О поэтах, наветах и мужской чести

Спустя две недели в «Кстати» (№ 991) появилась публикация «По рецепту Остапа Бендера (и «Литературной газеты»)» Михаила Лемхина. Оказалось, это отклик на мою работу. Я ничего плохого о господине Лемхине не говорила, имени его не упоминала, поскольку моя тема этого не требовала. Поэтому мне было интересно, что он в моих размышлениях одобрит, с чем не согласится. К тому же, хотелось посмотреть, как опытный журналист ведет полемику. Увы…

Очевидно, господин Лемхин забыл всё, чего требуют правила приличия и элементарная этика: уважать оппонента; не лгать; не грубить; не передергивать; не подтасовывать факты; перед женщиной не терять чести и достоинства, а выглядеть настоящим мужчиной.

В его статье про рецепты отсутствует взгляд автора на затронутую мной тему – о противостоянии двух поэтов. Ничего не сказано о гражданских позициях Евтушенко и Бродского, которые я обсуждала. Не высказался он и о правомерности почти единогласного присвоения Иосифу Бродскому звания национального поэта России – нужно ли это вообще, а если нужно, то кто и почему такого звания заслуживает. Об этом была моя статья, и на эти вопросы я ждала отклика. Напрасно ждала. М. Лемхин сообщил, что не понял, зачем она написана.

И тут же, несмотря на то, что не понял, схватился за перо. Причина энергичной реакции, скорее всего, в том, что я положительно высказалась о Евгении Евтушенко. А его Михаил Лемхин, верный симпатиям и антипатиям Бродского, терпеть не может. Значит, надо дискредитировать меня, во что бы то ни стало.

Но как? Придраться не к чему. Однако господин Лемхин – человек опытный. Просто надо сфабриковать парочку-другую якобы моих высказываний, приписать их мне, а потом за них меня же и побить. Причем сделать это следует тонко, чтобы читатели ничего не заметили. Прием старый и испытанный.

Рассказав, для отвода глаз, про одно изобретение Остапа Бендера, Михаил Лемхин приступил к делу.

Нашел у меня описание молодого Евтушенко: стройный, высокий, симпатичный мужчина – «отличный экземпляр для представления Советского Союза за рубежом». М. Лемхин убрал в этой фразе конец, начиная с «для», и подставил вместо него «советского человека». Получилось: «отличный экземпляр советского человека». И тут же приписал это выражение мне. Такой нехитрой подтасовкой он превратил меня (а заодно поэта) в ярых сторонников советского строя. Как будто он не знает, что внешний вид и образ мышления – разные вещи.

На обычном языке это называется навет, стремление оболгать меня, ничего обо мне не зная. И навести тень на человека, о гражданской позиции которого я отзывалась уважительно.

Да, именно теми качествами, о которых я писала – обаянием и контактностью, объясняется тот факт, что Евгения Александровича выпускали за рубеж. Но говорил он там совсем не то, чего от него ждали. В начале 60-х Евтушенко был «под колпаком», председатель КГБ Семичастный писал на него докладные в Политбюро. Поэта обвиняли в том, что его «Преждевременная автобиография», опубликованная во Франции, используется на Западе для антисоветской пропаганды. А когда он рассказал за границей, как власти в СССР восприняли «Бабий яр», ему приписали очернение властей. Он не признавал ГДР, говорил, что берлинскую стену надо разрушить, и руководитель ГДР Хонеккер требовал не выпускать Евтушенко за границу. Его разговоры прослушивали, письма перлюстрировали, и планировалось организовать расправу с ним в декабре 1964 года. Лишь смещение в октябре Хрущева предотвратило эту акцию. Мы знаем, что в жизни своей поэт не раз ходил по лезвию ножа.

