Дискотека

Комната еще спала. Я пошел бриться и умываться в еще чистый с утра коридорный туалет на 5 сидячих, 3 стоячих и 4 умывальных местa. Желтоватое зеркало отразило ближний горизонт в виде коричневатых писсуаров и вмонтированных в цемент чугунных «вприсядку». Идти было некуда, поэтому я заторопился. Это создавало ощущение смысла жизни. Одна из дверей в коридор была открыта. Как и всегда в выходные дни, лысоватый обитатель сидел в дверном проеме, опустив босые ноги в жестяной таз с водой. Он смотрел на тех, кто шел направо. И на тех, кто шел налево. Он не читал, не смотрел телевизор и не пил. Это были его дни. Два дня из семи. Он так отдыхал и развлекался одновременно. Не завидовать ему было невозможно. У него была цель. У меня-дотянуть до «Слава богу, наконец-то на работу!»

Дождь был какой-то анемичный. Я зашел в полуподвал под заголовком «Пельменная» и, набив себя полусырой смесью фарша и теста и, запив это сахарным кипятком, пошел прожигать калории на главную улицу. В магазинах «Ткани» и «Галантерея» меня не ждали. Я туда и не пошел. В заведение под интригующей вывеской «Перукарня» мне бы надо, но не хотелось. Я всегда стригусь на вокзалах – и поэтому без боязни хожу вечером в любом районе. И в любом городе.

В единственный в городке книжный магазин я зашел только потому, что он был единственный. Ассортимент радовал стабильностью. «Ремонт дымовых труб» лежал рядом с «Методикой преподавания лепки в детских садах» так же, как и в сентябре. Год назад. Литература для широкого читателя была достойно представлена зарубежными авторами, как современными, так и классикой. В мечтах. В реальности – многочисленные и малоизвестные авторы братских республик предлагались без ограничения. Но почему-то не хотелось. Наверное, потому, что без ограничения. Заставив себя пробыть там десять минут, я снова вышел под моросящий дождь. Оставался еще заводской ДК. Kино будет только вечером. Что делать там сейчас, я понятия не имел. Но зашел, поскольку за ДК улица заканчивалась и светил только путь обратно в общагу. К обитателю с ногами в тазу.

В ДК было пусто. Но сухо. Я поднялся на второй этаж, прошел вдоль закрытых комнат, потом подошел к стоящему в конце коридора роялю. Когда-то мои родители не избежали общей тенденции и учили меня музыке. В музыкальной школе. Аж 10 лет. В результате я могу с уверенностью сказать, что, по крайней мере, на двух инструментах – скрипке и рояле – я точно играть не умею. На остальных – не пробовал.

Уже несколько лет я работал в организации, где командировки на заводы в другие города составляли 100% рабочего времени. Мы приезжали домой на один-два дня «перебить» командировку еще на месяц и удостовериться, что не появились внеплановыe дети. Да, и оправдать свое отсутствие вазой из чешского хрусталя. И, пообещав в дверях, что «…ни в одном глазу…», со вздохом облегчения забраться на вторую полку плацкартного вагона.

Судя по всему, я еще не отошел от синдрома «новичка». Это значит, что шатаешься по небольшому рабочему поселку, пугая детей оловянным взглядом. Это значит -заговариваешь с незнакомыми женщинами в присутствии их спутников. Это значит – сидишь на почте в ожидании междугороднего разговора с домом. И это значит – чувствуешь маниакальное желание “сбацать на пианине.”

Да, так подошел я к роялю. А мог бы подойти к мольберту. Или к клавесину. Но подошел к роялю. Я знал наверняка, что рояль не заперт. От кого? Я сел за него, взмахнул невидимыми фалдами, и трехэтажное здание Дома культуры металлургического завода имени В.И. Ленина скукожилось от блистательной дисгармонии. Это я думал, что играл джаз. Глубокое убеждение, что джазом называется все то, что невозможно слушать, как и невозможно повторить, вело мои пальцы только по черным клавишам. Когда я добавил к этому отсутствие ритма, громкость и педаль, ДК начал оживать. В большом, в полстены, зеркале я увидел двух уборщиц и охранника. Выражения их лиц за громкостью аккордов рассмотреть не удалось. Вдохновленный аудиторией, а вернее, отсутствием ее протеста, я заиграл раскованее, то есть еще громче. Kогда в коридоре через пару минут погас свет, пришлось остановиться. Черные клавиши в темноте труднее находить, чем белые. Спускаясь со второго этажа, я увидел одну из уборщиц. Она закрывала электрораспределительный щиток.

