«Юнона и Авось». Век ХХ

Новорожденного назвали Львом – в честь председателя РВС республики. Молодой папаша в это время комиссарствовал среди отчаянных рубак. Одно из пламенных юных сердeц, поверивших вместе с миллионами таких же в кровавую красную идею раздуть мировой пожар в борьбе за будущее равенство нищих и господство серости. Он, подобно бабелевскому Лютову, сменил имя и окончание фамилии. Так сын шойхета Нухим Резник стал Николаем Резниковым. А его сын стал Львом Николаевичем, почти тезкой прадеда госдумовского мракобеса из ХХI века. Его и дразнили в школе Графом или Классиком, а в техникуме – «Лева с Могилева». В Могилеве воспитывался у бабушки до девяти лет, пока родители-рабфаковцы овладевали знаниями, а потом геодезистами мотались, как по фронтам, по стройкам первых пятилеток. Они всегда были рядом, вплоть до злосчастного лета 1939-го.

15 марта 1927-го на живописном берегу Днепра, близ Запорожья, был запущен первый агрегат Днепрогэса. Гидротурбины поставляла General Electric, и впервые на крутых днепровских порогах появились американцы. В общем, как писал С.Я. Маршак: «Человек сказал Днепру:/ – Я стеной тебя запру». Только стену эту спроектировали и возвели заокеанские, так ненавидимые всем советским народом, «буржуазные» специалисты.

Джозеф Хиггинс, гидростроитель из Калифорнии, приехал в СССР с восьмилетней дочерью, потерявшей недавно мать. Он решил, что новая жизнь в молодой советской стране зарyбцует свежие раны, даст импульс инженерному творчеству и поправит финансовое положение в разгар Великой депрессии.

Здесь, на стройке-гиганте, юная Элизабет Хиггинс познакомилась и подружилась с Левой Резниковым, чьи родители трудились там же. Лева помогал Лизе овладевать русским, а она учила его основам разговорного английского.

В 1932 году, в аккурат на майские, запустили первую очередь ГЭС. Ордена получили не только советские, но и зарубежные специалисты, большинство из которых вскоре засобиралось домой.

«Кончается контракт, начинается антракт», – скажет через четыре года герой «Цирка». Пришла пора возвращаться и Хиггинсам. Но… Лиза заупрямилась, ей было здесь хорошо. Уже вовсю болтала по-русски, с гордостью носила пионерский галстук, маршируя под барабанную дробь в шеренгах таких же мечтателей. Все-таки иностранцы мало ощущали нищету и убогость советской жизни. А многие еще и верили в фальшивые лозунги о равноправии, равенстве и братстве. Пайки, приличные оклады, неплохие бытовые условия отличали их от основной массы строителей. К тому же на родине бушевал кризис. «Новый курс» Рузвельта только начинался, да никто Хиггинсов особенно и не ждал в далекой Калифорнии.

«А то, чего требует дочка,/ Должно быть исполнено. Точка» (С.Я. Маршак). Нет, в их семье не было никакого диктата. Карикатyрный Мистер Твистер даже близко не походил на интеллигентного и чуткого Джoзефа Хиггинса.

Но видеть слезы и так страдающей без материнского тепла любимой Лиз ему было тяжело. И Джо сдался. Он заключил новый договор и отправился в Среднюю Азию возводить очередной гигант пятилетки.

Лева Резник тем временем поступил в Ленинградский топографический техникум и твердо решил идти по стопам родителей. На летнюю практику он попросился на юг, в предгорья Памира, откуда каждую неделю приходили письма, написанные аккуратным девичьим почерком. Ошибок становилось все меньше, а слова были все нежнее. Преддипломную практику проходил в той же памирской экспедиции. Им было уже по 17, и они, конечно же, встретились. Вздохи, первый поцелуй у журчащего арыка, слезы расставания…

В стране начинался Большой террор, и для иностранцев тоже наступили невеселые времена. Технических специалистов он пока не задевал, хватали все больше коминтерновцев, эмигрантов и беженцев. Уютнее всех чувствовали себя представители нацистской Германии – нового союзника, управляемого братской «рабочей» партией, соратника по борьбе с «мировой буржуазией». Это было очень наглядно, особенно после августа 1939 года. Они в основном и заменили уехавших «америкосов». Но для работавших с ними советских инженеров и техников общение с чужаками даром не прошло. «Связь с иностранной разведкой» – серьезная статья.

