Удивительный доктор Лейтц

Меня позвали туда на работу, сделали заманчивое предложение, от которого я отказаться не мог. И вот я пришел в свой кабинет, вернее загончик или «кубик», стоящий в ряду с сотней таких же в огромном инженерном зале. Моей областью была электроника, но вокруг работали в основном специалисты в точной механике – все же это была часовая фирма. В 1980 году появление у них инженера из СССР было заметным событием, и на меня приходили посмотреть и даже потрогать руками. Про Россию ничего толком не знали и очень удивлялись, когда я им рассказывал, что в городах там по улицам не ходят медведи, а весной тает снег.А когда они слышали слово «Сибирь», то от ужаса содрогались и с придыханием восклицали «Сайбирия!».

Вначале я принимал в своем загончике с десяток любопытствующих в день, но скоро поток визитеров иссяк. Однако несколько человек продолжали заходить во время обеденного перерыва. Одним из них был Джек Рубиновиц, то есть по-нашему Яша Рабинович. По-английски он говорил с заметным немецким акцентом, на вид ему было лет шестьдесят пять, и слыл он в компании одним из лучших специалистов по точным механизмам. Его интересовала Россия и особенно Питер, откуда, как он мне сказал, был его отец. У многих американских евреев предки, по их словам, не то из Минска, не то из Пинска. А вот из царского Петербурга – редкость.

Однажды во время ланча, когда я ел свой сэндвич, пришел Джек и поинтересовался, не привез ли я с собой советский фотоаппарат. Я сказал, что такой аппарат у меня есть, и на следующий день принес мой «Зенит-Е». Он повертел его в руках, сказал: «Нет, это не тот», взвесил на ладони и спросил, может ли он его разобрать. Обещал вернуть в полностью собранном виде – сказал, что ему очень интересно посмотреть на механизм. Я отдал ему аппарат, а через пару дней Джек вернул его мне в целости и сохранности вместе с интересной историей.

– Удивительно, – сказал он, – этот ваш «Зенит» сделан из стали, он ведь ужасно тяжелый! Они что, не понимают, как это мешает? Мы еще в 30-е годы делали камеры из алюминия. Чуть дороже, но какая разница! Однако механизм сделан умно, похоже, что это оригинальный дизайн, не копия. Видимо, есть в России хорошие инженеры…

– Вы сказали «мы делали», это кто? – спросил я.

– «Лейка». Слыхали про такую немецкую фирму? Я родом из Германии. Работал на этой фирме и делал детали для фотоаппарата. Нашу камеру «Лейка-2», как только она вышла, сразу скопировали в Советской России и выпустили под своей маркой ФЭД, не знаю, что эти буквы значат. Я думал, вы ФЭД привезли, но все равно интересно.

Я хорошо знал историю первого советского фотоаппарата и рассказал Джеку, что ФЭД собирали в Харькове бывшие беспризорники в трудовой коммуне педагога Антона Макаренко. У меня в детстве даже была книга Макаренко «Флаги на башнях». Он руководил коммуной имени Ф. Э. Дзержинского, по инициалам которого и назван фотоаппарат ФЭД. Однако я тогда не знал, что ФЭД – это копия «Лейки».

– Да, русские полностью скопировали «Лейку» в 1934 году. Точная копия, только убрали автоспуск, – сказал Джек. – Но, разумеется, это не моя «Лейка», я ее не делал. Там на фирме я работал позже, сначала учеником, а потом инженером, когда «Лейка-2» уже полным ходом была в производстве. Я делал опытные образцы нового складного объектива для моего босса Оскара Барнака. Вот кто был инженерный гений! Хороший начальник, и человек он был порядочный. Жаль, что умер рано, ему и шестидесяти не было. Кстати, это именно он еще перед Первой мировой придумал использовать в фотоаппарате 35-миллиметровую пленку, которую тогда массово производили для кино. Умно-то как! Пленки полно, и она недорогая. Барнак только размер кадра удвоил, чтобы лучше было качество снимка.

Видно было, что история «Лейки» была любимым коньком Джека, и он с удовольствием ее всем рассказывал.

