Последняя песня перед потопом

Продолжение. Начало

– Надо бежать, папа… – захлебываясь от слез, повторяла Сима. – Бежать, пока еще можно.

– Куда, девочка?

– С острова… – бормотала она. – Бежать с Делии. Найти судно, катер, лодку, плот – что угодно, главное – прочь отсюда. Ты не представляешь, на что они способны…

– Ш-ш-ш… не двигайся, сиди смирненько, а то попадет в глаза… – шептал Ноах, осторожно работая ваткой, смоченной в спиртовом растворе.

Судно, катер? В отличие от других жителей города, Метцель не увлекался ни рыбалкой, ни океанскими прогулками, а потому не держал яхты. Честно говоря, и сама мысль о бегстве с острова казалась ему чересчур радикальной. Издевательства, которым подверглась Сима, были, конечно, ужасны. Такое не прощается. Надо будет непременно разыскать хряка по имени Хорхе и переломать ему руки-ноги. С другой стороны, речь идет об относительно небольшой группе анархиствующих студентов, провозгласивших строительство нового общества в рамках относительно небольшого колледжа. Ну сколько это может продолжаться? Неделю? Другую?

Понятно, что лагремским хулиганам понравится дикий обряд вылизывания обуви. Но вскоре наскучит и эта процедура, поначалу экзотическая, но по сути однообразная. Если посмотреть объективно, нет ничего общего между прогрессивными, экологически чистыми идеями Горного колледжа и малограмотным бандитским Лагремом, который от подвалов до крыш пропах наркотой и запретным бензином. Значит, их союз, основанный на безнаказанности грабежа и разрушения, закончится на следующий день после того, как выяснится, что магазины пусты и больше тащить нечего. Жизнь просто не может не вернуться в нормальное русло – именно потому, что она нормальна, а вовсе не больна и не нуждается ни в лечении, ни в самозваных врачах…

– Знаешь, по дороге сюда я зашел к Аманде, – сказал Ноах, отрывая новый кусок ваты. – Вот уж кто действительно герой. То, что она делает для спасения дочери, настоящий подвиг. Вот что меня поражает, Сим: как можно там, где существуют реальные болезни, где живут такие больные люди, как Бэмби… как можно жить в таком мире и при этом рассуждать о каких-то несуществующих хворобах?

– О чем ты, папа?

– О том, что только и слышно, в каком больном обществе нам, несчастным, приходится жить. Общество больно, планета больна, система больна, демократия больна… Послушать тех, кто это говорит, так мы вот-вот окочуримся. Что за чушь? Вот Бэмби больна, это понятно. Но при чем тут общество? Зачем навязывать людям лекарства, которые им не нужны? Зачем лечить насильно тех, кто не нуждается в лечении?

Сима вздохнула. Отцовские руки в самом деле врачевали и успокаивали лучше любого лекарства.

– Расскажи это нашему ректору, великому Хоаму Чмосски, – сказала она. – И своей жене, которую сегодня утром он назначил в заместители.

– Между прочим, моя жена еще и твоя мать, – заметил Метцель. – Тебе надо с ней помириться, Сим.

Девушка мотнула головой.

– Как ты не понимаешь, папа? Она тебя предала, отреклась, стерла твою фамилию. За что, ты думаешь, она получила новую должность? Кора Самуэль – твой враг.

– Может, и так, – с горечью признал Ноах. – Такое случается. Ты ведь уже взрослая женщина и знаешь, что муж и жена – это не навсегда. А вот мать и дочь – тут хоть целый век ссорься-перессорься – ничего не изменится. Она по-прежнему останется твоей мамой, а ты – ее дочерью. Спрашивается, зачем тогда тратить силы, стараясь сломать то, что так и этак никогда не сломается? Помирись, Сим…

– Я бы еще поняла, если бы она действительно верила, что ты убийца, – упрямо глядя в сторону, проговорила Сима. – Но она знает, что тебя оклеветали. Знает, и все равно… Ты никак не хочешь понять, что ее давно переделали. В этом колледже люди превращаются в свиней. В свиней или в крыс. Кора Самуэль – крыса.

