Загадка гамзатовских «Журавлей»

Светлой памяти

Расула Гамзатова, Наума Гребнева,

Яна Френкеля, Марка Бернеса –

создателей великой песни…

 

Я не собирался заниматься «журавлистикой» (спасибо Сергею Буртяку за этот ослепительный термин), но неожиданно для самого себя сделал перевод гамзатовских «Журавлей».

Я не хотел анализировать канонический и канонизированный текст Наума Гребнева, но вопросы, возникшие к моему переводу, заставили меня как следует вникнуть в оригинал, ставший первоосновой знаменитой песни. Я не предполагал рассуждать по поводу обвинений в плагиате, предъявленных года три назад Расулу Гамзатову, но в результате мне пришлось искать информацию о некой Маро Макашвили, погибшей 19 февраля 1921 года в бою с «большевистскими оккупантами» (оказывается, были и такие). Словом, все получилось случайно. Поэтому начну с благодарностей:

– поэту и переводчику Константину Еремееву – за первичные данные о «первоисточнике» «Журавлей»;

– переводчице Алене Алексеевой – за вдумчивый и скрупулезный комментарий к моему переводу;

– уже упоминавшемуся писателю и поэту Сергею Буртяку – за вдохновенное и вдохновляющее отношение к моей работе;

– однофамилице поэта Расула Гамзатова Патимат Гамзатовой – за обстоятельный подстрочник обеих авторских версий «Журавлей» и за подробное истолкование отдельных аварских слов и выражений;

– доктору филологических наук, профессору Александру Флоре – за беспощадный разбор моих несовершенных с точки зрения науки опусов, а также за пиетический анализ классических произведений литературы.

Особая благодарность моему давнему другу, поэтессе и переводчице Ирине Санадзе – за переводы соответствующих грузинских текстов, понадобившихся мне при составлении настоящей статьи, и поиски необходимо нужных мне материалов.

Итак, начнем.

Предыстория

По словам Расула Гамзатова, песня «Журавли» родилась «в городе Хиросиме» (здесь и дальше цитируется статья поэта «Зов журавлей», 1990). Это было в 1965 году, «у памятника японской девочке с белым журавлем». «Случилось так, – пишет Гамзатов, – что когда я стоял в толпе в центре человеческого горя, в небе появились вдруг настоящие журавли. Говорили, что они прилетели из Сибири. Их стая была небольшая, и в этой стае я заметил маленький промежуток». В этот момент поэту «вручили телеграмму» из советского «посольства в Японии, в которой сообщалось о кончине» матери. Он тут же вылетел домой, а «на всей воздушной трассе» «думал о журавлях, о женщинах в белых одеяниях (белый – цвет траура в Японии. – Ю.Л.), о маме, о погибших двух братьях, о девяноста тысячах погибших дагестанцев, о двадцати миллионах (а теперь выясняется, что их значительно больше), не вернувшихся с войны, о погибшей девочке из Освенцима и ее маленькой кукле, о своих журавлях. О многом думал… но мысли возвращались к белым журавлям».

В том же году Гамзатов «написал несколько вариантов стихов, не думая и не предполагая, что один из них станет песней, которая отзовется в сердцах людей и приведет» к нему «новых друзей». По-видимому, основная версия «Журавлей» и была опубликована три года спустя в 4-м номере престижного советского журнала «Новый мир» и выглядела в переводе Наума Гребнева следующим образом:

 

Мне кажется порою, что джигиты,

С кровавых не пришедшие полей,

В могилах братских не были зарыты,

А превратились в белых журавлей.

 

Они до сей поры с времен тех дальних

Летят и подают нам голоса.

Не потому ль так часто и печально

Мы замолкаем, глядя в небеса?

 

Сейчас я вижу: над землей чужою

В тумане предвечернем журавли

Летят своим определенным строем,

Как по земле людьми они брели.

 

Они летят, свершают путь свой длинный

И выкликают чьи-то имена.

Не потому ли с кличем журавлиным

От века речь аварская сходна?