Лева решил изменить семейному делу и после техникума подал документы в университет на английскую филологию. К этому времени его отца, отсидевшего на Лубянке два месяца, уже выпустили. Ему отбили почки, выбили зубы, но он не подписал признание о «вредительстве». Дело было, конечно, не в подписи: надвигался передел Европы, и срочно понадобились опытные геодезисты и картографы. Главное картографическое yправление, в котором в последние годы работал Левин отец, передали под начало НКВД, а в ведомстве Берии сами решали, «кто есть кто». Мать же, получившая «десятку» за «недоносительство», как ЧСИР, отправилась в Степлаг, откуда освободилась только в 1946-м, отсидев от звонка до звонка.

1 сентября 39-го рвануло в Европе! По закону о всеобщей воинской обязанности, начали призывать и студентов. Лева, как выпускник топотехникума, рассчитывал получить звание младшего лейтенанта (после вуза давали вплоть до капитана). Но что-то не сработало в призывной машине, и он отправился, согласно «ворошиловскому приказу», в школу младших авиационных специалистов (ШМАС). А тут как раз и подоспела финская кампания – «холодная зимняя война».

По окончании школы толкового студента направляют в штаб авиачасти 8-й армии под командованием героя Испании и Халхин-Гола командарма Г. Штерна (расстрелянного вместе с Я. Смушкевичем уже после 22 июня 41-го).

Лев Резников занимался расшифровкой аэрофотоснимков, готовил планшеты и карты для летного состава. Просился хоть раз слетать на съемку, но не пустили. Мог ли себе представить, что через пять лет у него будет налет больше, чем у любого летуна 8-й армии.

Тем временем появились и первые герои. Старший лейтенант Израиль Летучий посадил самолет на лед озера и спас своего командира, капитана Топаллера (кстати, дядю известного нью-йoркского телеведущего Виктора Топаллера). Золотую звезду вручили обоим. Как только в марте смолкли пушки, студентов отпустили по домам. Неожиданно при постановке на воинский учет ему объявили, что он младший лейтенант запаса. В университетскую аудиторию он заявился в гимнастерке при «кубарях» на голубых авиационных петлицах. С радостью ловил восторженные взгляды однокурсниц. Вторая радость: ему разрешили сдать экстерном экзамены за первый курс, благо, в казарме не расставался с учебниками, а уж английский…

Завертелась веселая студенческая жизнь в Северной столице, где, кроме лекций и зачетов, было столько соблазнов! Казалось, что все плохое уже позади.

Но… Утро 22 июня, речь Молотова, очередь в военкомат («пока бронь»), рытье окопов, зажигалки на крышах, полосы на окнах и – неожиданно – повестка: мл. лейтенанту Резникову явиться. Ускоренные курсы в Саратове, запасной полк и наконец в августе 42-го назначение планшетистом на Южный фронт в район Ростова.

Не успел стать на довольствие, как налетели юнкерсы – и от полка на пылающих стоянках остались лишь два самолета и половина личного состава. С толпами беженцев и окруженцев двинулись на юг. На Кубани творился ад.

Остатки Крымского фронта, моряки Азовской флотилии, потерявшей все суда, танкисты без танков, авиаторы без самолетов, много раненых. Жара, грязь, кровь, бомбежки…

Лето 42-го выдалось страшнее лета 41-го, здесь уже была глубь страны. Вдали виднелись отроги гор, и за Большой Кавказский хребет перебрасывали оборудование заводов, архивы, беженцев, специалистов. Из Политуправления фронта прибыл бригадный комиссар, красивый, бровастый (говорили, партработник из Днепропетровска). С начала 60-х его портреты будут висеть во всех кабинетах, а ткань мундира не будет видна из-за множества наград. Собрал окруженцев, на вопрос, кто знаком с горами, отозвалось несколько туристов-горников, один альпинист-разрядник, двое уроженцев Сванетии (один, Иосиф Кахиани, станет впоследствии альпинистом мирового класса, и один из авторов этого очерка даже возьмет у него интервью в 1983 году). Среди добровольцев были и кавказские горцы, но их комиссар почему-то отсеял. Остальные если и видели горы, то только издали. На проверку и подготовку дали день.

