«ДОНБАСС», фильм Сергея Лозницы

Этот режиссер гениален – на уровне Тарковского, Германа, Балабанова. Скажу честно: я всегда смотрю постсоветское кино именно в ожидании подобных открытий – ведь они, если и бывают, то только там. При всей любви к киноискусству Запада, оно никогда – даже когда речь идет о т.н. «авторском» кино – не забывает о зрителе, о прокате и о необходимости отбить вложенные деньги, что неизбежно профанирует результирующий продукт. Наверно, это правильно, по-человечески; в конце концов, фильм – коллективный труд, и попросту несправедливо пренебрегать десятками, а то и сотнями самоценных личностей (сценаристов, продюсеров, редакторов, актеров, ассистентов, операторов, костюмеров, художников, осветителей, бухгалтеров и проч., и проч.) ради фантазий всего лишь одного из них – пусть даже и с мегафоном.

Отсюда и результат: временами даже высочайшее профессиональное мастерство, проявленное в каждом из отдельных кино-компонентов (блестящая актерская игра, сильный сценарий, превосходная камера, замысловатые спецэффекты, чудесная музыка и т.д.) не в состоянии возвести ленту на уровень шедевра – по крайней мере, в моем понимании этого слова. Я не могу – при всем желании – припомнить НИ ОДНОГО западного фильма (разве что, с оговорками, «Сладкая жизнь» Феллини), который был бы способен встать в один ряд с такими глыбами, как «Жертвоприношение», «Хрусталев, машину!», «Груз 200» или «Счастье мое».

Понятно, что речь тут идет не столько о личных режиссерских талантах (которых на Западе множество), сколько о технических особенностях кинопроизводства – коллективно-демократического в одном случае и жестко-тоталитарного в другом. Что ж, это, пожалуй, единственный пример благотворности тоталитарного подхода. Настоящий художник всегда тоталитарен, всегда летает в одиночку, и как мандельштамовский щегловитый щегол, в принципе не должен слышать и слушать никого в момент своей трели.

Сергей Лозница и не слушает. Начав с документалистики, он и свои игровые фильмы делает на стыке двух этих жанров. Как говорит он сам: «Сделать фильм с участием хроники, где вы как зритель не понимаете, что я снял, а где хроника, – вот это высокий полет…»

И далее: «Граница, где мы теряем и приобретаем эту аутентичность, очень интересна, потому что связана с нашим восприятием мира. Что мы воспринимаем как документ, что мы воспринимаем как подлинность в кино…»

В этом – главный стержень его метода: принципиальный отказ от киношной невсамделишности, от заведомой возможности приготовить для зрителя спасительную нишу, куда тот всегда может отступить, успокоив себя обычным: «Это всего лишь кино, выдумка, кошмарная сказка».

Так испуганный ребенок, прижавшись к боку взрослого, опасливо спрашивает: «Папа, это ведь не по-настоящему?!»

«Конечно, зайчик, – снисходительно отвечает родитель. – Это придумано, это только в кино. В кино, а не в жизни…»

«Хай басерет, – так звучит популярное жаргонное выражение на иврите, описывающее кого-то, кто тешит себя миром иллюзий. – Живет в кинофильме».

Жуткая реальность фильмов «Счастье мое», «Кроткая» и «Донбасс» не оставляет сомнений в своей документальной истинности. Парадокс, однако, заключается в том, что даже документальные фильмы Лозницы далеки от документов в чисто формальном смысле этого слова. Формально чистая документалистика предполагает минимальное вмешательство оператора-автора-историка. Считается, что «правильный» документалист ограничивает свой волюнтаризм лишь подбором материала. В идеале, исключается и эта свобода, т.е. желательно продемонстрировать ВСЕ существующие – или, по крайней мере, все обнаруженные документы.