 

Летит, летит по небу клин усталый –

Мои друзья былые и родня.

И в их строю есть промежуток малый –

Быть может, это место для меня!

 

Настанет день, и с журавлиной стаей

Я улечу за тридевять земель,

На языке аварском окликая

Друзей, что были дороги досель.

 

Как видим, цепочка авторских размышлений (умершая от лейкемии японская девочка – белые журавли над Хиросимой – умершая мама автора – его погибшие в Великую Отечественную войну братья, братья-дагестанцы и советские солдаты) привела к созданию текста, если и способного стать песней, то исключительно в границах дагестанских гор и степей. Следы этих размышлений можно различить в третьей строфе: лирический субъект стихотворения наблюдает белых сибирских журавлей, вероятно, стерхов, летящих «над землей чужою». В аварском языке слово «джигит» («храбрец, герой») имеется, но к моменту написания «Журавлей» практически вышло из употребления. «Мне казалось, – не случайно пишет автор стихотворения, – что слово “джигит” придает стихотворению национальную окраску». Автору не казалось: так было на самом деле. Не только слово «джигит» придавало «Журавлям» местный, дагестанский колорит, но и журавли, выкликающие «чьи-то имена» на языке, похожем на аварский, хотя тут явно перепутаны причинно-следственные связи: сперва, естественно, появилась «речь аварская», а только потом ее носители пытались подражать звукам природы, в том числе и журавлиному курлыканью.

Контуры будущей песни явственно видны в первоначальной версии, а вторая строфа вошла в окончательный текст без изменений. Пошли ему на пользу и сокращения. Особенно это касается третьей строфы, где журавли «летят своим определенным строем» – клином, – «как по земле людьми они брели». Но солдаты не ходят клином «по земле», а строем, напоминающим журавлиный клин, то есть пресловутой свиньей в свое время двигались тевтонские рыцари. Да и слово «брели» по отношению к солдатам Великой Отечественной работает на снижение образа: солдаты ходят строем, бегут в атаку, припадают к земле, но как приспособить глагол «брести» к военным действиям? Солдаты бредут, допустим, во время передислокации боевых соединений либо при отступлении («Он представил себя с тощим “сидором” за плечами, уныло бредущим куда-то в неведомый тыл». М.Шолохов. «Они сражались за родину»). «Брели» в концентрационные лагеря смерти солдаты, взятые в плен. Но ведь автор говорит не о пленных.

В «новомирском» тексте журавли летят «в тумане предвечернем» – отметим это обстоятельство для себя, поскольку оно пригодится в дальнейшем, и побредем дальше.

Рождение песни

«Журавли» стали песней благодаря Марку Бернесу. Именно он увидел в опубликованном тексте прообраз будущего шедевра, он же предложил заменить «джигитов» на «солдат». «Бернес спросил меня, – пишет Гамзатов: – «Расул, ты не будешь против того, если слово “джигиты” заменю словом “солдаты”?» Впоследствии, «услышав песню», поэт понял, «что слово “солдаты” вносит в нее новое значение, делает ее не столько дагестанской, кавказской, сколько русской, советской, общечеловеческой». Кроме того, Бернес попросил автора «сократить несколько строк для песенного варианта». Скорее всего, дело было не совсем так, и переделка текста носила совместный – автора и переводчика – характер; неслучайно Гамзатов отмечает: «Мой друг Наум Гребнев превосходно перевел “Журавлей” на русский язык. Он был не просто переводчиком, а почти соавтором». Плодом коллективных усилий стал широко известный текст:

 

Мне кажется порою, что солдаты,

С кровавых не пришедшие полей,

Не в землю нашу полегли когда-то,

А превратились в белых журавлей.

Они до сей поры с времен тех дальних

Летят и подают нам голоса.

Не потому ль так часто и печально

Мы замолкаем, глядя в небеса?

 

Летит, летит по небу клин усталый,

Летит в тумане на исходе дня,

И в том строю есть промежуток малый –

Быть может, это место для меня?

