Выковыркины

Маленькая повесть

Продолжение. Начало

Голод

Кроме нас, в Ольшанке осталась еще одна семья, бежавшая от немцев. Попали они сюда из Киева. Три человека – учительница Фаина Устиновна, ее пожилая мать и дочь Ася тринадцати лет. Весь доход – зарплата Асиной мамы. Еще до войны Асин отец, как говорили взрослые, ушел жить в другую семью.

Вначале колхоз платил сельчанам, если они принимали у себя эвакуированных. Потом колхозные средства иссякли, и хозяева стали отказывать постояльцам. Фаина Устиновна со своими иждивенцами лишилась жилья. И тогда мама пригласила их поселиться в нашей полуизбе. Дело в том, что за нее платить не надо было: вскоре после ухода ее хозяина-пастуха на фронт на него пришла в сельсовет похоронка…

Когда же нам отдали освободившуюся школьную квартиру, мама решила, что и Фаине Устиновне с ее иждивенцами нельзя оставаться в холодной, подслеповатой полуизбе: пусть живут вместе с нами. Так и устроились. Да, когда они ещё только поселились с нами, я услышала, как мама их предупредила: «Имейте в виду – Лиля понимает идиш». О чём она говорит, я не поняла.

На меня новое жилье произвело впечатление обилием света. Комнат было две, и в каждой – по настоящему окну со вставленными стеклами. И каждое окно имело две рамы, а не ящики с насыпанной землей. На кухне – большая русская печь и узкий выход в школьный коридор.

Когда попытались разместиться, стало ясно: комнаты маленькие, а народу много. Мама и Фаина Устиновна определились: в спальне нам один угол, им – другой. Кроватями служили поставленные на бок учительские столы, на них положили доски, а сверху – тюфяки, набитые соломой. Под окном установили такой же стол, который назвали письменным, – для учебников и тетрадей. В полуизбе письменного стола не было, а на том, который был, и ели, и писали. Здесь же, в первой комнате, имелся стол для еды, а в спальне – комод с ящиками. Они тут стояли всегда.

Бабушка спала в столовой, где обнаружилась небольшая печка, которая называлась не печкой, а плитой. Ее можно было топить и утром, и вечером. Она хорошо нагревала и первую, и вторую комнаты, так как нагревалась стена спальни.

Квартира показалась мне слишком просторной. Мне захотелось вернуться в нашу полуизбу. Там под столом было место для меня и моих кукол. Никто не проявлял любопытства и не вмешивался в мою личную жизнь. В новой квартире я была на виду, и мне от этого было неуютно.

Вход в квартиру с противоположной от улицы стороны, в конце школьного здания, лишил меня общения с друзьями. В прошлой жизни выйдешь из дверей и за углом сразу видишь, кто уже вышел, кому нужно крикнуть, чтобы выходил играть.

Правда, выяснилось, что мои друзья тоже скучали без меня. Однажды они осмелились прийти узнать, почему я не выхожу на улицу. Обрадованная, я пригласила их посмотреть наше новое жилье. Они с удовольствием толпой, человек семь, зашли в квартиру, прошлись по комнатам, через кухню проникли в школу, затем вернулись и с интересом рассматривали плиту. Я показала, как открывается духовка, отверстия наверху, куда ставят горшки, чтобы сварить суп или картошку. Они смотрели с удивлением – ни у кого такой плиты не было.

Асина бабушка была поражена моим бескультурьем – как это я не спросила у нее разрешения на такую экскурсию! Я, в свою очередь, совершенно не понимала, почему она пожаловалась на меня моей маме. Это же мои друзья!

Принимая мою компанию, я старалась, чтобы они не заметили бородавку, которая появилась у меня на кончике носа. Сначала не очень заметная, она выросла, и ни я, ни мама не знали, как от нее избавиться. Мои гости всё же обратили на нее внимание и удивились:

– Чего ты ее не сведешь?

– А как? Я не знаю, как свести.

И тогда одна из девочек предложила:

– Я спрошу у крёстного, может, он ее сведет. Он умеет.

На следующий день подружка прибегает и говорит:

– Крёстный сказал, чтобы я привела тебя после обеда, ближе к вечеру, когда солнце будет низко.

В назначенное неопределенное время мы пришли к ее крёстному. Он посадил меня на завалинку позади дома. Крестнице сказал, чтобы она зашла за угол и не мешала, так как нельзя ни разговаривать со мной, ни смеяться. Солнце близилось к горизонту, но еще было светло и уютно под его лучами.

Крестный внимательно оглядел мою бородавку. В руке он держал брусок, которым правят обычно косу перед косьбой. Стал водить бруском над бородавкой, произнося то ли молитву, то ли заговор. Затем достал суровую нитку и завязал ее узелком в воздухе повыше бородавки. После чего узелок отдал мне и приказал закопать у нас на огороде: «Узелок сгниет и бородавка пропадет через две недели».

Мама ничего не знала о моем походе. Когда я пришла домой, то рассказала о том, что со мной произошло. Все, конечно, приняли этот обряд с недоверием.