Русский человек, Евгений Евтушенко открыто выступил против антисемитского забвения жертв Холокоста. Мужественный поступок, которого антисемиты ему не простили. «Бабий яр» – это не просто поэзия. Нет! Это стихотворный колокол, который звонит по убиенным и сожженным – младенцам и старикам, мужчинам и женщинам, отцам и матерям, по всему шестимиллионному племени европейских евреев. Он звучит и поныне…

Вернемся к моей статье и Михаилу Лемхину. Я писала о некоторых специфических чертах Бродского со слов Людмилы Штерн, Льва Лосева и других знакомых поэта, поскольку эти черты были связаны с его работой и творчеством. Господин Лемхин собирает эти характеристики в один абзац, добавляет туда выражения «исчадье ада» и «ставленник ЦРУ», которых у меня, конечно же, не было, и заявляет: вот портрет Иосифа Бродского, созданный Лилией Зыбель! А о том, что я утверждала: Бродский безумно талантлив, в молодости писал прекрасные стихи, отразил мир и время – про это Михаил Лемхин «забывает» написать, хотя мой текст перед его глазами.

Таким образом, приписывая мне оскорбительные слова о Бродском, которых я не говорила, и скрывая то хорошее, что я сказала о нём, господин Лемхин представляет меня и мою позицию в совершенно неверном свете.

Очень печально, что этими своими действиями опытный журналист кое-кого ввел в заблуждение и поставил в неудобное положение. Нашлась женщина, которая то ли не видела моей статьи, то ли забыла ее, а потому безоговорочно поверила господину Лемхину. А поверив, обрушилась на меня с площадной бранью. Я уверена, что, если бы она просто сопоставила две статьи – мою и Михаила Лемхина, то по каким-то вопросам, возможно, и поспорила бы со мной, но злость и брань направила бы на автора сочинения про рецепты Остапа Бендера.

А он в таком недопустимом стиле ведет свой опус и дальше, стремясь представить оппонента малограмотным, а своего кумира – эталоном чистоты и добродетели. Я не буду разбирать всех некрасивых выпадов господина Лемхина. Остановлюсь лишь на некоторых ключевых аспектах, связанных с моей статьей.

Первый – Бродский и женщины.

Михаилу Лемхину не понравился фильм С. Волкова «Диалоги с Евтушенко», особенно воспоминания Евтушенко о своих женах. Он глубоко возмущен поведением поэта, а еще больше моим заявлением, что Евгений Александрович честен не только в делах, но и в личной жизни. Но ведь действительно честен! Влюблялся – женился. Разлюбив – расставался. Со всеми женами оставался в самых дружеских отношениях. Детей не бросал, всегда помогал им и до сих пор помогает.

Между прочим, не мужское это дело – обсуждать такую щекотливую тему, особенно если это касается другого мужчины. Но, если уж господин Лемхин такой борец за нравственность, то почему бы не привести ему в качестве образца Иосифа Бродского?

Казалось бы, чего проще! Заявить: Евтушенко – такой-сякой, а Бродский – святой человек, всю жизнь был верен одной женщине, своей единственной любви – Марианне Басмановой, как и пишут во всех статьях. Но Лемхин молчит. Почему? Да потому что знает правду. А его задача – утаить правду от читателей. Что ж, откроем то, что есть в воспоминаниях и что стараются не афишировать.

Бродский вёл дневник. А в нём – учет женщин, с которыми переспал. Перед эмиграцией из СССР, когда ему было 32 года, в его дневнике числилось 80 имен. Гонимый поэт уже тогда вдвое превысил донжуанский список Пушкина, который включал «всего» 37 дам. А дальше была Америка, где профессор Бродский тоже не скучал. В диалогах с Волковым он развил эту тему, заметив про Нью-Йорк: «Здесь огромное количество девиц, и, в общем, на меня хватает». Недаром, по свидетельству Л. Лосева, когда американцы спросили у Бродского, как он чувствует себя в роли преподавателя американского колледжа, то услышали в ответ: «Как лиса в курятнике».