 

Настанет день, и с журавлиной стаей

Я поплыву в такой же сизой мгле,

Из-под небес по-птичьи окликая

Всех вас, кого оставил на земле.

 

Мне кажется порою, что солдаты,

С кровавых не пришедшие полей,

Не в землю нашу полегли когда-то,

А превратились в белых журавлей.

 

Я полагаю, так и следует публиковать эти стихи – с повтором первого куплета, – как исполнял эту песню сам Бернес, а после него и другие певцы. Постараюсь обосновать свою точку зрения.

Строфа 1. Лирический герой стихотворения видит настоящих белых журавлей (вспомним статью Гамзатова) и предполагает, что не пришедшие с войны солдаты превратились в этих птиц. Хотя солдаты полегли не только в нашу землю, но и в землю противника, надо полагать, все погибшие стали белыми журавлями. Речь идет исключительно о советских солдатах, поскольку вынуть стихи и написанную на них песню из контекста Победы Советского Союза в Великой Отечественной войне не представляется возможным. Напомню: песня была создана в 1968 г., за два года до 25-летия Великой Победы.

Первая строфа не подверглась какой-либо значительной переработке: как уже было сказано, «солдаты» заменили «джигитов», и в соответствии с новой рифмой была переделана третья строка.

Строфа 2. Лирический герой все больше утверждается в своем предположении. Белые журавли – души убитых солдат – взывают к оставшимся в живых так, что их невозможно не услышать, невозможно не отреагировать на их скорбные голоса. Хотя журавлиный клин виден не так уж и часто (дважды в год, во время перелетов), летящая журавлиная стая дает право лирическому герою утверждать иное, словно каждый погибший воин предстает перед его мысленным взором, а внутреннее напряжение автора переносится с лирического «я» на лирическое «мы», то есть авторское провидение становится всеобщим.

Как я уже говорил, во второй строфе не было сделано ни единой правки.

Строфа 3. Лирический герой начинает верить в собственное предположение, то есть воображаемое постепенно становится реальным. Автору, захваченному этим нескончаемым полетом, начинает казаться, что журавлиный клин устал, хотя на самом деле он может устать, только возвращаясь из перелета, тогда как, становясь на крыло, то есть отправляясь в дальние страны, журавли еще полны сил. Если же это летят погибшие солдаты, то есть их белокрылые души, то едва ли они могут устать, даже если их полет бесконечен и направлен в вечность. Но главное: лирический герой, почти поверив в свою мечту, забывает, что он не является погибшим солдатом (Гамзатов вообще не воевал) и занять место в этом скорбном, величественном и почетном строю никак не может. Не могли оказаться среди летящих журавлей и другие создатели этой песни – фронтовики переводчик Наум Гребнев, композитор Ян Френкель, выезжавший на фронт с концертами актер и певец Марк Бернес. Они были солдатами, принимали непосредственное участие в той войне, но не погибли, а согласно гамзатовскому стихотворению «в белых журавлей» превращаются исключительно «солдаты, с кровавых не пришедшие полей». Такова могучая лирическая сила этой песни: в ее воображаемую реальность поверили не только миллионы читателей и слушателей, но и сами авторы. В частности и в то, что «промежуток» между летящими журавлями действительно «малый». На самом же деле таковым он кажется только с земли, ведь в поднебесье места хватит для всех, особенно в том поднебесье, о каком идет речь в этом стихотворении, в этой песне.

В третьей строфе была переделана всего одна строчка. Вместо содержательной «Мои друзья былые и родня» появилась не совсем обязательная «Летит в тумане, на исходе дня» (вспомним строку «В тумане предвечернем журавли» из первого варианта, опубликованного в «Новом мире»), хотя журавлиный клин появляется в небе и в ясную погоду, и не всегда по вечерам. Но авторам песни действительно нужно было «общечеловеческое звучание», поэтому указание на «друзей» и «родню» поэта было исключено из окончательного текста.

Строфа 4. Лирический герой окончательно уверовал в свое предположение-предвидение, поскольку представляет себе собственное вознесение в журавлиную стаю, причем, опять же, «в сизой мгле», хотя стать белым журавлем (умереть) он мог бы в любое время суток.

