Здравствуй, комбат!

Из документальной повести Бориса ЭСКИНА
«Знамя над Рейхстагом»

 (см. «Кстати» №№1043, 1044)

 Около двенадцати часов ночи в рейхстаге появился полковник Зинченко.

– Капитан Неустроев, доложите обстановку…

«Командира полка интересовало знамя, – вспоминал Степан Андреевич. – Я пытался ему объяснить, что знамен много… Флаг Пятницкого установил Петр Щербина на колонне парадного подъезда, флаг первой роты Ярунова – в окне, выходящем на Королевскую площадь… Флаг третьей роты… Одним словом, я доложил, что флажки ротные, взводные и отделений установлены в расположении их позиций.

– Не то ты говоришь, товарищ комбат! — резко оборвал меня Федор Матвеевич. – Я спрашиваю: где знамя Военного совета армии под номером пять?! Я же приказывал, чтоб знамя шло в атаку с первой ротой! – возмущался полковник…»

Тут выяснилось нечто вообще трагикомическое: «благословенное» Знамя, оказывается, осталось в штабе полка, в «доме Гиммлера»! Срочно доставили его в батальон Неустроева. Степан Андреевич приказал своему политруку, старшему лейтенанту Бересту:

– Пойдешь вместе с разведчиками и на фронтоне, над парадным подъездом, привяжи знамя, чтобы его было видно с площади и из “дома Гиммлера”…

А про себя комбат подумал: “Пусть любуются им тыловики и высокое начальство”.

Помню, с едва заметной хитринкой в глазах, он произносил хорошо заученную «покаянную» речь:

– Товарищи, мне ж в ту пору было только двадцать два года. И я, по молодости лет, не осознавал «огромного политического значения» установки знамени. Главным считал – взять рейхстаг, а кто будет привязывать на крыше знамя, дескать, не важно…

А если всерьез, осознавали ли все они тогда, что, кроме обычной – пусть тяжелой и кровавой – военной работы, свершают нечто эпохальное и судьбоносное? Уверен, такие высокопарные мысли не посещали бойцов, прошедших огонь и медные трубы. Для опытных разведчиков Егорова и Кантария приказ поставить знамя на крыше «Объекта 105» был очередным боевым заданием. Хотя некую особую значимость момента не могли не чувствовать, но только в ином аспекте: заканчивалась проклятая, затяжная война!

(Однажды я прочитал Неустроеву давнее стихотворение об отце – как салютовал он вместе со всеми на Королевской площади 9-го мая – в свой день рождения. Там были такие строки:

 

Понимал ли, что эти мгновенья

Остаются уже на века?

Обороны и наступленья

Он прошел от звонка до звонка.

И награды случались, и раны…

 

Степан Андреевич задумчиво сказал: «Это про каждого из нас…»)

Кратко солдатский послужной список Мелитона Кантария я уже упомянул, цитируя отзыв Неустроева о нем. По поводу «фронтовой анкеты» храброго и скромного грузина ходит немало выдумок и бессовестных подтасовок. Еще и еще раз повторяю: да, военные чины страсть как хотели угодить его всемогущему кремлевскому соплеменнику. Но выбор – случайно или нет, не важно! – пал на далеко не заурядного середнячка. Говорю это как человек, знавший Мелитона Варламовича не по официозным документам и журналистским писаниям, а лично.

Слава богу, о Михаиле Егорове змеиных баек расплодилось поменьше. Но только и его «анкета» до звездного часа Водружения мало кому известна.

С 16 лет Миша воевал в партизанах под Смоленском, был разведчиком. На груди Егорова красовалась медаль «Партизан Великой Отечественной войны», и он гордился ею не меньше, чем Золотой Звездой Героя. За свои боевые подвиги, свершенные до штурма рейхстага, Михаил Алексеевич награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны 1 степени, а также высочайшим солдатским орденом Славы. В 150-ю стрелковую дивизию генерала Шатилова прибыл под Варшавой. Был зачислен в полковую разведку. За бои на Одере удостоен второго ордена Красной Звезды. Уже в Берлине, накануне штурма рейхстага, получил еще одно ранение.