«У нас просто так на пианинe не играють».

«А как?»

«А только когда мобилизация!»

У самого выхода я увидел открытую дверь. За исключением выхода, это была единственная открытая дверь во всем ДК. Я заглянул в нее и увидел уходившие вниз и в темноту ступеньки. Привлекла меня не темнота и не ступеньки, а приглушенный голос Челентано. Пел он «Ciao Raggaci», и пройти мимо этого было невозможно. Я вошел в просторное, слабо освещенное помещение, и мой слух сразу остался при входе. Голос Челентано был так же материален и осязаем, как и стоящие вдоль стен столики. Я чувствовал, что то, что осталось от моих ушей, скорчилось от грома динамиков. Поэтому внезапно наступившая тишина подействовала на меня, как аварийная остановка лифта. Мне захотелось сесть. И даже немножко лечь.

“Здравствуйте. Вы кого-то ищете?»

Парень, чем-то похожий на знаменитого Шурика из «Кавказской пленницы», подошел ко мне. Мой ответ: «А… ну… это вот… Челентано… да… Адриано. Из Италии он… вот», – должен был показать, что зашел не профан, а человек, знающий, как фамилия Элвиса Пресли.

«Да… проверяю системы… Кручу, чтоб баланс наладить. Вечером дискотека. Вы в первый раз здесь?»

«Да не… Приехал на ремонт третьей домны… А, в дискотеке? Да».

«Начнется в восемь. Билеты – с семи».

«Да куда мне прыгать… Посмотреть хоть бы…»

«Тогда скажите при входе, что вы привезли пирожные для вечера. Баба Шура в первый раз пропустит».

Баба Шура пропускала меня еще два года после этого. Она уже не верила , что я привожу пирожные или столики для вечеров. Но чего я хожу, она просто не могла представить. Приходил один. И уходил один. Или со всеми вместе. Не был из тех, что «в штатском» – тех все знали в лицо. Не танцевать же он ходит?

Но это все потом. А пока, вечером, я ушел из общежития около восьми, что вызвало обильное перемигивание в комнате и удивленно-поднятые брови вахтерши.

У входа в ДК стояли две толпы: одна большая – в дискотеку, другая маленькая – в кино. В кино шли парами. Но мало. В дискотеку – группами. И много. Баба Шура, а другими словами – баба, которую звали Шура, сидела при входе в подземелье, откуда доносился грохот.

«Куда?» – неприветливо, предвидя ответ.

«Сейчас выйду», – по-деловому ответил я. Так мне казалось. И, раскрыв на секунду свой пропуск с любительской киностудии, попытался пройти мимо. Пропуск, из стратегических соображений, был в красном переплете.

«А ну, покажь. Чего там?»

В пропускe, из стратегических соображений, слова «любительская киностудия политехнического института» были почти скрыты за огромной и хорошо вдавленной печатью. Виднелась только четкая строка «АССИСТЕНТ РЕЖИССЕРА». Поскольку на обложке пропускa было золотом выделано «Киностудия», то все вместе срабатывало всегда.

«Киностудия? Чего, кино будете снимать?»

Напряжение последних трех недель дало себя знать – и я неожиданно для себя вдруг:

«Да не… пирожные для вечера привез».

«Ну… иди…»

Внизу грохотал свет. Все столики были заняты. Я и не подозревал, что на дискотеки ходят только красивые. Все девчонки были подтянуты, затянуты, независимы и чертовски привлекательны. Круговерть света и шквал децибел помогали тоже. Откуда в шахтно-металлургическом городке столько красоты и где она прячется до 8 вечера, понять я не мог. Предпочитая задевать столики, а не крутые плечи молодых металлургов, я по касательной обошел танцующих и подошел к длинному столу, с которого и шла вся эта громкость. «Шурик» работал, как в забое. Он что-то все время переключал, сдвигал, ставил и регулировал. Не поднимая головы. Сзади него находился большой, типа киношного, экран, на котором все время что-то вспыхивало, пучилось, взрывалось и рассыпалось. Но не просто так, а в ритме с «Modern Talking».