В своей статье я писала о его внебрачных детях, с которыми он, по сути, никакого контакта не имел. Я не собиралась развивать эту тему дальше: ну, был товарищ чрезмерно любвеобильным и развлекался в свое удовольствие. Бывает. Но господин Лемхин своей демонстративно односторонней позицией фактически принуждает меня продолжить разговор. Тем более, что есть еще одно существенное обстоятельство.

Валентина Полухина – самая известная исследовательница жизни и творчества Иосифа Бродского. Она знает о нём всё. И вот как она сформулировала вопрос, заданный поэту Томасу Венцлова во время интервью с ним:

– Бродский запретил писать его биографию. Не потому ли, что он оставил множество женщин с разрушенными биографиями, или по другой причине?

Оказывается, не всё так гладко в отношениях профессора с прекрасным полом, есть разрушенные судьбы, что накладывает тень на его любвеобильность. Я понимаю, об этом предпочитают не говорить. Но раз уж М. Лемхин упрекает Евтушенко за его поведение, то мог бы сказать и пару слов об Иосифе Александровиче. По крайней мере, это было бы честно.

Следующий момент, на котором я хочу остановиться – стиль обучения.

Лев Лосев сказал о Бродском: «Прежде всего, он просто не знал, как «преподают». Собственного опыта у него в этом деле не было… Как назывался курс, было не так уж важно: все его уроки были уроками медленного чтения поэтического текста…»

Я засомневалась – для чего нужно такое чтение, выдвинув свою версию, а М. Лемхин возмутился и сказал, как отрезал: этот прием занял прочное место в науке.

По странной иронии судьбы, я изучала «медленное чтение», хорошо его знаю, и не надо меня и читателей подавлять авторитетом науки.

Читать медленно произведение рекомендуют для того, чтобы вникнуть в его суть, понять глубинное содержание. Однако, если имеешь дело со сложным поэтическим текстом, невольно начинаешь делать предположения, строить догадки, разыгрывается фантазия, и в итоге такое «увидишь» в стихотворении, что автору и не снилось.

Есть действительно усложненные вещи, в смысл которых надо вдумываться. Но есть и тысячи стихов, ясных и понятных, которые надо просто читать, наслаждаться их ритмом, музыкальностью, красотой слога и мысли. Вряд ли найдется человек в здравом уме, который станет разбирать по строчкам и словам «Я помню чудное мгновенье…».

Так что медленным чтением надо пользоваться очень осторожно. Как это получалось у Иосифа Бродского, лучше всего знает тот, кто у него учился. Есть такой свидетель, Александр Минчин. Он сам писатель, по одному из его романов 10 лет шел спектакль в театре Олега Табакова. Эмигрант из СССР, он во время учебы в Мичиганском университете оказался среди американцев в группе Бродского. Причем не среди зеленых новичков, это была группа самого высокого уровня – в докторантуре. Итак:

«Семинар Бродского. Поэзия XX века. Мичиганский университет.

Идет долгий и нудный разбор стихотворения Ахматовой “Подражание армянскому”. В произведении 2 строфы, которые мы разбираем 90 минут построчно. Что она имела, что она хотела, почему не сказала. О поэзии XX века из уст самого Бродского (и его интерпретации ее, поэзии) никто ничего не узнал. Разочарование.

Следующее занятие. Идет долгий и нудный разбор еще одного произведения Ахматовой. Потом Цветаевой – “Попытка ревности”.

Наконец в конце семестра на одном из последних занятий аспиранты упросили дать список имен – кого же, он считает, следует читать в XX веке.

Бродский: Меня удивляет, что вас это интересует. Прежде всего следует читать:…

И он перечисляет имен 20 из английской, американской, французской, ирландской, шотландской поэзии. Потом, разгорячившись, переходит к античности…»

Даже неспециалисту ясно, что, пользуясь таким одним – единственным приемом, ни студентов не заинтересуешь, ни с историей литературы не познакомишь. Тем более, что здесь мнение профессора непререкаемо. Кстати, первоистоки медленного чтения лежат в религиозном обучении. Именно так учили и учат Талмуд – разбирая текст по строчкам и словам и заучивая, как догму, трактовку учителя.