– Ты ведь не переделалась, – возразил Ноах. – И перестань называть маму «она» и «Кора». А насчет прочих прозвищ договоримся, что я их просто не слышал.

– Как хочешь, – пожала плечами Сима.

– Кстати, откуда ты взяла, что она знает о моей невиновности?

– Я ж говорю: есть видео, – сказала девушка. – Настоящее, с площади. Где вы с дядей Гибсом приезжаете к фонарю, на котором висит этот великомученик. Заснято одним куском, из окна. Как ты разговариваешь с Маркусом Зетом. Как толпа бросает в вас… уж не знаю что. Как дядя Гибс пилит веревку, как вы пытаетесь забрать тело, как начинается стрельба, как мусульмане его уносят… Все, от вашего приезда до вашего отъезда, – полный, неотредактированный клип.

Метцель присвистнул.

– Ты это видела сама? Где?

– У Ярива. Он и заснял.

– Ярив Коэн, твой бойфренд?

Дочь кивнула. Три месяца назад она привела Ярива на семейный ужин – знакомить с родителями, что как минимум свидетельствовало о серьезности отношений. Ноаху парень понравился: спокойный, ироничный, с основательной повадкой взрослого, вполне сформировавшегося человека. Рядом с ним порывистая и по-юношески впечатлительная Сима казалась младше, чем на самом деле. Зато Кора и Хэмилтон приняли потенциального родственника в штыки.

– Еврей – и этим все сказано… – заметил Хэм после ужина, когда Сима вышла проводить гостя к машине. – Надеюсь, она быстро поймет, с кем связалась.

Кора громыхнула посудой в мойке.

– При чем тут еврейство или нееврейство? – с досадой проговорила она. – Разве в этом дело, Хэм? Мой ректор, профессор Чмосски, великий мыслитель – тоже еврей…

– Болтаться ему на фонаре, – ухмыльнулся сын.

Кора резко обернулась. Лицо ее пылало яростью.

– Вон! – выкрикнула она. – Пошел вон в свою комнату! Наглец! И где ты только набрался этой мерзости? Во-он!

Пожав плечами, Хэмилтон неторопливо выбрался из-за стола и удалился с видом человека, пострадавшего за свои убеждения.

– Что с тобой, Кора? – удивленно спросил Ноах. – Ты ведь сама меня учишь, что не надо обращать внимания на его выходки. Что с возрастом все придет в норму…

Жена вытерла руки полотенцем и села к столу.

– Ты прав. Зря накричала на мальчишку. Дело в другом: меня беспокоит Сима. Ты ведь видел этого парня. Типичный реакционер-консерватор. Стоит в двух дюймах от фашизма, а может, уже и там…

Метцель изумленно вытаращился на супругу. Политических разговоров за столом не велось вовсе: помимо погоды и семейной истории, говорили о поездках в Европу, литературе и новой модели айфона.

– С чего ты взяла? По-моему, он ничего такого не сказал…

– Ах, что ты понимаешь… – махнула рукой Кора. – Такие вещи определяются по мелочам. Война идей – не полицейский участок, тут все намного тоньше. Свои признаки, свои коды. Это примерно как две собаки. Они тоже распознают, кто перед ними, задолго до того, как сунуть носы друг другу под хвост. Как? По высоте хвоста, по позе, по походке, по движению ушей, по слегка наморщенному носу. Вовсе не обязательно при этом рычать или лаять.

– По-моему, мы все держали хвосты на уровне стульев, – рассмеялся Ноах. – И этот парень тоже. Возможно, были какие-то различия, но без рулетки не определишь. Или ты незаметно смерила?