«Здравствуйте! Вот… удалось пройти…»

С таким же успехом я мог бы обратиться к своему прадедушке в Белостоке. Он захоронен там с 1886 года.

«Здравствуйте!!! Вот… пришел!!!»

Если я не слышал себя, то как мог услышать меня…

«ЗДРАВСТВУЙТЕ!!!! ИЗ-ЗА ЭТОГО ВОНЮЧЕГО ГРОХОТА И ЭТИХ ТЕЛОК С КОПЫТАМИ…»

Тут я обратил внимание, что услышал себя. A также общий смех и голос:

«Здоров, бычок. На смычку с селом доставили?»

Оказалось, что грохот выключили, свет добавили и обьявили перерыв. Это пока я здоровался. Ближайший к экрану столик предложил мне присесть. Мне придвинули вазочку с пирожными, кто-то дружелюбно хлопнул меня по спине, и я заметил, что общее внимание уже на другом.

В центре, высвеченном желтоватым светом, появился парень. В реинкарнацию я не верил, пока не увидел его. Fred Astaire! Манеры, улыбка, пластичность. Даже прическа. Он вышел с тросточкой и в котелке. Зазвучал Скотт Джоплин, и в дискотеку «Карнавал» в самом сердце старейшего угольного бассейна страны вошел Новый Орлеан.

Так, как этот парень двигался, так, как он элегантно работал тросточкой, так, как он крутил свой котелок на пальце – на репетициях не научат. Это от Бога. Его хорошо приняли, и видно было, что его любят. Он присел за наш столик, и вскоре оказалось, что все, кто там сидел, составляют творческий хребет дискотеки. Открыли ее совсем недавно. Молодой парень с густой шевелюрой, a la молодой Эйзенштейн, успокоил нас всех:

«Пока все хорошо. Сейчас говорил с парторгом завода, и он…»

«Чо, пришел на телок посмотреть? Уверен, что без билета, на дурыку прошел».

«..и он сказал, что ему нравится. Надо только больше отечественных ансамблей прокручивать. А то у тебя все Запад… А ты – дурак, если он захочет, нас закроют завтра».

«Да, ладно… пошли погоцаем. Чего это у тебя медленное тянет?»

«Не шебуршись! Три быстрых – одно медленное. Сейчас кончится».

Снова взревели динамики – и весь наш столик пошел танцевать. Это были скорее гопаньки, а не танцы. Проблем с партнершами не было, посколько такие гопаньки их не предусматривают.

Когда, наконец, мы вернулись за столик, к нам присоединились четыре девчонки. Я истолковал это превратно, что стало ясно сразу. У каждого из творческого хребта дискотеки была своя подружка. Тускло поблескивающий правый безымянный палец сводил мои шансы к нулю. Так я думал. Как, впрочем, и мой недавний звонок домой. Там мне без обиняков было заявлено, что «надоела такая жизнь, и надо еще посмотреть, чем это ты там так занят…»

Около 11 вечера мы, т.е все за столиком, вышли на улицу. Народ расходился быстро – многим на смену в шахту. Или на завод. И то, и другое работало без выходных. Мы шли по пустым, тускло освещенным улицам городка, разводя подружек по домам. Говорили громко, смеялись громко, ерничали и несли чепуху. А если проще – просто радовались. Радовались, что натанцевались. Радовались, что нравились. Радовались, что дождь прошел. Радовались, что смешно, что можно в обнимку. Что смотрят тебе в глаза смеющимися глазами…

Вернулся я в общежитие заполночь. Вахтерша при входе поджала развесистые губы:

«Думала, що хуч одын порядошный, по шалавам нэ гарцуе…Уси вы, мужыкы, сволота».