Эта строфа подверглась наибольшей редактуре. И немудрено: именно она была наиболее «дагестанской, кавказской», тогда как ей надлежало стать «русской, советской, общечеловеческой». И если в первоначальном варианте лирическое «я» намерено навсегда улететь «за тридевять земель», непонятно зачем «На языке аварском окликая / Друзей, что были дороги досель», ведь «за тридевять земель» аварского языка никто не знает, то в песенном оно включается в бесконечный полет, окликая всех, «кого оставил на земле», на интернациональном, понятном для всех птичьем языке.

Строфа 5 (1). Лирический герой, словно выходя из-под власти своих мечтаний и предположений, снова видит журавлей и слышит их курлыканье, но его грезы уже не подвластны ему: души погибших солдат, начав свой бессмертный полет в его воображении, продолжают лететь и в реальности. В этом сила, одухотворенность и бесконечная правда гениальной песни.

В 1995 году почта России выпустила марку в честь 50-летия Великой Победы советского народа над фашистской Германией. На изображении – обелиск с Вечным огнем, а над ним – летящие клином белые журавли. Благодаря поэту Расулу Гамзатову, переводчику Науму Гребневу, композитору Яну Френкелю и певцу Марку Бернесу летящие в поднебесье журавли стали неувядаемым символом бессмертия советских солдат, положивших «жизнь свою за други своя», а песня «Журавли» сделалась лейтмотивом каждого праздника со слезами на глазах – Дня Победы, печальной, но светлой поминальной молитвой по погибшим.

Почтовая марка в честь Марка Бернеса, которому поначалу посвятил свои стихи Расул Гамзатов, увидела свет в 1999 г., к 30-летию со дня смерти актера и певца. В декабре 1988-го почта СССР выпустила марку «Журавли» светло-синего цвета, словно в знак того, что к «журавлиной стае» присоединился и поэт Наум Гребнев, умерший 2 января того же года. Марки в честь композитора Яна Френкеля пока нет.

Кто кого перевел?

Существует расхожее мнение, что Гамзатова «создали» русские переводчики. Немало баек на сей счет ходило в устной форме и в прежние времена, а теперь бродит и по Сети. Никакого документального подтверждения подобные истории не имеют, а об их качестве можно судить, скажем, по воспоминаниям поэта и переводчика Роберта Винонена «Тары-бары, или Записки счастливого человека» («Литературная Россия», №30, 2008 г.). Приведу оттуда отрывок, относящийся к теме настоящих заметок.

«Поэт Ш., москвич дагестанского разлива, как-то посвятил меня в историю создания популярнейшей песни на слова Гамзатова “Журавли”. Подлинник был простей простого. Не могу привести буквально, не записывал, но хорошо помню, что в оригинале парили не только журавли, но и другие пернатые. Летели с фронта домой ласточки и выкрикивали рефрен стихотворения: мой Дагестан, мой Дагестан! За ними на родину стремились орлы и тоже кричали с неба: мой Дагестан, мой Дагестан! Потом еще какие-то птахи, ну и журавли, само собой. Но переводчик Я. Козловский не убоялся оставить одних журавлей. И вся страна запела:

 

Мне кажется порою, что солдаты,

С кровавых не пришедшие полей,

Не в землю нашу полегли когда-то,

А превратились в белых журавлей.

 

«А в том строю есть промежуток малый,

Наверно, это место для меня» среди прочих строк – тоже подарок переводчика.

Но тут Ш. достает свежий четырехтомник Гамзатова, изданный на аварском в Махачкале, и отыскивает страницу про журавлей. Все находки Козловского нашли место в новом тексте. Лишние пташки все упорхнули из нового подлинника! Гамзатов сделал обратный перевод с русского и был точнее своего переводчика».

