Памяти Александра Воронеля
«С детства помню неотвратимо повторяющийся поворот сюжета, когда поверженный рыцарь падает с коня и победитель с кинжалом у горла спрашивает: “Сдаешься?”, и мое ощущение невозможности сдаться, неспособности сделать это искренне, и удивление, если рыцарь действительно сдается.
И еще большее удивление, когда оказывается, что он сделал это не из хитрости и не собирается обмануть, бежать и страшно отомстить за свой позор … Для меня главное – замысел, мелодия. Борьба начал, встречное противопоставление музыкальных тем, столкновение мотивов приемлемо для меня лишь как момент в общей композиции. Очень важный, драматический момент, но по отношению к замыслу – подчиненный. Композиция включает много других моментов, и разрешение конфликта ее не исчерпывает, так как она представляет собой некое конечное сооружение, она имеет границы во времен, и, хотя и соотнесена с событиями, но существует независимо и наряду с ними. Если эта мелодия кончилась, никакие события ее не заменят».
А. Воронель, Трепет Забот Иудейских.
Среди миллионов счастливцев, покинувших СССР, немногие знают, чем они обязаны горстке безумно храбрых людей, проломивших стену в бетонном заборе, заботливо окружавшем страну победившего социализма. Этот забор дарил советских людей счастьем неведения.
На фотографиях, оставшихся от семидесятых, озадачивает светлая улыбка советского идиотизма: в гастрономе выбросили “докторскую”, Рязанов снял чудную комедию, киевское Динамо выиграло Кубок Кубков. Я получил отдел, и вчера мне дивно дала породистая, пахучая лаборантка. Жизнь прекрасна. Среди этого благолепия нашлись безумцы, возжелавшие или сбежать из концентрационного рая, или переделать его в капиталистический ад. Эти лихие храбрецы делились на несколько рукавов: подавляющее большинство боролось за прекрасную Россию будущего. Они шли за Сахаровым. Правда, Сахаров полагал, что Россия, в которой можно будет жить, случится, когда из России можно будет уехать. Теперь из России можно уехать, но в ней нельзя жить. Всякое бывает. Бывает и такое, что не снится и физикам.
Другие жаждали религиозного возрождения.
Третьи грезили светским Сионом. В прекрасную Россию будущего Воронель не верил, полагая, что для этого проекта потребуется заменить советский народ на какой-нибудь другой. А в светский Сион верил. Светский Сион – невозможный объект, но желать имеет смысл только невозможного. Никто не знает, что делать со сбывшимися желаниями. Светские сионисты шли за Воронелем. Воронель дал им мечту и язык. Язык, на котором перемолотый советской властью интеллигент, мог мечтать о Сионе. Большего человеку сделать не дано. Но Воронель это сделал и, проломив стену, оказался в Израиле. В Израиле он немедленно обнаружил себя в оппозиции светскому бомонду. А как же? Бесконечно уважая реальность, Воронель понял, что выжить на острове, окруженном миллионами морлоков с автоматами Калашникова, можно лишь только держа морлоков в животном страхе. Голубям мира придется передохнуть, F-16 – надежнее. С подобными взглядами ты неизбежно окажешься изгоем в лицемернейшей из тусовок: убивать морлоков можно, но говорить об этом нельзя, разрешено только мироточить. Ну, что ж: изгоем так изгоем. Воронелю было не привыкать. Нельзя поменять человечество на какое-нибудь другое, но можно в нем устроиться так, чтобы твой умственный горизонт не заслоняли призраки, фантомы; громадный ум Воронеля совершенно не выносил фальши. И главное – себе не врать; Александр Владимирович жил именно так и нам велел: чувствовать себя «сыном света» необязательно, а прожить достойную жизнь, услышать свою мелодию нам по плечу.
Эдуард Бормашенко