«Да я…»

«Тай йды соби… йды…»

В комнате еще не спали. При моем появлении все дружно повернулись в мою сторону, синхронно посмотрели на свои часы и снова вернулись к преферансу. Как бы между прочим:

«Молодая, видно, кобылка…»

«Мда-а…Видно, с перцем под хвостом…»

Дальнейшие «между прочим» я опускаю по причине крайней непечатности. Мои попытки что-то вставить встречались так:

«Конешно… ну, конешно…»

«Да кто сомневается… И я бы так говорил…»

«Хорошо говоришь… гладко…, в целом, неплохо. Для начала…»

Я стал захаживать в ДК почти каждый день. В «подвале», как называли дискотеку, в нетанцевальные дни находился только «Шурик». Он был все время занят. Вся техническая сторона была на нем. Откуда он доставал самые новые записи, было для меня загадкой. Конечно, я видел, что иногда к нему приходили ребята с кассетами, что-то записывали, что-то переписывали… А впрочем, какая разница? Качество и репертуар были выше критики.

Довольно часто заходил и “Fred Astaire”. Это было творческое начало в неразбавленном виде. Он все время подбирал и отрабатывал смешные тексты из журналов, где-то находил незатертые репризы и анекдоты, придумывал какие-то скетчи и сценки, в которых, в основном, играл сам. Это был самородок, который так и лучился улыбкой и идеями.

Директором «подвала» был упитанный румяный юноша с интеллигентной лысиной и в очках. Его желанием было сделать из дискотеки нечто большее, чем просто так. Некий синтез культуры и попсы? Ну… не так уж впрямую… Может, нечто общеобразовательное…Чтобы привлечь пятнадцатилетних? Oни и так набегали… Главное, не привлечь партком!! В общем, думаем, думаем…

Несмотря на разницу в возрасте почти в десять лет (в мою пользу), отсутствие местных связей и непролетарское происхождение, я быстро нашел общий язык со всем творческим хребтом «подвала». Мы часто задерживались допоздна, выдумывая новые элементы и набрасывая тексты. А иногда, в нетанцевальные дни, просто сидели за бутылкой вина, слушали новые записи и танцевали. Благо, подружки не оставляли нас, и их присутствие значительно стимулировало генерирование идей. Особенно, когда они устраивали «теневой» танец, пластично изгибаясь под звуки «Машины времени» по ту сторону экрана.

Одна из них, которую так и прозвали «Прекрасная Tень», была особенно хороша в этом. Однажды «Шурик» поставил блестящую джазовую арранжировку «Autumn Leaves» в исполнении Cannonball Adderley. «Прекрасная Тень» зашла за экран – мы и не видели, когда, но когда посмотрели на экран, чуть не ошалели. Это был высший пилотаж. И чистейшая одиннадцатиминутная импровизация. А если еще и представить тень обнаженной молодой девчонки (ну, она была в купальнике, но тень-то нет!) на медленно меняющем оттенки голубого экране, то… Нашу реакцию лучше всех выразил плотный парень с эйзенштейновской шевелюрой, которого почему-то называли «политрук”: «Парткому не устоять…»

Мои ежевечерние уходы вскоре перестали интересовать соседей по комнате. Кто-то видел меня в дискотеке. Это моментально повысило мой уровень до «инфантильного». Раньше я был «грудничком». Теперь, приходя с работы, я забирался с ногами на свою кровать, что-то черкал в общей тетради с полчаса и уходил в «подвал». Мои предложения, какие-то скетчи и идеи всегда обсуждались полным составом. Но только однажды одно из них было принято – из истории джаза.

Я наворотил материала часов на 20. Мягкое напоминание, что у меня всего минут 10, несколько озадачивало. Ведь только первые 40 минут были посвящены основам гармонии. К счастью, «Шурик» предложил генеральный прогон. Пришел весь творческий хребет и все подружки. Общее мнение: восхитительно! Но не здесь! «Шурик», в прошлом инженер, выразился точнее: «Аж зубы ломит».

Я понял, что у меня получается. И вскоре весь хребет и их подружки шумно обсуждали еще один мой проект. Вдохновляемый дружескими взглядами вообще и парой зеленоватых глаз в частности, я замахнулся на архитектурный Ренессанс всего «подвала». «Шурик», который твердо стоял обеими ногами на земле и при этом еще держался за косяк двери, задумчиво протянул:

«Ренессанс… Aгa …Это у них парткомов не было…»

Я хотел преобразовать подвальное помещение в пещеру. Сталактиты и сталагмиты, колонны и ниши… Практичный «политрук» подсчитал, что вместо требуемых 120 кг полипропиленовых блоков он может выбить килограммов 70. А делать все будем сами. Кто-то видел на заводе пару бидонов с клеем ПВА. «Директор» поправил очки и буркнул:

«Попробую…Но у меня семья…»

Прямо за столом мы набросали несколько эскизов. Все девчонки были «за». Им понравилось, что в пещере будет много темных уголков и ниш. Пошептавшись и похихикав, они все одобрили. Но «политрук» вдруг кинул на стол карандаш:

«Да нет! Мертвое дело!»