– Смейся-смейся… – устало проговорила жена. – Я-то видела. По улыбочке, по тому, как он косился на Симу, а она – на него. По тому, как он избегал скользких тем или оценок. Своему человеку подбрасываешь мяч, и он бьет, не задумываясь. А чужой делает вид, что не заметил. Этот Коэн – типичный чужой. И меня чрезвычайно беспокоит его влияние на нашу дочь. Чрезвычайно…

На том тогда и закончилось. Как видно, Ярив и Сима тоже знали толк в трактовке положения хвостов, ушей и наморщенных носов. Во всяком случае, дочь с тех пор избегала любых упоминаний о своем друге. И вот пожалуйста: сегодня он держит в руках судьбу капитана Ноаха Метцеля, ни больше ни меньше! А заодно и судьбу всей страны, охваченной безумием погромов… Метцель опустил ватку и взял Симу за плечи.

– Ты понимаешь, что это значит, девочка? Если видео действительно доказывает мою невиновность, надо опубликовать его как можно скорее. Свяжи меня со своим Яривом. А лучше всего поедем к нему прямо сейчас. Я хочу увидеть этот клип.

– Это не поможет, папа, – уныло ответила дочь.

– Но почему? Почему?

Сима молчала, свесив курчавую голову. Ноах взял ее за подбородок и продолжил оттирать последние следы краски. Теперь он знал, что надо сделать в первую очередь. Можно не сомневаться: когда люди увидят правду, жизнь, пусть и не сразу, вернется в прежнее русло. Погромщики вернутся в свои норы, а чиновники – в кабинеты. Стекла вернутся в разбитые витрины, товары вернутся на полки разграбленных магазинов, школьники вернутся в классы, студенты – на лекции. А к нему, Ноаху Метцелю, еще и вернется доброе имя. Доброе имя, офицерское звание, достойная работа и всеобщее уважение, а вместе со всем этим – жена, семья, дом…

– Так, – решительно сказал он, отчистив последнее пятнышко. – Вот тебе наш план на ближайшие два-три часа. Сейчас ты идешь к себе, снимаешь краску отовсюду, где она еще осталась, а потом наполняешь ванну, вливаешь туда тройное количество шампуня и отмокаешь, пока не перестанешь чувствовать запах растворителя. А потом мы садимся на велосипеды и едем к Яриву.

– Но папа…

– Нет-нет! – перебил Ноах. – Никаких возражений. Понятно, девочка? Я не желаю слышать никаких возражений. Он далеко живет?

– В Лагреме.

– Что-о? Твой бойфренд, белый, да к тому же еще и еврей, живет в Лагреме? Ты, надеюсь, шутишь?

Сима помотала головой:

– Нет, не шучу. Как, ты думаешь, он снял этот клип, – сидя в белом районе?

– Но зачем? Что он забыл в Лагреме?

Сима молчала, отводя взгляд. Ноах взял лицо дочери в ладони.

– Сим, пожалуйста… ты же видишь, как это важно…

– Ладно, – сдалась она. – Я не должна выдавать этот секрет, но ты ведь уже не начальник полиции… Ярив поселился в Лагреме, чтобы иметь возможность использовать генератор. Он устроил там подпольную радиостанцию. Независимые новости, правдивая информация, альтернатива вранью телеканалов. «Четыре П» – может, слышал?

– Слышал, – кивнул Метцель, – причем не далее чем сегодня, от нашей соседки Аманды. У нее транзистор на батарейках, как в стародавние времена. Значит, это твой Ярив, да еще и из Лагрема? Вот уж ни за что не подумал бы…

 

Близился вечер, когда они выехали из дома. Путь к Лагрему лежал через городской центр. Чтоб не узнали, Ноах благоразумно прикрыл лицо маской Гая Фокса. Это помогло: «бейсболисты», патрулирующие улицы в кузовах пикапов, провожали их взглядами, но не останавливали. Проблемы начались возле главной площади: она была настолько запружена народом, что пришлось спешиться. Они продвигались сквозь густую человеческую массу, толкая перед собой велосипеды. И снова помогла маска. Она не только превращала Ноаха в невидимку, но и расчищала дорогу – люди с опаской расступались, едва завидев ухмыляющуюся черно-белую личину.