Егоров вспоминал, что полотнищем знамени он обернул себя поверх гимнастерки под ватником. Неустроев посоветовал автоматчикам Сьянова прихватить огнемет. Группа во главе с лейтенантом Берестом стремительным броском преодолела подъем на второй этаж. Немцы обнаружили знаменосцев, завязалась перестрелка. Кантария, Егоров и Берест продолжили движение наверх, сьяновцы мощным огнем из автоматов и огнемета прикрывали их.

Последний этаж. Выяснилось, что лестница на чердак разбита. Нашли деревянную стремянку, и тут же разведчики Егоров и Кантария поднялись на крышу. Берест выбрался наверх следом за ними. Прошли вдоль козырька к конной статуе кайзера Вильгельма.

Там, на крыше, тоже не обошлось без казуса. Вдруг оказалось, что прикрепить знамя нечем – в пылу боя об этой «детали» как-то не вспомнили. Но Егоров быстро нашелся: снял тесемки от брюк. К галифе тогда выдавались тоненькие зеленые «хэбэ-ремешочки». Вот этими ремешками и укрепили Знамя Победы!

Прошло с полчаса. Алексей Берест и разведчики все не возвращались. Комбат уже занервничал.

Наконец, замполит появился. Он подошел к начальству и делово, как о будничном происшествии, доложил:

– Знамя Победы прикрепили к бронзовой конной скульптуре на фронтоне главного подъезда. Привязали ремнями. Не оторвется. Простоит сотни лет.

Был 1 час 20 минут ночи 1 мая 1945 года.

Под утро, едва стало светлеть, зоркое начальство обнаружило, что алый стяг № 5, освященный Военсоветом 3-й Ударной армии, во-первых, виден только с одной стороны и смотрится, будто держит его в руках немецкий всадник на бронзовом коне, а во-вторых – и это главное: алое полотнище находится далеко не на самой высокой точке рейхстага.

Неустроеву тут же позвонили из штаба дивизии. Комбат «принял меры».

Он вновь посылает Егорова и Кантария на крышу здания с приказом установить Знамя Победы на вершине купола.

Парни опять пробираются на третий этаж, к уже хорошо знакомому выходу на чердак. Пахнуло прохладным гаревым воздухом. Огромная полусфера разбита, стекла вылетели, металлическая решетка обожжена и искорежена. Стиснув зубы, начали карабкаться вверх, подобно циркачам или альпинистам. Посвистывали шальные пули, внизу, под ногами – черная пропасть глубиной метров в сорок. Стальные зазубрины и острые осколки стекла кровавили ладони (Шрамы на руках всю жизнь будут напоминать им о том предрассветном, яростном восхождении на вершину рейхстага.)

Неожиданно оборвалась поперечная перекладина переплета, повисла на единственной заклепке. Егоров каким-то чудом успел подтянуться на руках и ухватиться за вертикальную дугу. Наконец, добрались до верхней площадки купола. Отдышавшись, вставили древко в обрезок трубы и привязали Знамя Победы парусиновым чехлом.

Только потом, спустившись на крышу, разведчики сообразили, что услужливо «приготовленный» для древка металлический стакан предназначен был специально для государственного флага третьего рейха! Над Германией взвился новый стяг – красного цвета.

Заканчивался четвертый час ночи 1 мая 1945 года.

 

Итак, сведя воедино все версии, отбросив сомнительные факты и очевидные передергивания, сопоставив время наиболее достоверных событий, можно прийти к таким выводам:

Первыми штурмовые флаги у входа в рейхстаг установили младший сержант Петр Щербина из батальона Неустроева и лейтенант Рахимжан Кошкарбаев из 674-го полка Алексея Плеходанова.