В связи с этим приемом я сделала замечание о косноязычии, на которое М. Лемхин обрушился: откуда вы это взяли?

На то, что у Иосифа Бродского были проблемы с устной речью, я обратила внимание, когда услышала магнитофонную запись его голоса в фильме Соломона Волкова «Диалоги с Евтушенко». Потом мне попались несколько высказываний людей, которые слушали выступления Бродского вживую и мнение которых совпадает с моим. Но самым убедительным стало свидетельство шведского ученого и писателя Бенгта Янгфельдта в его книге «Язык есть Бог» (комплиментарной по отношению к Бродскому!).

Янгфельдт присутствовал в зале, когда Бродский выступал после вручения ему Нобелевской премии. И вот что он пишет: «Сам я четко помню доклад, прочитанный Бродским на симпозиуме о «высококачественной литературе», устроенном Шведской академией в 1991 году. Он читал так нервно и быстро, что было совершенно невозможно понять, что он говорит… После доклада и вежливых аплодисментов воцарилась неловкая тишина: никто не мог задать ни одного вопроса, так как никто не понял, о чем был доклад… Кстати, с выступлениями по-русски дело обстояло примерно так же. Нобелевская лекция, которую он прочел по-русски, звучала не намного четче, чем доклад о «высококачественной литературе».

Так обстоит дело с косноязычием – именно этот термин Янгфельдт употреблял по отношению к Бродскому. Неприятное свойство речи, но оно следствие того, как сложилась жизнь Иосифа. Опровергать его бессмысленно, надо просто принять, как факт.

Следующий аспект касается морали.

Можно по-всякому относиться к Евтушенко как к человеку и к его произведениям. Это личное дело каждого. Но есть ситуации, в которых нельзя поступаться совестью, исходя только из своих предпочтений и амбиций. Такой ситуацией стала история с Квинс-колледжем. Вот что этому предшествовало.

В 1968 году убивают наиболее вероятного кандидата в президенты США Роберта Кеннеди. Евтушенко потрясен, он пишет стихотворение, в котором выражает свою солидарность с американским народом, используя поэтический образ – подлый террорист расстреливает свободу и ее символ – американский флаг: «и звезды, словно пуль прострелы рваные, Америка, на знамени твоем». Впечатление было сильное, стихи сразу были опубликованы в СССР и в «Нью-Йорк Таймс» в переводе на английский. Первый, кому Евтушенко прочел эти стихи, был Бродский. Он их одобрил и запомнил.

Через 5 лет, когда Бродский был уже в США, в городе Анн Арбор, Евтушенко с помощью своего друга Берта Тодда помог Иосифу получить работу в Квинс-колледже и, таким образом, закрепиться в Нью-Йорке. А в 1991 году Е. Евтушенко сам подал заявление о приеме туда на работу. В это время там собирались уволить по возрасту Б. Рубина. Берт Тодд, декан факультета славистики, ценил Рубина и попросил Евтушенко обратиться к начальству с просьбой его не увольнять. Разумеется, он так и поступил.

И вот тут Бродский написал письмо к руководству Квинс-колледжа, которое М. Лемхин представляет так, будто оно совсем не о Евтушенко, а только о Рубине, и цитирует фрагмент письма: «Трудно представить больший гротеск. Вы готовы вышвырнуть человека, который свыше трех десятилетий изо всех сил старался внедрить в американцев лучшее понимание русской культуры, а берете типа, который в течение того же периода систематически брызжет ядом в советской прессе».

Самое поразительное, что в качестве доказательства антиамериканизма Евтушенко, «брызжущего ядом», Бродский привел именно те яркие строки о простреленном флаге. Это ж каким изощренным коварством надо обладать, чтобы суметь представить текст, благодарно воспринятый Америкой, как антиамериканский! Но нобелевскому лауреату поверили.