В какой-то момент Метцель услышал обрывок разговора.

– А что это такое – ассамблея? – спрашивал кто-то.

– Это когда все блеют хором, как одна овца… – отвечал другой горожанин.

Произнеся эти слова, он оглянулся через плечо и наткнулся взглядом на Ноаха. Как видно, шутка считалась крамольной, потому что бедняга побледнел, попятился и поспешно ввинтился в толпу.

«Теперь будет сначала оглядываться, прежде чем пошутить, а не наоборот, – подумал Ноах. – Если вообще отважится на шутку… Как им удалось запугать людей за столь короткое время?»

И тут же одернул себя: разве не такой же страх заставил его самого напялить на себя клоунскую маску анархистов? Ближе к центру площади толпа стала заметно реже, зато резко возросло количество масок и вооруженных бейсбольными битами фрикаделей. Эта странность противоречила поведению нормальной публики, которая, напротив, склонна тесниться у сцены и редеть по краям. Скорее всего, горожан попросту согнали сюда силой и угрозами.

На помосте возле памятника основателю республики дону Мануэлю Браге был установлен стол, покрытый красно-черным полотном. За ним восседали четверо: проповедник Маркус Зет, ректор Горного колледжа Хоам Чмосски, градоначальник Джонатан Вели и широкоплечий молодой фрикадель, чья внешность показалась Ноаху смутно знакомой. Метцель стал припоминать, где мог видеть этого человека, но тут загадка разрешилась сама собой. Фрикадель поднялся во весь свой богатырский рост, взмахнул битой, которая казалась спичкой в его чудовищной деснице, и капитан сразу вспомнил: это ведь тот самый парень, который оглушил его вчера во время погромной демонстрации!

– Ма-а-алчать! – громовым голосом скомандовал гигант, и черные «бейсболисты» хором повторили приказ.

На площади воцарилась тишина. Хоам Чмосски взял мегафон и вышел к краю сцены. И без того низкорослый, он казался карликом на фоне великанского фрикаделя.

– Товарищи! Братья! Позвольте ознакомить вас с последними новостями. Наша революция освободила не только Делию. Она стала искрой, которая разожжет мировой пожар! Европу и Америку сотрясают многомиллионные демонстрации. Афроамериканцы в Штатах, фриканадцы в Канаде, гермафриканцы в Германии и афрообразины в Бразилии смело берут пример с вас, свободные фрикадели и фрикадельки! Можно не сомневаться, что вскоре повсюду власть перейдет в руки революционных ассамблей! В ваши руки, товарищи!

Гигант снова взмахнул битой, и площадь взорвалась аплодисментами. Чмосски одобрительно кивнул.

– Товарищи! – продолжил он. – Революция освободила нас не только от боссов, министров, полицейских и прочих угнетателей. Она освободила нас и от всевозможных буржуазных условностей, которые сковывали свободные позывы свободной души. И одна из таких условностей – наши имена. Вдумайтесь, товарищи, и вы поймете, что имена – источник неравенства и инструмент угнетения. Отчего сын начальника знает, что ему открыты все дороги, а сын рабочего довольствуется черствой коркой, политой потом непосильного труда? Потому что у первого – фамилия босса, а у второго – фамилия угнетенного. Почему белый колонизатор считает себя вправе понукать черным шахтером? В числе прочих причин, еще и потому, что колонизатора зовут Джон Смит, а шахтера – Абабунаривер Купамшинедолго! Лишь уничтожив эти лживые вывески, отпечатанные на лбу каждого из нас, мы добьемся истинного всеобщего равенства, настоящего единогласия! И я, бывший Хоам Чмосски, готов сегодня же отказаться от своей вывески. Отныне я – товарищ Плони Альмони, что на одном из древних языков, обреченных к забвению, означает «безымянный». Предлагаю всем вам зваться отныне так же! Это решающий шаг, товарищи! Шаг к полному и действительному равенству!