Лева Резников вспомнил памирскую практику, показал, как вязать узлы и вбивать крючья. Годен! Раздали снаряжение, оружие, боеприпасы. Старший группы, капитан госбезопасности, бывший сочинский милиционер, поставил задачу: спасти архив Краснодарского крайкома партии – с крупными суммами денег, списками партактива, схемами партизанских баз, а главное – портретом вождя в золоченoй раме. Вылетевший из Краснодара два дня назад транспортный самолет был подбит и застрял в горном райoне Адыгеи, туда добрались на двух полуторках. Майкоп уже был захвачен, поэтому остановились на ночевку в ауле Гузерпиль, где местный председатель Аслан Муратович дал пару лошадей и своего сына в проводники. Рано утром вышли на перевал Фишт и сразу приняли бой. К морю в Дагомыс вышла лишь половина, да и те большей частью раненые. Но архив спасли. Об этом Лева узнал уже в госпитале, где очнулся с осколком в плече и тяжелой контузией. Вскоре туда заехал из штаба фронта тот самый бровастый комиссар (уже с орденом Красного Знамени) и капитан-чекист с «Красной Звездой». За эту самую операцию получил награду и мл. лейтенант Резников – медаль «За боевые заслуги» на четырехугольной колодке (была заменена осенью 1943-го), особо почитаемая фронтовиками, ведь все знали, как скупо начальство награждало во времена поражений и отступлений 1941–1942 годов.

После госпиталя Льва направили в санаторий ВВС в Сочи. Надо сказать, что летные училища с начала войны и до 1943 года выпускали не лейтенантов, как до войны, а сержантов (лишь после Сталинграда вернулись к прежней лейтенантской практике). И не летавшему офицеру было как-то неловко среди летчиков-асов в сержантском звании, но уже с орденами на гимнастерках.

Сентябрь, бархатный сезон… даже не верилось, что совсем недалеко грохочет война. А здесь море, галька, улыбки очаровательных сестричек, хорошая еда и купленные втихаря вино и чача заставили начисто забыть про кровь и ужасы недавних потерь. Однажды, лежа на пляже, наш герой слышит английскую речь. Оказалось, что это союзники, перегоняющие авиатехнику в СССР. Путь долгий – через Ближний Восток, Иран, Азербайджан. Старший из наших, подполковник, поинтересовался у вступившего в непринужденную беседу Льва, откуда такой язык. Ого! Бывший студент-инязовец, да еще и авиатор. Взял личные данные, пообещал вызвать.

При выписке мл. лейтенант Резников получил неожиданное предписание на авиабазу в Иваново, где формировалась часть для перегонки американских самолетов, но уже не на юге, а на Крайнем Севере, в Заполярье.

И тут выяснилось, что Лев не только на американских самолетах не летал, но и вообще практически летного опыта не имел. Лишь несколько полетов на рекогносцировку в Саратове, на стареньком У-2.

Полгода в Челябинском высшем училище штурманов – и весной 1943-го он отправляется на трассу АЛКСИБ (Аляска – Сибирь). В Якутске, в штабе дивизии, состоявшей из пяти полков, получил назначение в самый дальний, 1-й, работавший на участке Фербанкс – Уэлькаль. Кроме штатных переводчиков, он был чуть ли не единственный, владевший английским. Да еще и с американским сленгом (спасибо Лизе). Партнеры с того берега всегда удивлялись чисто штатовским словечкам странного русского, никогда не бывавшего в Америке.

Конечно, это был не фронт, здесь не было зениток, не кружили «мессеры». Но летать приходилось на ощупь, в белом безмолвии. Шансы на спасение при аварии были ничтожны. Дикие морозы, шквальный арктический ветер, а коротким летом – раскисшие аэродромы. Десятки пропавших машин, более сотни погибших, обмороженные. Состав перегонной дивизии был разномастным: и опытные полярные летчики, и безусые салаги, и фронтовики, хоть и понюхавшие порох, но слабо представлявшие себе полеты над белой пустыней. Наш герой не входил ни в одну из этих категорий. Хотя имел боевую медаль, замерзал в сорокаградусные морозы в Финскую, разбирался в навигационном оборудовании (спасибо ШМАС) и особенно в картах (топотехникум).

Технология перегона была проста: экипажи забрасывались в Фербанкс, а оттуда уже своим ходом на новеньких самолетах. Впереди летел бомбардировщик, а по бокам – истребители, чаще всего «Аэрокобры». Строй назывался «клин».

Он, штурман, прокладывал курс, который почти всегда был тот же. Половина учебного курса в Челябинском училище (штурмовка), думал тогда, потрачена зря. И конечно же, едва ступив на aмериканскую землю, вспомнил о Лизе, которая казалась ему уже далекой звездой из неведомой галактики. Еще только летя через Берингов пролив на транспортном «Дугласе», думал: первое, что он сделает в Фербанксе, тайком опустит заранее написанное письмо в ближайший mail box. Но ответа на предъявителя в местном post office не было ни через месяц, ни через два, ни через полгода. Помог случай! По трассе стали летать важные особы: политики, дипломаты, журналисты. Сейчас мы уже знаем, что среди них были и Литвинов, и Громыко, и госсекретарь Даллес. Одному из таких спецрейсов понадобился штурман взамен заболевшего, желательно хотя бы чуть-чуть владеющий английским. А тут как раз подвернулся готовый специалист. После короткой беседы с особистом он уже чертит на карте маршрут: Чукотка – Аляска – Калифорния.