– Он еще придумал фотоувеличитель, – продолжил он, –чтобы снимки печатать на фотобумаге. Вот так появилась первая «Лейка». Название это – от двух слов: имени хозяина фирмы Эрнста Лейтца и слова «камера». Но я работал не у того Лейтца, а у его сына, тоже Эрнста, но младшего. Лейтц-отец к тому времени давно умер. В ту пору почти каждая компания была семейным бизнесом, все переходило от отца к сыну, потом – к внуку. «Лейка» была в семье Лейтцев более 100 лет…

– Джек, – я перевел тему разговора, – если вы из Германии, то как же ваш отец родом из Петербурга?

– Папа родился где-то на Украине, в местечке, я даже не знаю, как оно называется. Его призвали в армию, а тут сразу началась война России с Японией. Его отправили защищать русскую крепость Порт-Артур, это где-то далеко на востоке Сибири. Надо сказать, что папа был огромного роста, более двух метров, и силы невероятной. Рукой мог подкову гнуть, а если под лошадь залезет, мог бы и лошадь поднять. Очень добрый, мягкий человек, прямо как русский медведь, но и сильный тоже, как медведь.

Джек помолчал, вздохнул и добавил:

– А сейчас сила у папы уже не та… Сдал папа…

– Что вы говорите, неужели ваш отец еще жив? – оторопел я, ведь со времен Русско-японской войны к тому времени прошло 75 лет.

– Жив, жив. Он еще как жив! В доме для стариков живет, там у него своя комната. Ему 94 года, голова ясная, все помнит, но вот сила у него уж не та, что в молодости… А какой был герой! Когда он служил в армии, случилось вот что – папа про это любит всем рассказывать. Там, в Порт-Артуре, в казарме, какие-то два солдата-антисемита стали про евреев разную чепуху болтать. Папа им велел заткнуться, но они еще больше расшумелись и про него самого стали всякие гадости говорить, дразнить и жидом обзывать. Папа хоть и добрый, но горячий был и такие вещи терпеть не мог. Вот он взял каждого из них за шиворот, развел в стороны, а потом со всей своей невероятной силы лбами друг о дружку ударил, как медными тарелками в оркестре. Одного – сразу насмерть, а другого – в госпиталь с тяжелой раной. Папу, конечно, арестовали и хотели под трибунал отдать, но потом командир полка разобрался, велел его выпустить и даже объявил перед строем благодарность за защиту достоинства и чести солдата. Вот ведь были времена, когда честь солдата так много значила!

На той войне он воевал смело и был награжден за храбрость какой-то важной русской медалью. Я не знаю, как та медаль называлась, но еврей, у кого была такая медаль, мог уехать из черты оседлости и жить в Петербурге. Поэтому через несколько лет после войны папа из местечка переехал в Петербург. Он был грамотный, но ремесла тогда никакого не знал, кроме как воевать, а потому устроился в полицию и стал городовым. Он, наверное, был единственным евреем-городовым в Петербурге. Из-за его медалей, грамотности и могучей силы ему это позволили. Служил он в полиции несколько лет, женился, и жена его, моя мать, как-то сказала ему, что не дело для еврея быть городовым, и уговорила уехать в Германию. Это было еще перед Первой мировой. Они поселились во Франкфурте, там была большая еврейская община, и им вначале очень помогали. Отец выучился на механика и стал работать на фабрике. Вскоре я родился, это уже как война началась.

На войну его не взяли, он ведь был родом из России, с которой воевали. Жить в Германии было тяжело, особенно после войны. Работы не было, деньги стоили меньше бумаги, на которой их печатали. Я еще ребенком был, но все прекрасно помню. Во Франкфурте я окончил гимназию и в 1931 году поступил в университет в Йене, изучал механику и оптику. Это был чудный университет, лаборатории самые современные, библиотека с редкими книгами, замечательные профессора. Там в свое время учился Карл Маркс, если вам интересно знать.

Ну а потом началось. В университете всем стал командовать нацист профессор Астель. Oн взялся за евреев – сначала за преподавателей, потом и за студентов. Когда в 1935-м приняли законы против евреев, меня из университета исключили, хотя мне оставался только один семестр до диплома. Я вернулся к родителям во Франкфурт. На работу мне устроиться никак не получалось, евреев нигде брать не хотели. Отца тоже с работы выгнали, и мы не знали, как жить.