Он оглянулся на великанского фрикаделя, и тот, поняв намек, вскочил и взревел, крутя биту над головой:

– Я тоже! Я тоже! Меня зовут Плони Альмони!

Бывший великий мыслитель Хоам Чмосски, а ныне Плони-мыслитель с мегафоном, подбежал к краю сцены.

– Ты! – выкрикнул он, уставив указательный палец в ближнюю фрикадельку. – Кто ты? Как тебя зовут, товарищ?

– Плони Альмони! – тоненько взвизгнула та.

– А тебя? – палец передвинулся в направлении ее соседа в маске Гая Фокса.

– Плони Альмони!

– А тебя?

– Плони Альмони!.. Плони Альмони!.. Плони Альмони!..

– Мы все тут Плони Альмони! – торжествующе возгласил Плони-мыслитель. – Единогласно! Да здравствует единогласие – оружие власти свободного народа! Вот мой американский паспорт…

Он вытащил из кармана синюю книжицу, разорвал надвое и бросил в толпу.

– А вот мое удостоверение Республики Делия! Вот мои водительские права!

Разорвать пластиковые карточки не получилось, поэтому Плони просто изломал их и для верности истоптал ногами.

– А у меня и так никогда не было подобного дерьма! – выкрикнул Плони-гигант. – Но, если бы было, сделал бы то же самое. Рвите ксивы, братва!

Площадь забурлила, выполняя настоятельную рекомендацию президиума. По всему было видно, что люди довольно быстро усвоили, чем грозит подрыв революционного единогласия. Тем большим сюрпризом для всех стала внезапная выходка проповедника Маркуса Зета. Подбежав к Плони-мыслителю, он без особого труда вырвал мегафон из слабых интеллигентских рук.

– Братие! – возопил он. – Рабы Божьи! Я долго молчал, но это уже чересчур! Не отдавайте им своих имен! Помните: Иисус Христос – тоже имя! Нет имени – нет человека! Я был и останусь Маркусом Зетом, верным рабом Господа нашего. Слышите? Я Маркус Зет, а не какой-то там Плони-баллони! Маркус Зет!

Проповедник воздел руки к небу, привычно ожидая одобрительного рева паствы, но паства ответила недоуменным ропотом. По установившейся процедуре, единогласие тут включалось взмахом биты Плони-гиганта, подхватывалось стоявшими возле сцены «бейсболистами», а уже затем постепенной волной накрывало и остальную площадь. В данном же случае бита великана оставалась неподвижной, а потому люди попросту не знали, как поступить. С одной стороны, Маркус Зет был частью президиума; с другой – сигнала нет как нет… поди разберись…

– Что же вы молчите?! – пристыдил неразумных мятежный пастырь. – Да воздастся каждому по делам его! Или вы забыли эти слова? Забыли? Так оно и будет, братие. Сначала забывают Имя Его, а затем и Слово Его! Стыдитесь, малые мира сего!

В этот момент оторопевший было президиум вышел наконец из ступора, но не одобряющим взмахом сигнальной биты, а неторопливым движением ее великанского хозяина. Поднявшись во весь рост, Плони-гигант шагнул разок-другой и двумя пальцами отделил проповедника от мегафона. Затем он привел Маркуса Зета в горизонтальное положение, взял его под мышку, как берут длинный рулон, и унес с помоста, сдав с рук на руки стоящим вблизи «бейсболистам». На авансцену мелким бесом вновь выскочил Плони-мыслитель.

– Товарищи! – воскликнул он. – Я повторяю: товарищи! Товарищи, а не рабы! Время рабства прошло!

Плони мигнул гиганту, тот взмахнул своей дирижерской битой, и площадь послушно откликнулась аплодисментами. Ноах Метцель и его дочь хлопали вместе со всеми. Оратор поднял руку, призывая к тишине.