Можно ли верить подобным ерническим «воспоминаниям», а точнее говоря, «воспоминаниям» с «воспоминаний», если Винонен называет переводчиком «Журавлей» не Наума Гребнева, а Якова Козловского? Далее. В опубликованном в 1968 г. тексте «Журавлей» не было ни «ласточек», ни «орлов», ни «других пернатых» и «лишних пташек» по той простой причине, что они разместились в другом варианте стихотворения, написанного Гамзатовым и опубликованного на аварском языке под тем же заглавием «Журавли» («Къункъраби») в его «Избранном» (Махачкала, 1970 г.). В этой версии как раз и были «чайки», «ястребы» и «журавли», а прочих «пернатых» и «пташек» не имелось, и летели птицы вовсе «не с фронта домой». Приведу перевод этого стихотворения, выполненный мной специально для настоящей статьи (переводя, я позволил себе изменить заглавие и использовать рефрен в каждой строфе, а не исключительно в четных, как в оригинале).

 

Птицы

 

Мне кажется, не полегли в могилы

мальчишки, не пришедшие с войны,

но воплотились в птиц, чей крик унылый

несется в небеса чужой страны.

– Поэтому гляжу я в поднебесье…

 

Над землями постылыми летая

и заблудившись в облачной дали,

тоскуют птицы по родному краю,

куда найти дорогу не смогли.

– Поэтому гляжу я в поднебесье…

 

Я видел белых чаек над заливом

и думал: это души земляков.

«О Дагестан!» – кричала сиротливо

не в нашем небе пара ястребов.

– Поэтому гляжу я в поднебесье…

 

И где б я ни был, я за птиц в ответе,

кружащих и кричащих надо мной.

Я слышу: «Мама, мама, дети, дети!» –

клекочет птичья стая вразнобой.

– Поэтому гляжу я в поднебесье…

 

Вот журавли летят походным строем,

летят мои старинные друзья.

Они зовут, зовут меня с собою,

и может быть, на зов откликнусь я.

– Поэтому гляжу я в поднебесье…

 

Когда-нибудь с погибшими друзьями

я тоже взмою белым журавлем,

а песнь мою о родине, о маме

мы с ними вместе в небе допоем.

– Поэтому гляжу я в поднебесье…

 

И какой текст был взят за основу для создания песни? Я думаю, ответ очевиден. А в этом варианте Гамзатов вспоминает об умершей во время его пребывания в Японии маме, возможно, и сочинял он эти стихи прямо в самолете, державшем обратный путь в родной Дагестан.

Теперь насчет «мнения», что окончательный текст «Журавлей» написан Гребневым, а Гамзатов (или даже кто-то другой по его просьбе) осуществил так называемый обратный перевод. В связи с этим любопытно будет сравнить гребневский текст с имеющимся в моем распоряжении подробным подстрочником, к тому же обстоятельно прокомментированным, по моей просьбе, его составительницей Патимат Гамзатовой.

 

1. Мне кажется, пропавшие на войне мальчики (сыновья)

Нигде не похоронены и не накрыты могильной плитой,

А в высоком синем небе

Они превратились в белых журавлей.

 

Как уже было сказано, слово «джигиты», имевшееся в опубликованном стихотворении Гамзатова, – это придумка переводчика. По-аварски «смелый человек», «удалец» – совсем не малоупотребительный, как я сказал выше, «джигит», а «бихин чи», но в оригинале нет и этого, а есть слово «васал» – мальчик (сын). Гребнев же, приступая к созданию песенного текста, использует слово «солдаты», которого также нет в оригинале, но которое замечательно входит в контекст Великой Отечественной войны. В целом подстрочник первой строфы очень походит на первый куплет знаменитой песни. О второстепенных частностях я говорить не буду.

 

2. Весной и осенью, год за годом,

Пролетая, они (журавли) посылают нам свой привет (салам),

И поэтому мы, подняв головы, печально

Смотрим в небо каждый раз.

 

Здесь разница между подстрочником и песенным текстом существенная, я бы даже сказал, принципиальная. В исходном варианте журавли пролетают над живыми дважды в год, отправляясь в перелет и возвращаясь из него. А живые каждый раз, заслышав журавлей, печально смотрят в небеса. Тогда как в песенном варианте журавли летят практически непрерывно, поэтому живые отзываются на курлыканье «часто и печально». Иными словами, житейская логика оригинала вытесняется алогичностью жития погибших и превратившихся в белых журавлей солдат.

