Гриша из Вильно

Гриша не знал разницы между еврейской самодеятельностью и любой другой, но ему нравилось, как звучала эта музыка, как звучал странный язык, немного похожий на немецкий, и какие выходили мелодичные песни. Он был советским ребенком, и, кроме бабушки, ничего еврейского в доме уже не было. Шаббат она соблюдала странно. Ничего не готовила целый день и ничего не ела. На это не обращали внимания ни вечно занятые Гришины родители, ни сам внук.

Занятия в кружке еврейской самодеятельности проходили во Дворце профсоюзов, что располагался на высокой горе в центре города и совсем недалеко от Гришкиной школы. И два раза в неделю Гриша, весело размахивая портфелем, несся после уроков вверх по лестницам с проспекта прямо в этот самый дворец. Однажды был назначен концерт. Или концерт-спектакль, если быть совсем точным. Естественно, были приглашены все близкие родственники детей, и в назначенный день, изрядно переволновавшись, Гриша вместе с другими малолетними участниками спектакля дежурил около входа, посматривая на лестницы, откуда должна была появиться бабушка Бася и даже обещали успеть с работы родители. Встретив родителей, он спросил: «А где же бабушка?»
Родители переглянулись. «Она с той стороны поднимается, вечно у нее всякие причуды».

Прошел спектакль, зрители были в восторге. Это был тот чудесный жанр, когда артисты пели, говорили, не понимая, на незнакомом им языке, а зрители вот как раз наоборот, слышали родную речь, которой не слыхивали давно.

Были и влажные глаза, и аплодисменты, и цветы…

Все это вдруг вспомнил Григорий Данкнер. Или Грегори Данкнер, как было принято в последние несколько десятилетий писать на афишах лучших концертных залов мира. Он давно не жил там, где родился, увезли его маленьким. Сразу после того как умерла его бабушка Бася. Сначала Израиль, потом Европа, потом Америка. Сначала оркестр, а потом сольная карьера. И вот гастроли, через столько лет, в родном городе его родителей и бабушки. Уже в статусе мировой знаменитости. Он уже побывал у нее на могиле. Прочел кадиш. А теперь Гриша стоял у подножия Дворца профсоюзов и уже собирался было взбежать, как в детстве, но вдруг…

Он посмотрел вниз. На ступеньки. И обомлел.

Он не верил своим глазам. На второй ступеньке была написана его фамилия. Данкнер. На иврите. Дата рождения… Дата смерти. Боже, это же памятники, подумал и понял, вернее, не понял он. И еще фамилия и дата, и еще. Он опустился и почти на четвереньках пополз вверх. Это были надгробия с еврейского кладбища. Это были те, кому не нашлось места в чужой земле. Вот почему бабушка Бася никогда не поднималась по этой лестнице. Вот почему…

Его прошиб холодный пот. Он медленно спустился вниз, так и не дойдя до верха, до которого в детстве долетал играючи.

Вернулся в отель. Медленно налил стакан воды. Выпил. Пора разыгрываться, автоматически подумал он. Через четыре часа на сцену. Открыл футляр скрипки. Потом резко закрыл его и набрал номер.

– Хьюго? (Так звали его концертного директора.) Принесите мои извинения – играть я сегодня не смогу из-за плохого самочувствия. Решите все по неустойке в контракте и закажите мне билет домой. Утром я улетаю.

И, не слушая возражений директора, выключил телефон.

Этим вечером на еврейском кладбище города Вильнюса был необычный концерт. Не было зрителей.

Был лишь великий еврейский скрипач Грегори Данкнер. Который играл для своей еврейской бабушки Баси Данкнер. Он играл так, как никогда не играл ни до, ни после. Это был самый замечательный в его жизни концерт.

Он играл и думал о ней. Как же она его любила и берегла, что не рассказала, как он ходил и бегал по надгробию собственного дедушки.

Он играл и понимал, что больше никогда не вернется в город, где используют надгробья мертвых вместо ступеней для живых.

Лев Клоц