Первыми Флаг Победы подняли на фронтоне рейхстага красноармейцы Григорий Булатов и Виктор Провоторов из взвода разведки Семена Сорокина.

Первыми водрузили официальное Знамя Победы Михаил Егоров, Мелитон Кантария и Алексей Берест под прикрытием автоматчиков старшего сержанта Ильи Сьянова из 1-го батальона Степана Неустроева.

 

Наступило утро. На КП появился командир хозвзвода и хитро подмигнул Неустроеву:

– За мной, товарищ капитан!

Они оказались в огромном просторном зале, наполовину заставленном стеллажами с папками. Наверное, то был архив. На столе повара разложили доставленные в рейхстаг котелки с едой.

– Праздничный завтрак! – весело провозгласил интендант.

И только тут измученный комбат, вспомнил, что сегодня – 1 Мая.

… За «Объектом 105 стали чаще рваться снаряды, мины. Потом стрельба переросла в сплошной гул артиллерийской канонады. По зданию били немецкие батареи из парка Тиргартен. А вскоре началась массированная контратака противника.

В помещении свистели и шумно лопались фаустпатроны. Но едва фашисты показывались в коридорах, бойцы открывали огонь, и гитлеровцы, оставив убитых, отступали в подвалы, где сосредоточилась основная часть гарнизона рейхстага. Они не теряли надежды, невзирая ни на что, вырваться из подземелья.

«От разрывов фаустпатронов, – вспоминает Неустроев, – возникли пожары, которые быстро слились в сплошную огневую завесу. Горели деревянная обшивка, стены, покрытые масляной краской, роскошные сафьяновые кресла и диваны, ковры, стулья. Возник пожар и в зале, где стояли десятки стеллажей с архивами. Огонь, словно смерч, подхватывал и пожирал все на своем пути. Уже через полчаса пожар бушевал почти на всем первом этаже.

Кругом дым, дым, дым… Он колыхался в воздухе черными волнами, обволакивал непроницаемой пеленой залы, коридоры, комнаты. На людях тлела одежда, обгорали волосы, брови, было трудно дышать.

Фашистскому гарнизону терять нечего – они шли напролом, решив любой ценой выбить нас из рейхстага.

Мы сдерживали их напор и делали отчаянные попытки потушить пожар. Огонь охватил уже второй этаж. Батальон оказался в исключительно тяжелом положении…

Полковник Зинченко приказал оставить рейхстаг, а когда кончится пожар, снова атаковать и восстановить положение. Выполняя приказ, я сделал безуспешную попытку мелкими группами вывести людей из здания. Фашисты близко подошли к Кроль-опере и открыли ураганный огонь по парадному подъезду. Батальон оказался в “мешке” – с фронта надвигается пламя пожара, а выход закрыт!

Принимаю твердое решение: лучше сгореть в огне или погибнуть в бою, чем покинуть рейхстаг, который достался такой дорогой ценой!»…

До позднего вечера 1 мая в горящем здании шел бой. Неожиданно гитлеровцы прекратили огонь. Вскоре из-за угла лестницы, ведущей в подземелье, появился белый флаг. Какое-то время комбат смотрел на него очумело, не веря своим глазам. В здании наступила такая тишина, что малейший стук эхом отдавался в дальних углах вестибюля.

Немцы предлагали начать переговоры. Но выдвигали условие: будут общаться только с генералом или, по меньшей мере, с полковником. То есть с Шатиловым или с Зинченко.

Но как просить своих начальников прибыть для этого в рейхстаг сейчас, днем, когда каждый метр Королевской площади простреливается!

И Неустроев находит выход из положения. «Полковника» изобразит его замполит, лейтенант Берест, человек богатырского сложения, импозантного вида. Не переодеваться же комбату – немцы явно не поверят, что этот маленький, невзрачный на вид военный – большой советский чин!

– Никогда не приходилось быть дипломатом?

– На сцене?