О том, что это недавно обнародованное «произведение» И. Бродского основательно подмочило его репутацию, пишут многие. Но не господин Лемхин. Он его одобряет. И замечает, что Бродский мог бы процитировать «и немало других политически правильных стихов».

Вдумайтесь! 6 июня 1968 года палестинский террорист убил Роберта Кеннеди за то, что тот поддержал Израиль в его войне 1967 года. Поэт выразил в стихотворении свое возмущение и боль, а господин Лемхин с издевкой называет эти стихи «политически правильными», то есть угодными советской власти!

А позицию Бродского, с точки зрения нравственности, вообще трудно оправдать, зная, сколько в его защиту сделал Евгений Евтушенко. В том числе, еще в СССР. Немногим известно, что Евтушенко, которого Бродский впоследствии травил, и Аксенов, роман которого он зарубил, дав в издательство отрицательный отзыв, – что эти двое парней в свое время заявили редактору журнала «Юность» Б. Полевому, что выйдут из состава редакции, если он не опубликует Бродского. Бродского так и не опубликовали, а Евтушенко и Аксенов не успели выйти из редакции – их обоих выгнали раньше.

И почти последний аспект – рождение культа.

Традиционное доказательство величия Бродского – перечисление его наград. Делает это и Лемхин: «… мы помним, что книга его эссе LessThanOne была удостоена Национальной премии американских критиков, что Бродский стал лауреатом Макартуровской премии (так называемой «премии гениев»), что в 1991 году он был назван Поэтом-лауреатом США». Всё верно, но требует некоторых пояснений.

За свой сборник эссе Бродский, безусловно, заслужил награду, это был его успех на англоязычном поприще, правда, единственный.

Премию Макартура присуждает частный фонд Джона и Катерины Макартур. По его информации, термин «премия гениев» придуман журналистами – они любят громкие слова. На самом деле премия не присуждается за прошлые достижения. Ее цель – дать шанс человеку, обладающему творческими возможностями. Организации представляют своих кандидатов – из любой области деятельности. Денежный приз для отобранных высокий – в 1981 году Бродский получил 150 тысяч долларов. А кроме него, в том же году наградили еще 40 человек, из них 8 поэтов и писателей.

Поэт-лауреат США избирается, как правило, на год. Бродский был им в 1991 году. Обязанности: читать лекции и консультировать Библиотеку Конгресса по ее литературным программам. За это ему платят в год 35 тысяч долларов.

Так что в средствах Иосиф Бродский не нуждался.Можно было заниматься творчеством, причем в неплохих условиях. К примеру, в диалогах с Волковым он рассказывал ему: «В Риме я жил четыре месяца как стипендиат Американской Академии. У меня был двухэтажный флигель, на отшибе, с огромным садом».

Вообще, никто из признанных великих русских и американских поэтов не имел такой обеспеченной, беззаботной жизни, какая была у Бродского в Америке. Скажем, знаменитый Роберт Фрост работал на мельнице, разводил домашнюю птицу, помогал матери в частной школе. После успеха своих книг купил ферму, но даже доходов от нее и публикации стихов не хватало, чтобы прокормить семью.

А у Иосифа Бродского еще и Нобелевская премия. Известно, что она далеко не всегда отражает действительную значимость писателя. Многие выдающиеся авторы не попали в список лауреатов. Вот, скажем, Льву Толстому ее не дали, сказали – недостоин. Ведь судьи – члены Шведской Академии, с левыми взглядами и своими понятиями о литературе. Или еще один пример. Среди номинантов 1936 года был замечательный чешский писатель Карел Чапек. Его кандидатуру отклонили – нобелевский комитет счел его роман «Война с саламандрами» оскорбительным для нацистского руководства Германии.