Но вот что говорит по этому поводу сам Лозница: «Меня интересует в принципе граница между документальным кино и игровым. Когда я делаю документальные фильмы, я их делаю так, как делают игровые: структурирую, выстраиваю, меня не очень интересует, что происходит вокруг, – меня интересует идея, которой я следую».

Любопытно, не правда ли? Документалиста «не очень интересует, что происходит вокруг»! Его интересует ИДЕЯ. Я пояснил бы эти слова режиссера примером заводной игрушки на батарейках. Для исчерпывающего описания этого явления достаточно продемонстрировать его несложный механизм (или, как говорил Салтыков-Щедрин, «органчик») – остальное, включая внешние детали, а также направление, скорость и длительность движения игрушки уже напрямую следует из этого, из внутренней сути, из идеи. Персонажи фильмов Лозницы с первого взгляда узнаваемы ПО СУТИ – в этом и заключается их пронзительная документальность.

Его недавний (2018, приз Каннского фестиваля по конкурсу «Особый взгляд») фильм «Донбасс» снят на основе сюжетов любительских видеороликов интернет-канала Youtube. Посмотрев это по-Лозницки страшное кино, я почитал затем отзывы кинокритиков и впечатления зрителей – в том числе, живущих непосредственно там, на месте событий. Первые пишут о том, что это, мол, «антивоенная трагикомедия» (послушать некоторых, так речь идет о чем-то вроде «Уловки 22» или «M.A.S.H») и сетуют на фактический запрет демонстрации фильма в России. Другие обижаются, поскольку «хоть это и правда, но не все тут такие…»

Что верно, то верно: не все ходят в папахах, не все грабят, не все убивают, и матерятся люди тоже по-разному. Не все они «такие», да. Но эти различия, увы, существуют лишь на внешнем «правильно-документальном» уровне. Проблема в другом: в документальности сущностной, настоящей. У всех у них внутри один и тот же «органчик». Одно и то же рабское сознание ничтожности человеческой жизни – в том числе и своей собственной. Одно и то же молчаливое согласие быть не только палачом, но и жертвой. Одно и то же признание жлобского права сильного и богатого брать и топтать. Одно и то же циничное презрение к нормам человеческой морали. Одно и то же знаменитое «A вы докажите!..» Одно и то же бескрайнее смирение, моментально трансформирующееся в бескрайнюю злобу. И речь – по Лознице – идет именно обо ВСЕХ, включая не только «очевидцев», но и уважаемых кинокритиков.

Фильмы Лозницы – это, пользуясь его же словом, портрет российской «нежити», кошмарно точный чертеж органчика, управляющего тамошними людьми. Всеми людьми: работягами, деревенскими, пенсионерами, шпаной, ментами, интеллигентами, «креаклами», «офисным планктоном», политиками, олигархами, чиновниками, ларечниками, кассирами, частно-охранными-вояками, армейскими прапорами и новобранцами, офицерами и «дедами», рвущими новобранцам зады… – всеми, всеми без исключения, вдыхающими и выдыхающими злобу на огромном постсоветском пространстве. Это – портрет народа и государства, это – исчерпывающее объяснение всего, что произошло с тем народом на протяжении его не столь долгой истории. Это и портрет самого Лозницы, который с ужасом и отвращением слышит тиканье проклятого органчика в своей собственной голове – а иначе как бы он смог написать картину такой потрясающей достоверности…

Многие называют гениальные ленты Сергея Лозницы беспросветными, русофобскими, «чернухой» и «безнадёгой»… На мой взгляд, это неверно в принципе. Надежда – если она есть – пребывает лишь в осознании вышесказанного, в готовности вглядеться в свое крайне неприятное отражение, в способности ужаснуться увиденному – ужаснуться ужасом самого Лозницы. Выход из замкнутого круга жлобского российского рабства может быть лишь там – в процессе спасительной рефлексии и спасительного отвращения. И мне очень хотелось бы верить, что это произойдет – если произойдет – как можно скорее.

Алекс Тарн