– Только что выступавший товарищ Плони Альмони ошибается, утверждая иначе. И мы обязательно переубедим его. А если понадобится, перевоспитаем. Это очень важно, товарищи – добиться полного единогласия. Ведь у нас нет ни начальников, ни командиров, а значит, нет и приказов. Только единогласие – наше единственное, но от этого не менее мощное оружие народной власти! А теперь я передаю слово бывшему мэру нашего города товарищу Плони Альмони.

Он повернулся к президиуму и знаком пригласил к себе Плони-мэра. Тот с готовностью выкатился из-за стола.

– У меня два сообщения, товарищи, – сказал бывший Джонатан Вели, он же Йонатан Леви, ныне Плони Альмони. – Первое: на нас надвигается эпидемия гриппа. Необходимы срочные меры. На соседнем континенте люди мрут десятками тысяч, есть первые жертвы и у нас на Делии. На городской ассамблее в столице принято решение ввести полный карантин. Ставлю на голосование точно такую же меру и у нас, в Хадау. Предлагаю поручить исполнение этой резолюции народным дружинам товарища Плони Альмони…

Он совершил галантный полупоклон в сторону президиумного гиганта. Тот кивнул и, осклабившись, поднял биту:

– Голосуем!

Площадь ощетинилась поднятыми руками.

– Единогласно! – удовлетворенно констатировал Плони-мэр. – Второй пункт моей повестки касается вот этого истукана, статуи безжалостного белого колонизатора, плантатора, угнетателя, мучителя фрикаделей, а также насильника и пожирателя фрикаделек, известного под именем дона Мануэля Браги. Доколе мы будем терпеть этот воплощенный в бронзе позор на площади Народных Ассамблей? Предлагаю сдернуть его с пьедестала прямо сейчас! Сдернуть и утопить в море!

– Голосуем! – скомандовал Плони-гигант. – Единогласно!

– И заодно, чтоб два раза не вставать… – хихикнул Плони-мэр. – Не пора ли нам изменить еще и название нашего славного города? Как стало известно, столица уже изменила имя: теперь она зовется Плония. Отчего бы и нам не последовать их примеру? Был Хадау – стал Альмония! Звучно и красиво! Что скажет ассамблея?

Проголосовали и за это. Тем временем шею статуи Мануэля Браги уже опутало несколько веревочных петель. Толпа пришла в движение, освобождая место для ниспровергателей. Пользуясь этим, Ноах и Сима осторожно пробрались к другому концу площади. Они уже крутили педали в направлении Лагрема, когда сзади донесся нарастающий рев толпы, а затем и грохот рухнувшего монумента.

Мрачные улицы Лагрема с обшарпанными домами, вываленными прямо на тротуар горами отбросов и малолетками, толкающими наркоту на углах, встретили их обычной враждебностью, отводимой здесь любым чужакам. Массовое вылизывание сапог черной шпаны не добавило здешним фрикаделям ни капли приветливости. К счастью, нужное Метцелям место находилось совсем недалеко от границы квартала. Провожаемые недобрыми взглядами и угрожающими окриками, отец и дочь доехали до так называемого Проекта – нескольких многоэтажных квартирных домов, выстроенных городским муниципалитетом в надежде ублажить и облагородить Лагрем, наградив его несколькими тысячами единиц современного жилья, оборудованного по последнему слову бытовой техники.

Надежды не оправдались: дома и квартиры моментально превратились в трущобы, по самую макушку заросшие проституцией, наркоманией и бандитизмом. Понятие семьи отсутствовало в принципе, дети рождались преимущественно от изнасилований – нередко групповых, так что малолетние матери даже примерно не представляли, от кого именно понесли. Человеческая жизнь не стоила здесь ни гроша, и мало кто дотягивал до старости. Амбулансы сюда не приезжали – да их никто и не вызывал, так что заболевшие имели все шансы испустить дух от вполне безобидных хвороб.

Продолжение

Copyright © Алекс Тарн