Не совсем все просто и со словом «салам». Если переводить его просто «привет», то возникают следующие вопросы: почему журавли приветствуют «нас» с небес и чего ради в связи с этим «мы» «печально смотрим в небо»? В русском языке слова «привет», «приветствовать» имеют исключительно положительные коннотации, поэтому разбираться придется со словом «салам». Как и во все прочие языки, где используется это слово, оно проникло в аварский из арабского. С арабским же سَلاَمٌ [salạamuⁿ]  не все так просто. В цифровой версии Большого арабско-русского словаря Х.К. Баранова оно имеет достаточно много значений, как то «мир», «безопасность», «благополучие», «привет», «приветствие», «гимн». Входит «салам» и в состав таких выражений, как «мир вам», «честь», «воинское приветствие», «и все, дело с концом», «и до свидания», «караул» (воен.), «рай», «небо». Разброс значений довольно большой, но, мне думается, гамзатовские белые журавли курлычут с неба не жизнерадостное «привет», а, скорее всего, «мир вам», тем более трогательное, что это кричат души погибших солдат, в чьих устах данное выражение приобретает особый смысл.

 

3. Пролетает журавлиный клин –

Это стая (отряд) погибших друзей (товарищей).

В их строю мне видится одно

свободное место,

Ведь это место приготовлено

для меня, да?

 

Здесь расхождение между версиями тоже представляется мне серьезным. На сей раз житейские подробности («клин усталый», «в тумане, на исходе дня»), то, чего нет в аварском тексте, присутствует в песенном варианте Гребнева, тогда как текст Гамзатова строг и суров: в журавлином клине ему видятся не вернувшиеся с войны близкие друзья и товарищи. И в том, что «свободное место» предназначено «для меня», лирический герой оригинала практически уверен, поскольку не в силах отделить себя от «погибших друзей», хотя сам в минувшей войне не участвовал, а если и участвовал, то не погиб и находиться в одном «строю» со своими близкими вроде бы не может. Возможно, лирический субъект предполагает свое участие в какой-нибудь другой, грядущей войне, в связи с чем это стихотворение приобретает определенный зловещий оттенок, не отмеченный его многочисленными комментаторами. Однако «Журавли», напомню, были написаны в конце 60-х годов прошлого века, когда сама мысль о новой войне была чудовищной, несмотря на гонку вооружений, в том числе и атомных, а может быть, и благодаря ей.

А вот лирический герой песенного варианта находится в сомнениях относительно своего «места» в «том строю». И на каком основании он все-таки оказывается в «журавлиной стае» заключительной строфы, не совсем понятно.

4. Придет день, и в высокое синее небо,

Превратившись в белого журавля, взлечу и я,

И его (журавля) голосом оставшихся на земле

Всех вас, братья, я буду звать (окликать).

 

Вроде бы подстрочник и перевод схожи, но это только кажущаяся похожесть. В первом случае лирический герой взлетает «в высокое синее небо», во втором – поплывет в «сизой мгле»; в первом случае намерен окликать «братьев», «оставшихся на земле», во втором – всех, «кого оставил на земле». С одной стороны, разница не слишком знаменательная, ведь под словом «братья» можно понимать и дагестанцев, и русских, и вообще всех; с другой, в оригинальном тексте имеется пара существенных нюансов. Начав стихотворение упоминанием о «мальчиках» – «васал», Гамзатов завершает его прощанием с «братьями» – «вацал». Созвучие весьма символично, но это еще не все. Автор употребляет аварский глагол «ахIила» – «звать» («окликать»), каковой соотнесен с именем одного из старших братьев поэта – Ахильчи, погибшего на войне и долгое время считавшегося пропавшим без вести. Гамзатов посвятил брату стихи, так и называвшиеся – «Ахильчи»:

 

Которое лето с тобой мы не вместе!