«Чего?»

«Пожарные зарубят. И на корню. И так у нас нет аварийного выхода, а со сталактитами… Да и полыхнет той полипропил от сигареты, как неча делать…»

«А если из шамотного кирпича?»

«А, ну да!.. Девкам – портки из стекловаты. И каждой на спину – по огнетушителю… А на грудях – инструкция по…»

«Мальчики, давайте танцевать!»

«И заодно обмоем блестящую идею».

У меня на работе, в штаб-квартире, никак не могли понять, почему я так тянусь в этот поселок. И завод там не из лучших, и вообще… Бухгалтерша с постоянно подозрительным выражением лица громогласно предложила свою версию:

«Еще не брюхатая – тому и бегает он до нее. А как только залетит – то этот сразу попросится в Экибастуз. На пару годков».

Поскольку я пришел за получением командировочных, шансов возразить у меня не было. Иначе денег в кассе не будет до следующего вторника. Езжай, а мы потом вышлем. Тем не менее, я затравленно (все бабы бухгалтерии смотрели) прочирикал:

«Та не… у меня же жена и двое…»

Издевательский хохот был слышен даже на лестничной площадке, куда я выскочил.

А меня действительно тянуло туда. Во-первых, потанцевать в обществе молодых и поэтому симпатичных девчонок. А во-вторых, пообща… Да нет, конечно. Просто приходил я туда отдохнуть. Отдохнуть от конфликтов на работе, быта общежития, домашних проблем, и чтобы почувствовать себя молодым. Хотя бы в своих глазах. А где же я мог найти место лучше, чем в толпе 18- летних ребят и девчонок, которые, игнорируя будущую потерю слуха, танцевали и пели “Surfing USA”. И не в Сан-Диего, а на дискотеке металлургического завода. В стране социализма.

Наезжал я туда в течение двух лет. Ко мне привыкли, и даже члены местной банды «Цыгана» здоровались со мной. А это не тринадцатая зарплата – дают не всем. В последний отьезд мне устроили «отвальную». Пришли все, кто меня знал. Сделали стол, музыку. Было здорово. Смешно и весело. А мне было гнусно. Я уже знал, что вскоре уеду навсегда. Сказать я этого не мог. Тогда бы просто не поняли. Но, мне кажется, чувствовали: что-то не так. «Прекрасная Тень» после исполнения очередного шедевра «за экраном» объявила, что скоро переезжает в Ялту. Как она выразилась:

«Сезонная работа. И квартира».

На общее требование дать адрес мило улыбнулась и, повернувшись ко мне, спросила , не снижая громкости:

«А чего вы не просите?»

Поезд приходил после часа ночи. Мы все пешком шли до вокзала. Кроме нас, на перроне никого не было. Прощались крепко и кратко. «Политрук» почему-то вдруг обнял меня медвежьей хваткой и сразу отвернулся, пряча глаза. “Fred Astaire” рассказывал какой-то анекдот, но как-то уже не слушалось. Он это почувствовал, замолчал, потом крепко пожал мне руку. Я впервые увидел у него слезы в глазах. “Fred Astaire,” который всегда смеялся. А если не смеялся, то посмеивался. Да неужели они все догадывались? Я стоял на площадке, а они шли рядом с вагоном. Мне не нужно было стараться запомнить их лица. Я знал, что не забуду. Да и как я мог бы забыть, если на конверте большой долгоиграющей пластинки, которую я получил от них в подарок, было написано:

«Где бы ты ни был, куда бы ни забросила тебя судьба и как тяжело бы тебе ни приходилось, дискотека «Карнавал» всегда будет рада получить от тебя денежный перевод или посылку с продуктами». И под этим подписались все.

Орандж-Каунти, Калифорния

Alveg Spaug