Лейтенант невольно задал встречный вопрос, не понимая, о чем речь.

– На этот раз придется тебе быть дипломатом в жизни, да к тому же еще стать на время полковником – так сказать, комплекция позволяет!

Берест не заставил себя долго ждать. Мигом достал из полевой сумки маленькое зеркальце, приготовил бритву, кисточку, вылил из фляги последние капли воды, взбил мыльную пену, побрился, и через несколько минут доложил, что к переговорам готов.

Нашли приличную фуражку, замполит сбросил ватник – надел трофейную кожаную куртку. Словом, преобразился.

«Переговорная делегация» состояла из трех человек: Берест – в роли полковника, Неустроев – его «адъютант», и переводчик – рядовой Иван Прыгунов, сносно знавший немецкий.

Рассказывает Степан Неустроев:

«Когда мы ступили на лестничную площадку, навстречу вышел немецкий офицер. Приложив руку к головному убору, он коротко, но вежливо указал, куда следовало идти.

Не проронив ни слова, мы, не спеша, спустились вниз и попали в слабо освещенную, похожую на каземат комнату. Здесь уже находились два офицера и переводчик – представители командования немецкого гарнизона. На нас были направлены дула пулеметов и автоматов. По спине пробежал мороз. Установилась мертвая тишина.

Лейтенант Берест, нарушив молчание, решительно заявил:

– Все выходы из подземелья блокированы. Вы окружены. При попытке прорваться наверх каждый из вас будет уничтожен. Чтобы избежать напрасных жертв, предлагаю сложить оружие, при этом гарантирую жизнь всем вашим офицерам и солдатам. Вы будете отправлены в наш тыл.

Встретивший нас офицер на ломаном русском заговорил:

– Немецкое командование не против капитуляции, но при условии, что вы отведете своих солдат с огневых позиций. Они возбуждены боем и могут устроить над нами самосуд. Мы поднимемся наверх, проверим, выполнено ли предъявленное условие, и только после этого гарнизон рейхстага выйдет, чтобы сдаться в плен.

Наш “полковник” категорически отверг предложение фашистов. Он продолжал настаивать на своем.

– У вас нет другого выхода. Если не сложите оружие – все до единого будете уничтожены. Сдадитесь в плен – мы гарантируем вам жизнь.

Снова наступило молчание. Первым его нарушил гитлеровец:

– Ваши требования я доложу коменданту. Ответ дадим через двадцать минут.

– Если в указанное время вы не вывесите белый флаг, начнем штурм, – заявил Берест.

И мы покинули подземелье. Легко сказать сейчас: покинули подземелье… А тогда пулеметы и автоматы смотрели в наши спины. Услышишь за спиной какой-то стук, даже шорох, и кажется, что вот-вот прозвучит очередь…»

И она действительно прозвучала. Провожавший переговорную группу эсэсовский офицер не выдержал – выстрелил «полковнику» в спину, но промазал. Берест, развернувшись, мгновенно разрядил в него пистолет.

… Прошло двадцать минут, час, полтора… Белый флаг не вывешивался. Стало ясно, что гитлеровцы затягивают время и все еще надеются на что-то.

В шестом часу утра 2 мая батальон Неустроева начал подготовку к атаке подземелья.

В ротах царило радостно-нервное возбуждение.

– А что, если в подвале сам Гитлер?

– Гитлер? Придется брать живьем!

И парни расхохотались.

Все понимали, что идут последние часы войны. Всем хотелось дожить до победы. Но каждый знал: впереди бой, и, увы, кто-то будет убит…

И уже в самый последний момент, когда комбат готов был скомандовать Вперед!”, гитлеровцы выбросили белый флаг.

В 6 часов 20 минут утра 2 мая 1945 года фашистский гарнизон рейхстага сдался.

Журнал «Исрагео», Тель-Авив, информационный партнер «Кстати» – https://isrageo.com/2015/05/18/eskin3/