едва читали по слогам, а то и вовсе не умели читать. Вот и Петюне поставили по литературе пятерку.

– За шо? – возмутился он. – Хоча бы шись ставты!

– Петечка, ну как я поставлю тебе шестерку? Ты же не знаешь ничего! Ни одного сочинения не написал, стихов никаких не выучил!

– Я виучыв! Я виучыв ма-на-лог Гамлета!

– ??? Пра-а-авда-а-а??? И можешь даже прочесть?

И Петюня прочитал. В пелерину, правда, кутаться не мог, зато удар кинжала изобразил линейкой. Класс офигел. Торжественное, с оттенком меланхолии оцепенение охватило учащихся, мебель и портреты классиков на стенах. Цитата из Некрасова над классною доскою, про лиру, посвященную народу своему, внезапно ощутила, что смысл ее слегка как будто посвежел.

– Да-а-а… – простонала учительница, выползая из полуобморока, – это шестерка, согласна. Я тебе даже семь поставлю, если скажешь, кто это написал.

– Як хто? Мыхаил Павлувыч напысалы!

Занавес.

Михаил ПОТОРАК