И нету ни писем твоих, ни открыток!

Ахильчи!

О брат мой, пропавший без вести,

Нет,

Я не ищу тебя в списках убитых.

 

Сейчас это уже трудно установить, но, возможно, на момент написания «Журавлей» судьба Ахильчи еще не была прояснена. Неслучайно поэтому в первой строфе говорится не о погибших на войне «мальчиках», а о пропавших, ведь глагол «пропасть» вмещает в себя оба значения. Имя Ахильчи – говорящее, означает оно «званый человек» («ахиль чи»), что-то вроде долгозванного или долгожданного ребенка или сына. Впоследствии Гамзатов написал поэму «Брат», где рассказал о смерти своего старшего брата Магомеда, скончавшегося от ран в 1943 г. в госпитале города Балашова Саратовской области. В поэме – в воображаемом диалоге живого отца с умершим сыном – проясняется и посмертная судьба Ахильчи:

 

Доносится глухой гортанный клекот,

Улавливаю в скорбной тишине:

«О Магомед!..»

И голос издалека

Вещает: «Не печалься обо мне.

 

Ведь ты не одного меня утратил.

Моя душа об Ахильчи скорбит.

Подумаем вдвоем об этом брате,

Он был моложе, раньше был убит.

 

Я хоть в земле почил. Мою могилу

Душа родная навестить придет.

Но Ахильчи волна похоронила,

Приняв его подбитый самолет…»

 

Таким образом, на основании вышесказанного никак нельзя утверждать, что гребневский текст первичен, а гамзатовский вторичен. На мой взгляд, скорее наоборот. Я бы даже сказал: оригинал, как и положено оригиналу, по сравнению с переложением выглядит более концентрированным, более насыщенным по мысли, более строгим по содержанию и менее подогнанным под железные, как сказал поэт Роберт Рождественский, песенные законы, сформулированные им в книжке «Разговор пойдет о песне» (1979 г.):

«Во-первых, в … стихотворении не более 4–5 строф. (Именно поэтому Бернес и просил Гамзатова сократить первоначальный текст, поскольку песня не должна быть длинной, не должна утомлять слушателей. Вспомним наставления Александра Блока одному молодому поэту: в лирическом стихотворении не должно содержаться более 20–25 строк. – Ю. Л.).

Во-вторых, в каждой строфе (или через одну) есть точно найденная повторяющаяся строчка. Как правило, последняя. (В «Журавлях» этого нет, зато трижды в одной строфе повторен глагол «летит» и дважды поется первый куплет. – Ю. Л.)

В-третьих, каждая строка в таком стихотворении целиком вмещает в себя одну законченную фразу. И не бывает так, чтобы фраза переносилась, скажем, где-то посредине следующей строки. (Абсолютно точно. – Ю. Л.).

Наконец, в-четвертых (достигается это нечасто, но достигается), в таком стихотворении подозрительно много строк заканчивается (мечта композитора и исполнителя) на «песенные» -а, -о, -я…» (Правильно: певец, растягивая гласные, может показать возможности своего голоса. В случае с «Журавлями» все строки с мужскими окончаниями имеют песенные гласные: -е (й), -а, -я, -е, тогда как в аварском стихосложении рифма не прижилась. Гамзатов попытался было рифмовать стихи, но не был понят соотечественниками, а пара рифм в окончательной – песенной – редакции «Журавлей» носит случайный характер. – Ю. Л.).

Что ж, создание песни – это еще и технология, как ни оскорбительно слышать такие речи рафинированным эстетам, поклонникам чистого песенного жанра. Рождественский знал, что говорил: на его стихи было написано немало песен. Гребнев тоже был опытным поэтом-песенником и работал над песенным вариантом «Журавлей» в тройственном союзе с профессиональным композитором Френкелем и профессиональным певцом Бернесом. И это не упрек в адрес создателей гениальной песни, ибо везде и всюду важен, в первую голову, результат. А результат, как видим, получился феноменальный.