Три дня в Сан-Франциско! Он находит новый адрес Хиггинсов. Встречи на берегу Залива (BayArea), слезы, поцелуи, смех, воспоминания («А ты помнишь: жара, журчащий арык, старая чайхана…»). А потом три потрясающих часа в небольшом придорожном мотеле. Неужели это не сон?.. Эти губы… Эти плечи… Эти руки… Ну все! Надо бежать. Его ждут бдительные сослуживцы. Что скажу? Еще не знаю. Придумаю. Фуражка с крыльями… Кожаная американская куртка, надетая прямо на майку… Отделался взысканием. «Выпил лишнего, заблудился» – для русского уха звучало вроде как убедительно. Аукнулось позже. Они стали регулярно переписываться и в один чудесный день встретились в Фербанксе. Лиза устроилась медсестрой в аэродромный лазарет.

Виделись в каждый его прилет, и, конечно же, информация просочилась. Кто-то накатал телегу в политотдел. Вызвали в штаб полка. Батя, опытный полярный волк, развел руками: «Хотел бы защитить, но…» По линии СМЕРШ тоже претензий вроде бы не было (ну что он мог передать: схему полярного аэродрома или конструкцию американского самолета?). У штурмана полка тем более («Мы тебя к награде хотели представить за рейс в Калифорнию»). А вот моральный облик («Связь с иностранкой, понимаешь, своих, что ли, мало?»), завидуя и выслуживаясь, чудили на комсомольском собрании активисты. Особенно старался комсорг полка, сынок одного из начальников «Дальстроя», гигантского гулаговского монстра, хозяина Колымы и половины Дальнего Востока. Решение было компромисcное, по тем временам даже мягкое: «От полетов за бугор отстранить. Можем удовлетворить прошлогодний (еще до встречи с Лизой) рапорт с просьбой об отправке на фронт. Характеристику дадим нормальную, но представление на орден задержим. Пока». – «Согласен!» – «Вот и лады. Завтра, – продолжил комполка, – лечу в штаб дивизии. Полетишь со мной».

5 декабря 1944-го года 1-ю перегонную дивизию наградили орденом Красного Знамени. Эту награду должен был вручать новый начальник трассы Алсиб, Герой Советского Союза генерал Марк Шевелев. «Из ваших, – подмигнул Леве командир и добавил: – Я его еще до войны знал, знаменитый летчик, начальник авиации Главсевморпути. Замолвлю за тебя словечко, может, оставит своего при управлении трассы. Ты же топограф, налет большой и, опять же, язык». «Нет, – категорически отрезал Лев, почувствовав, как краска заливает лицо. Этих гнусных и мерзких намеков он достаточно наслушался за годы войны. «5-й Украинский фронт, медаль за оборону Ташкента» и т. д. Ведь хороший мужик, полковник, а все туда же! – Нет, – повторил он, – прошу направить меня в действующую армию». Зря, что ли, бомбометание в училище проходил?

И вот он снова в кабине родного до боли Б-25 «Митчелл». Полгода отлетал штурманом гвардейского дальнебомбардировочного полка. Бомбил Будапешт, Берлин, Кенигсберг. Сбрасывал грузы восставшим чехам. Заработал два ордена. А рядом с первой медалью появились еще две: «За оборону Кавказа» и «За взятие Берлина». Ее он получил уже после войны, когда их аэродром вплотную примыкал к американской зоне оккупации. Несколько раз, с огромным риском, передавал письма для Лизы без малейших шансов получить ответ. Любовь была жива и, согревая изнутри, подпитывала огонек надежды. О побеге не могло быть и речи. Это сразу погубило бы родных.

Мама вскоре после войны освободилась и осталась в Казахстане с новым мужем, таким же политзеком (обычная история тех лет). Не смогла простить мужу, окончившему войну инженер-полковником НКВД (на стройках ГУЛАГа и в геодезических экспедициях трудились тысячи рабов), ни золотистые погоны, ни сине-красную чекистскую фуражку. «Он даже не пытался меня найти», – скажет она сыну при первой их встрече. Хотя жены сидели и у Калинина, и у Молотова, и у многих советских бонз. «Такое время было», – оправдывался потом отец.

Гвардии старший лейтенант Лев Резников демобилизовался в конце 1945-го, вернулся в университет (за годы войны английский только окреп), окончил с отличием. Женился. Родился сын, потом дочь. В аспирантуре его не оставили: борьба с космополитизмом была в разгаре. Стал преподавать английский в школе, да так и застрял на долгие годы. В общем-то обычная судьба советского интеллигента и его еврейской семьи.