Мы не знаем точной подоплеки награждения Бродского, но весьма показательный факт: его увенчали почетным званием в 1987-м, а через полтора года три члена нобелевского комитета заявили, что пристрастия и выбор Академии имеют ярко выраженный политический характер, и в знак протеста вышли из комитета.

Алексей Цветков, один из крупнейших на сегодняшний день русских поэтов, заметил по поводу Нобелевской премии Бродского:«… она не вредит, несмотря на свою комичность, … а жить очень помогает. И она, конечно же, очень повлияла на его репутацию в России, утроила эффект».

Нет сомнений, что этот поток наград и регалий сформировал культ Бродского – явление в наше время довольно уникальное. Не в СССР, а в США Бродский требует не печатать неугодных ему авторов (Василий Аксенов, Саша Соколов, Аркадий Львов) – и не печатают. Появился лозунг: «Бродский – это Пушкин сегодня!» Создалась парадоксальная ситуация: в СССР затыкали рот Бродскому, а сейчас и там, и тут попробуй только сказать слово против Бродского – получишь по первое число и обложат еще нецензурной бранью. Тем более, что в российской поэзии прочно утвердился мат – ведь его использовал гений!

Правда, М. Лемхин разводит руками: перепутала всё Лилия Зыбель – нет у Бродского мата! Я всё проверил, всюду искал, и не встретил ни разу!

Я могу ответить только одно: плохо искали, господин Лемхин! Вот вам, навскидку, отрывок из лирического стихотворения «С натуры» (1991):

Солнце садится, и бар на углу

закрылся.

Фонари загораются, точно глаза

актриса

окаймляет лиловой краской

для красоты и жути.

И головная боль опускается

на парашюте

в затылок врага в мостовой шинели.

И голуби на фронтоне дворца

Минелли

е… утся в последних лучах заката.

Чтобы ознакомиться с большим количеством примеров, лучше всего пойти на интернет – там их предостаточно. Я уже не говорю о том, что мат был естественной частью разговорного языка Бродского – об этом сообщает в биографической книге Людмила Штерн.

Конечно, мат в России – дело привычное. Появлялся он иногда и у Пушкина, и у Вяземского, но за пределами их основного литературного творчества. Что же касается Бродского, то он бравирует похабщиной, иногда разнузданной. Известный российский и американский математик, профессор Принстонского университета Борис Кушнер приводит строчки из Бродского – которые мне стыдно здесь повторить, настолько они омерзительны – после чего заявляет: «Хочется вымыть руки. Сочинителя с таким низким отношением к Женщине мне трудно называть поэтом… Отдельные яркие вспышки огромного естественного дарования Бродского для меня тонут в этой грязи».

И последнее свидетельство по этому вопросу. Швеция. Только что прошло вручение «нобелевки». Говорит Бенгт Янгфельдт: «В стокгольмском ресторане после раздачи автографов в книжном магазине. Иосиф говорит, что Нобелевскую премию надо давать только тем, кто внес в литературу что-то новое. Я пошутил: «Иосиф, осторожно, вы же эту премию получили. Что вы внесли нового в русскую литературу?» Иосиф, после короткого раздумья, смеясь: «Неприличие»».

То есть, Иосиф очень хорошо понимал, что он делает.

И теперь мы переходим к главному – к тому, что, как мне кажется, вытекает из моей статьи. Лучше всего, если мир не сужается до одного, Единственного, которому поют дифирамбы и ставят памятники. В России было много ярких поэтических имен, каждое ценно по-своему. Назвать Бродского Национальным русским поэтом – значит признать, что его отношение к родине, судьбы которой его никогда не интересовали, его творчество и его странный язык выражают русский национальный характер. На мой взгляд, это унижение нации. И это подножка будущему.

Как утверждают психологи, язык не только выражает мысли, он сам формирует характер нашего мышления. Упрощается язык, наполняется словесным хламом – и снижается интеллектуальный уровень тех, кто им пользуется.