Я с детства увлекался фотографией, у меня была камера «Лейка» и к ней увеличитель. Но когда у нас не стало денег, мы начали продавать вещи, и я понес «Лейку» и увеличитель в фотомагазин недалеко от дома, где мы жили, чтобы продать их хоть за какие-то деньги. Хозяин магазина мне говорит: «Зайди ко мне в кабинет, там поговорим».

Я зашел, мы сели за стол, и он стал меня спрашивать, почему я продаю такой замечательный аппарат. Тут вдруг в дверь постучали, он сказал: «Войдите». Зашла молодая женщина, где-то лет тридцати. Очень красивая, как ангел. Она потом ангелом и оказалась. Хозяин магазина, как ее увидел, вскочил, руку ей поцеловал и мне глазами показывает, чтобы я вышел. Я, конечно, пошел к дверям, а она меня останавливает:

– Нет-нет, заканчивайте ваше дело, я тут присяду, подожду, вам не помешаю.

Я стал объяснять хозяину, что у нас трудно с деньгами, меня на работу нигде не берут. Поэтому я и продаю фотоаппарат и увеличитель. Он взял «Лейку», проверил, в порядке ли она, потом вынул из бумажника деньги и стал записывать покупку в свою бухгалтерскую книгу. Спросил мою фамилию. Я сказал, что Рубиновиц, взял у него деньги, поблагодарил и пошел к дверям. Тут эта женщина меня останавливает и говорит: «Молодой человек, подождите меня там, на улице, я хочу у вас что-то узнать». Я вышел на улицу и стал ее ждать.

Она вскоре вышла и предложила зайти в кафе, тут же рядом, в соседнем доме. Сели за столик. Она заказала две чашки кофе, пирожные и говорит: «Меня зовут Эльси Лейтц. Вот возьмите, это моя карточка. Я слышала ваш разговор. Ничего мне не объясняйте, я все понимаю. Пейте свой кофе и слушайте внимательно. Я помогаю отцу в работе, он хозяин фирмы, которая делает эти фотоаппараты «Лейка», что вы сейчас продали. Это в городе Ветцларе, не так далеко отсюда, час езды. Завтра же утром садитесь на поезд и приезжайте туда. Выйдете на станции, спросите, где фабрика «Эрнст Лейтц», и идите туда. Придете к входу, покажете охраннику вот эту карточку и скажете, что я вас жду. Мы что-нибудь для вас придумаем. И вот, возьмите это».

Она открыла сумочку, достала несколько купюр, сунула их мне в руку, потом встала, подошла к официанту, расплатилась за кофе и вышла на улицу. Через окно я увидел, что у входа в кафе стоял автомобиль и около него ждал шофер. Он снял фуражку, поклонился ей, открыл дверцу, она села и машина уехала. Я не знал, что и подумать. Пришел домой, рассказал родителям, и отец мне говорит: «Это какое-то чудо, ты ей, видать, понравился, надо ехать. Может, эта дама даст тебе работу».

На следующее утро я сел на поезд, приехал в Ветцлар и пешком дошел до фабрики, она тогда была в центре, недалеко от реки. У проходной показал карточку охраннику, он кому-то позвонил по телефону, а потом сказал, чтобы я шел на второй этаж. Там я нашел дверь, на которой было написано «Эльси Лейтц», постучал и вошел. Она встретила меня очень приветливо, пожала руку, усадила к столу и говорит:

– Вы молодец, что приехали. Вот теперь расскажите все про себя подробнее.

Я ей рассказал, где и чему учился, про родителей, как меня выгнали из университета, про то, что нигде нас на работу не берут. Она все внимательно выслушала и велела подождать, потом вышла и скоро вернулась, как я понял, со своим отцом.

Очень приятный господин, внимательный и какой-то по-отечески добрый. Когда я его увидел, у меня просто голова пошла кругом, это ведь был знаменитый доктор Лейтц, хозяин фирмы, которая делала те самые «Лейки» – лучшие в мире фотокамеры! Эльси ему кратко рассказала обо мне и добавила, что я в университете изучал оптику и механику. И он тогда говорит:

– Вот замечательно, нам как раз нужен помощник мистеру Барнаку. Хотите у нас работать?