Когда в начале 70-х потянулся ручеек эмиграции, понял, что это его шанс. Выехали по израильской визе, но в Вене направились к американскому консулу. Рассказал ему о своих полетах в США, о своей боевой машине, сделанной в этой стране, о том, что мог не раз остаться, если бы не давал присягу, а главное – боязнь за жизни родных. И говорил все это на хорошем English. Подействовало. Семья получила визы и статус беженцев.

Жизнь вновь начиналась с нуля. Прибыли в Калифорнию (а куда же еще?) едва ли не с первой партией советских эмигрантов. До этого русские были в основном «харбинцы» и перемещенные лица, послевоенные невозвращенцы. По прибытии Лев почти сразу же рaзыскал Лизу. Жена знала его историю, но не держала и не отговаривала от свидания. Знала, что все равно вернется.

Лиза, носившая уже другую фамилию, выглядела прекрасно в свои 54. У нее трое детей, внуки, муж умер на так давно. Оставил неплохой бизнес. Нет, никто в 45-м не родился, первенец появился только через три года.

Хотя шанс был, и она хотела этого в ту ночь. Тогда над Фербанксом ревел полярный шторм, и полеты отменили. А в аэpодромном лазарете было так же тепло, как в калифорнийском мотеле. Письмо из Германии она получила через четыре месяца после аборта. Зимой 44-го к ней в лазарет приходил красивый и очень наглый русский летчик, который был у «вас – как это… комсорг?». Он сказал, что тебя послали на войну и ты там погиб. Я его, конечно, выгнала. Потом пришло это письмо, но было уже поздно.

Нам было не сломать этот железный занавес, это он сломал нас! По крайней мере меня. Помнишь, тогда, в Средней Азии, я рассказывала тебе историю любви графа Резанова и юной дочки испанского губернатора Калифорнии?

Так вот, я не Кончита. Я не ушла в монастырь, я сделала себе свою жизнь. Она так и сказала: «Сделала себе жизнь».

Они стояли у океанского обрыва, где 170 лет назад, возможно, стояли 42-летний русский граф и его 15-летняя возлюбленная. Обратный билет на автобус жег, но он точно знал, что вернется в свое новое, пока еще бедное пристанище и вместе с женой и детьми пройдет все стадии непростого эмигрантского пути.

Вскоре он переедет в NY, но каждый год 13 июля будет присылать Лизе букет красных роз. В этот день они впервые поцеловались у старого арыка в далеком и страшном 37-м году.

Ветеран ВОВ Лев Резников, вдвое пережив графа Резанова, умер в прошлом году в штате N.Y. в окружении детей, внуков и правнуков. Его жена сохранила не только фотографии, но и письма Лизы. К сожалению, мы не спросили о дальнейшей судьбе первой любви ее мужа. Не хватило смелости. А теперь уже поздно. Но мы пообещали написать об этом.

Осенью 2000 года шериф калифорнийского города Бениша (Benisha), где в 1857 году былa похоронена Кончита Аргуэльo, привез в Красноярск (где в годы войны находился центр управления Алсиб) горсть земли с ее могилы и красную розу, чтобы возложить к белому кресту на могиле графа Резанова. На одной стороне креста выбиты слова «Я тебя никогда не забуду», а на другой – «Я тебя никогда не увижу» Это, если кто не знает, из поэмы А. Вознесенского «Юнона и Авось»

Борис КАРАСИН,
Илья БАХМУТСКИЙ

Уважаемые читатели! В издательстве «Союз писателей» вышла из печати книга прозы: Илья Бахмутский «Переплетение жизненных дорог». В нее вошли три повести: «Сложный процесс взросления» – остросюжетная повесть о середине 70-х; «Переплетение жизненных дорог» – остросюжетная повесть-триллер, продолжение книги «Сложный процесс…»; «Стечение обстоятельств» – остросюжетная о середине 90-х, с тем же главным героем. Небольшая повесть «В городе «химиков»» – о студенте, попавшем на практику в город, где основная масса жителей – условно осужденные и условно освобожденные. Два рассказа: «Русские жены» – о женщинах, вышедших замуж за американцев, и «Студенты в колхозе» – разборки студентов с местными. Книга в твердом переплете, 380 страниц. Познакомиться можно по ссылке: 

https://knigi-market.ru/perepletenie-zhiznennykh-dorog-ilya-bakhmutskiy. 

Если кто-то захочет приобрести бумажный вариант, напишите на имейл автора:

ilyabakhmutsky@gmail.com.