Мы свидетели исчезновения прекрасного, очень образного языка идиш. Уничтожили язык, уничтожили культуру, уничтожили шесть миллионов тех, для кого этот язык был родным. Была литература и московский еврейский театр ГОСЕТ во главе с гениальным Михоэлсом. Всё. Нет никого. Уничтожили, расстреляли, сожгли.

Те, кто остались в живых, не знают идиш. Но, как эстафету, приняли русский язык. Он стал нашим и в СССР, и в изгнании. Мы стали русскоязычными. У нас есть свои газеты, телевидение, литераторы. Поэтому нас беспокоит судьба русского языка: а не деградирует ли он в последущих поколениях? Очень хочется, чтобы, при всех неизбежных изменениях, он оставался красивым, гибким, выразительным, чтобы не захлестнула его грязь низких инстинктов. И чтобы были в почете те, кто на прекрасном литературном русском языке когда-то писали.

А в заключение иду навстречу Михаилу Лемхину. Он упрекал меня, что я не привела ни одного стихотворения Бродского. В журнале «Новый мир», № 9 за 1997 год, два специалиста детально разбирают стихотворение Иосифа Бродского «Aereperennius». Они находят в нём высокий смысл, относят его к самым большим достижениям поэта и ставят на один уровень с «Одой» Горация и «Памятником» А. С. Пушкина. Все мы помним строчки из пушкинского «Памятника»:

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой

пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил

я Свободу

И милость к падшим призывал.

Я полностью приведу здесь упомянутое выше стихотворение позднего Бродского, чтобы и читатели тоже могли сравнить его с пушкинским и насладиться творчеством нобелевского лауреата.

Приключилась на твердую вещь

напасть:

Будто лишних дней циферблата

пасть

Отрыгнула назад, до бровей сыта

Крупным будущим, чтобы считать

до ста.

И вокруг твердой вещи чужие ей

Встали кодлом, базаря «Ржавей

живей»

И «Даешь песок, чтобы в гроб

хромать,

Если ты из кости или камня, мать».

Отвечала твердая вещь,

на слова скупа:

Не замай меня, лишних дней толпа!

Гнуть свинцовый дрын или кровли

жесть –

Не рукой под черную юбку лезть.

А тот камень-кость, гвоздь

моей красы,

Он скучает по вам с мезозоя, псы.

От него в веках борозда длинней,

Чем у вас с вечной жизнью

 с кадилом в ней».

И в завершение моих заметок – четверостишие, написанное отцом Евгения Евтушенко, талантливым, но непризнанным поэтом. Оно высечено на его надгробии:

Отстреливаясь от тоски,

я убежать хотел куда-то,

но звезды слишком высоки

и высока за звезды плата.

Всё познается в сравнении.

Лилия ЗЫБЕЛЬ

Сан-Франциско

От редакции

В нашей газете давно стало традицией предоставлять в конце полемики слово автору, с выступления которого эта полемика началась. В данном случае это Лилия Зыбель, опубликовавшая в № 989 статью «Евтушенко и Бродский». На статью последовали отклики Михаила Лемхина (№ 991), Сергея Ярчука (№ 992), Ольги Гольдиной и Владимира Кресина (№ 993), Ефима Ройфмана (№ 994). Как видим, высказалось немалое число людей, и это при том, что речь идет не о политике, в суждениях о которой обычно кипят страсти, не о жгучих проблемах, связанных с медицинской реформой и тяжелым состоянием экономики страны, а о двух поэтах. Понятно, что исчерпать тему несколькими газетными публикациями невозможно, и не исключено, что через некоторое время она снова появится на страницах «Кстати».

Мы положительно относимся к полемикам на разные темы, памятуя о том, что в спорах рождается истина. Хотелось бы только пожелать всем будущим участникам обсуждения волнующих их тем по возможности воздерживаться от резкостей, сосредоточившись вместо этого на поиске наиболее убедительных аргументов. Надеемся, что так оно и будет.