Еще бы я не хотел! Короче говоря, меня в тот же день приняли на работу учеником мастера, выдали аванс, и этот удивительный доктор Лейтц дал мне записку к одному человеку, который сдавал квартиры. Я туда пошел, это недалеко от фабрики. Квартирный хозяин на меня сначала подозрительно посмотрел, видать, мой нос ему не понравился, но когда прочел записку от доктора Лейтца, сразу же отвел меня в просторную квартиру в его доме, отдал ключ и даже задаток не попросил. Я вернулся во Франкфурт, рассказал все родителям и на следующий же день переехал в Ветцлар. Вскоре отец с матерью тоже туда перебрались и поселились ко мне в квартиру. Места на всех хватало, ведь нас было только трое. Моего отца доктор Лейтц тоже взял на работу, в мастерскую механиком.

Вот так я стал работать в компании Эрнста Лейтца Второго, или Младшего. Сначала моим начальником был тот самый мистер Барнак, который изобрел первую «Лейку» с 35-миллиметровой пленкой.

Он тогда работал над новым объективом, который должен автоматически складываться, и я по его эскизам делал чертежи, рассчитывал рычаги и шестеренки, вместе с механиками строил разные опытные образцы. Но через полгода он неожиданно умер, и тогда доктор Лейтц перевел меня из учеников на должность инженера, так как я уже хорошо знал, чего мистер Барнак хотел, и мог продолжать его проект. У меня не было диплома инженера, а он меня все равно на эту должность перевел. Так в Германии обычно не делали, если нет формального диплома – на работу инженером не возьмут, но ведь это был доктор Лейтц!

В инженерном отделе работало человек сорок. Фирма выпускала не только фотоаппараты, было много других оптических приборов, в основном для вермахта и люфтваффе. Приборы наведения, прицелы, камеры для аэросъемки и другие военные штучки. Поэтому нацистская власть доктора Лейтца очень ценила. Его знали во всем мире, и он для них был как бы техническим символом Германии. Но они ему постоянно портили нервы с их партией. Мне Эльси рассказывала, что на фирме не было ни одного члена нацистской партии, ее отец таких на работу не брал, но на него постоянно давили, чтобы он сам вступил в их партию. Он как-то ухитрялся этого не делать.

Я скоро заметил, что среди рабочих, и особенно в инженерном отделе, было много евреев. Доктор Лейтц из своей фирмы устроил какое-то еврейское прибежище – многих, вроде меня, которых нигде не брали на работу или которым негде было жить, он брал к себе, платил зарплату, помогал с жильем. Конечно, среди немцев, что у него работали, были недовольные тем, что хозяин брал под крыло евреев. Но они боялись жаловаться, ведь все знали, как его фирму ценят, и себе дороже обойдется, если на него доносить. Кто мог знать, где у него были связи! Может, на самом верху. Разумеется, гестапо знало, что он держит евреев, но до поры до времени на это закрывало глаза.

Однажды я работал с механиками в мастерской на первом этаже, когда туда зашла Эльси, очень нервная. Она подошла ко мне и сказала на ухо: «Быстро и тихо спускайтесь в подвал. Здесь гестапо, ищут евреев». В Ветцларе под всем городом были старые шахты с множеством туннелей. В них раньше добывали железную руду, но потом забросили. Один из туннелей выходил прямо в подвал на фабрике. Я быстро туда спустился и увидел, что в туннеле собрались уже почти все евреи, работающие у доктора Лейтца. Мой отец тоже был там. Мы выключили свет, закрыли за собой дверь и сидели молча. Может, час, может, больше. Внутри было совсем темно и время на часах не видно. Потом мы услышали тихий стук в дверь и голос Эльси: «Выходите». Она рассказала, что из гестапо на грузовике приехал лейтенант и с ним пять солдат. Они сразу прошли в кабинет директора, а она побежала по фабрике предупреждать евреев. Видимо, ее отец ничего не боялся и что-то гестаповцам сказал, потому что они как-то скорее для вида прошли по всем отделам и уехали. Никого не взяли. Но кто знает, может, придут снова?