При написании настоящей статьи я общался в Сети с некоторыми аварцами, одинаково хорошо владеющими и аварским, и русским языками. В одной из бесед прозвучало такое мнение: русский перевод очень хорош – он печальный, светлый, высокий, – но аварский оригинал буквально разрывает сердце… Нам, не знающим аварского языка, этого, к сожалению, ощутить не дано.

И последнее. Если еще раз привести «воспоминания» Винонена о Гамзатове, то по-настоящему там заслуживает доверия, по-моему, только следующий короткий диалог:

«Я как-то не удержался и спросил Козловского:

– Яков Абрамыч, есть мнение, что это вы с Гребневым создали Расула Гамзатова, нет?

Ответ был честен:

– Понимаете, я перевел десятки поэтов Северного Кавказа, и никто в русской поэзии не зазвучал, как Расул».

Справедливости ради отметим: кроме Козловского и Гребнева, стихи Гамзатова переводили многие блестящие русские поэты и переводчики. Но, стало быть, что-то было в его стихах, если на них обратило внимание столько замечательных переводчиков и поэтов!

Обвинения
в плагиате

Как я уже говорил, примерно в декабре 2014 года в Сети появилась резкая публикация с нападками на непоименованных «грузинских интеллигентов», которые «знали, но молчали». О чем? О том, что «Журавли» Гамзатова – плагиат. Дескать, жила некогда грузинская девушка Маро Макашвили, была она сестрой милосердия Красного Креста и погибла в бою с большевиками за свободу Грузии, объявившей себя независимой после Октябрьской революции 1917 года. После Маро остался дневник, где вроде бы и был обнаружен оригинал «Журавлей», использованный Гамзатовым для своего стихотворения. Дневник 19-летней Маро Макашвили был напечатан в Тбилиси как раз в 2014 году, после чего и возникли домыслы по поводу гамзатовского плагиата.

Означенная публикация веером разошлась по Сети, хотя почти нигде не был приведен ни грузинский текст стихотворения Маро, ни его подстрочный перевод на русский язык. Никого из тех, кто распространял на страницах соцсетей непроверенную информацию, данное обстоятельство не смутило. Главное – появился повод опорочить большого дагестанского поэта, а остальное неважно.

По моей просьбе поэтесса Ирина Санадзе все-таки нашла оригинал «Журавлей», как бы написанный Маро, и осуществила его подстрочный перевод. Я не стану приводить его целиком, поскольку не имею желания распространять то, что, как станет ясно из дальнейшего изложения, не достойно распространения. Скажу только следующее: в стихотворении, будто бы принадлежащем Маро, всего две строфы, во многом совпадающих с 1-м и 4-м куплетами гребневского перевода. Смысл этого восьмистишия примерно таков. Его лирический герой во время боя или после него внезапно представляет себе, что погибшие в этом бою товарищи превратились в белых журавлей и что, возможно, в следующем бою он сам может стать журавлем и улететь вместе со своими друзьями. Стихи вполне себе логичные, но им не хватает главного: документального подтверждения авторства Маро.

Я обращался ко многим из тех, кто разместил пасквиль на Гамзатова и «грузинских интеллигентов»: господа, чем вы можете подтвердить опубликованное? Но ответа не получил. Состоялся, впрочем, у меня любопытный диалог в Сети с одним грузинским «филологом» (и вместе с тем «дочерью филолога»), правда, давно не работающим по профессии. Когда я обратился к ней с просьбой представить доказательства размещенного ею материала, то нарвался на следующую отповедь: «В принципе, я думаю, есть категория людей, которые считают, что их кто-то в чем-то будет убеждать, и которых, в принципе, убеждать не имеет смысла, коль человек не хочет слышать, он не слышит… Об этом факте писали давно, потому в этот раз я поделилась лишь заметкой, так как раньше делилась статьями, и не раз». Мое возражение насчет того, что нечто высказанное может стать фактом только после документального подтверждения, «филолог» и «дочь филолога» безапелляционно отвергла.

Юрий ЛИФШИЦ

Продолжение