Вот так я у доктора Лейтца работал до 1938 года. Мы все чаще прятались в туннеле, директор нас там укрывал, но долго так продолжаться не могло. Хотя у него и были связи, но у гестапо все же власти было больше, особенно в отношении евреев. А после Kristallnacht, то есть «Хрустальной ночи», даже по улицам ходить стало опасно, могли избить, а то и поймать и отправить в концлагерь. В конце ноября меня вызвал к себе доктор Лейтц и сказал:

– Якоб, в нашем отделении в Нью-Йорке нужно обслуживать ремонт фотоаппаратов. Вы хорошо знаете это дело, и я решил послать вас туда в длительную командировку. Вместе с вами поедут отсюда еще восемь наших работников. Это может быть надолго, поэтому я очень рекомендую ехать со всей семьей. Надеюсь, мне не надо вам объяснять, как это для вас важно. Ехать надо скоро, выезд через два дня. Наша фирма оплатит переезд и все расходы. Вы в Нью-Йорке будете получать зарплату в том же размере, что и здесь.

Вот так этот удивительный человек нас спас и помог начать новую жизнь в Америке.

Тем же вечером Эльси пришла к нам домой проститься, принесла подарки. Через два дня я с родителями и еще восемь работников компании, все евреи, с семьями, сели на поезд и поехали в Бременхафен, оттуда в Нью-Йорк ходили корабли. Мне потом рассказывали, что он так спас около 80 своих работников-евреев с семьями: отправил их работать в Нью-Йорк, Лондон, Гонконг, везде, где у него были филиалы. Америка ведь не принимала евреев, которые от немцев бежали, но мы были не беженцы, а работники иностранной компании. Так что у нас не было никаких проблем с визами в США. Поезд, на котором мы ехали к порту, мы называли «поезд свободы Лейтца», но правильнее было бы его назвать поездом жизни. Доктор Лейтц ведь нам всем подарил жизнь. Он выдал нам документы, подписанные каким-то большим военным начальником. Когда мы ехали поездом и садились на пароход, полиция часто проверяла у нас документы, но видели эту подпись, отдавали честь и оставляли нас в покое. Затем мы пароходом отплыли в Нью-Йорк. Доктор Лейтц нам всем оплатил билеты второго класса, каждый получил в подарок фотоаппарат «Лейка-2». Вот погодите, я вам принес показать.

Джек отправился в свой загончик и принес мне оттуда фотоаппарат. Он был действительно вылитый ФЭД. Я взял его в руки и заметил, что Джек очень нервничает, как бы я его не обронил или еще как не повредил. Я сразу отдал ему фотоаппарат обратно.

– Это та самая «Лейка», что я получил в подарок от доктора Лейтца, – сказал Джек. – Самая ценная вещь, что у меня есть, память из той жизни. Когда после войны стало известно, сколько немцы убили евреев, я подумал, что, убивая евреев, Германия тем самым убивала себя как народ. Но позже, вспоминая доктора Лейтца и его дочку, я понял, что раз были такие немцы, как они, то, быть может, не все для их нации потеряно. Он ведь не только нам жизнь подарил, но и моим детям и внукам, которые после родились, да и всем, кто будет после нас… Не дал цепочке прерваться.

Когда мы добрались до Нью-Йорка, нас там встретили люди из американского отдела фирмы, отвезли на квартиры, которые для нас сняли, и вообще приготовили все, что нужно – по распоряжению и на деньги доктора Лейтца. Я проработал в мастерской по ремонту «Лейки» до конца 1941 года, когда Гитлер объявил войну Америке. Тогда все немецкие компании закрылись, нас уволили, но я быстро нашел работу. Переехал в Скенектеди, там работал на «Кодаке», а вот теперь уже двадцать лет тут, в Коннектикуте, делаю часы.

– А с доктором Лейтцем и Эльси вы никогда больше не встречались? – спросил я.

– О да, где-то лет через пять-семь после войны мне позвонил один из тех моих знакомых, кто ехал со мной в «поезде жизни» в Америку, и сказал, что доктор Лейтц и Эльси с мужем приехали по делам в Нью-Йорк. Мы все, кто жил в Нью-Йорке или не очень далеко, пришли к ним в гостиницу, принесли много цветов, а потом устроили для них обед в хорошем ресторане. Хотели пригласить корреспондента из «Нью-Йорк таймс», чтобы он написал статью про эту героическую семью, но доктор Лейтц категорически нам это не разрешил. Сказал, что не хочет ворошить прошлое и не желает никаких публичных разговоров о себе. Вот такой это был человек…

Яков ФРЕЙДИН