Через две недели бородавка исчезла. К огромному удивлению домашних. Я была счастлива и горда тем, что у меня такие заботливые друзья.

К нашей квартире примыкал огород. Стояла там избушка, срубленная из бревен. Под ней – благоустроенный погреб с полками для хранения овощей, кадушками для засолки огурцов, помидоров, капусты на зиму. Специально отгороженные места для заготовки картошки.

Мама и Фаина Устиновна занялись огородом. Семенами и рассадой поделились учителя школы. За два учебных года к нам привыкли, считали уже своими, помогали участием, советами.

Вова и Ася вскопали землю. Бабушка почти не выходила из дому. Я же с интересом следила за огородными делами. Главная задача моя состояла в том, чтобы выкопанных дождевых червей не склевали птицы. Поэтому я старательно засыпала их землей.

Окруженный вниманием и заботой огород обеспечил нас зеленью и овощами. Я бегала на грядки проверять, как растет морковь. Если выдернутый из земли тонкий хвостик уже начинал толстеть, я вытирала его о подол платья и с удовольствием им лакомилась. Когда же появилась настоящая морковка, на помощь приходило стеклышко. Сначала им почистишь, потом, опять же, вытрешь о подол и грызешь. Вроде бы уже и есть не хочется. И еще, что важнее, выйдешь на улицу с морковкой или со стручком гороха с собственного огорода и чувствуешь себя своим в родном селе Ольшанке.

К осени в погребе стояли засоленные огурцы и помидоры, два вида квашеной капусты – белая и подкрашенная свеклой. Картошка в том году не удалась.

Мама уже научилась выпекать хлеб в русской печке. Но, к сожалению, ее умение в новой квартире не пригодилось. С одной стороны, забота о дровах здесь не возникала – топливом обеспечивала школа. А с другой, испечь буханку вкусного, душистого пшеничного хлеба не было маме суждено: не стало муки. Колхоз выдавал ее чуть-чуть, едва хватало на заправку супа. Про выпечку хлеба даже с добавками гороха, кормовой свеклы и картофельных очисток не приходилось и мечтать.

И вообще, всё вокруг как-то поблекло. Уже редко кто топил баню в субботу. Исчезло мыло. Не сидели уже женщины и не «искали» под гул пролетавших в небе самолетов. И цыгане больше не появлялись с бубенчиком под дугой.

Теперь, если удавалось добыть очисток, мама прокручивала их на мясорубке с кусочками той самой свеклы, добавляла в фарш горсточку муки и выпекала в духовке «пирог». Мы с Вовой охотно его ели, а у мамы от одного запаха «пирога» начинались рвотные спазмы, и она уходила в другую комнату.

Лето и раннюю осень пережили довольно сносно благодаря подножному корму. С наступлением холодов голод стал угрозой нашему существованию.

Я была тогда уже ученицей первого класса и ходила на занятия через нашу кухню. Удобно: не нужны валенки, пальто, теплый платок. Впрочем, у меня никогда не было валенок, пальто тоже отсутствовало. Утром проснешься, натянешь шаровары, платье, пройдешь через кухню – и уже в классе. Не помню, чтобы когда-нибудь завтракала. Мама и Вова выходили раньше, им надо было пересечь ложбину, чтобы попасть в другое здание школы.

Между вторым и третьим уроками была большая перемена. Дети в коридоре могли играть, разговаривать, просто ходить. Но главное, можно было съесть принесенную из дому еду. Разрешалось приносить любую еду, кроме семечек. Кто-то ел вареную картошку, кто-то грыз кусочек жмыха, у кого-то даже был хлеб. Однажды я увидела у одной из девочек хлеб, посыпанный чем-то белым. Я у нее спросила, что это – такое белое? Она ответила: сахарный песок. Я никогда не слышала, что песок бывает сахарным, я вообще не помнила, как выглядит сахар. Но, как обычно в таких случаях, понимающе кивнула головой.

У меня ничего съестного не было, поэтому я решила, пока перемена, сходить домой. Я ни у кого никогда не просила дать откусить, никогда не показывала, что мне тоже хочется попробовать то, что едят.

Проходя через кухню, я обратила внимание на звук, который доносился со стороны печи. На припечке стоял таганок, на нём в открытом горшке что-то варилось. Я подошла поближе и увидела в кипящей воде картошку в мундире. Выхватив картофелину, я тут же ее съела. И сразу вернулась в класс.

После уроков первой смены мама зашла домой, и Фаина Устиновна, сославшись на бабушку, сообщила ей, что Лиля украла из горшка картофелину. Она объяснила, что на кухне варились с трудом добытые три картошки, а остались две. Никто чужой не приходил.

У меня пытались выяснить обстоятельства пропажи, но я категорически отрицала свою вину. Я же не украла. Я просто вынула картошку из кипятка и съела. Я даже не помнила, была она сварена или еще сырая. Так выглядели мысленно мои рассуждения, которые я, правда, вслух не произнесла.

Бабушка сидела и плакала: возможно, считала, что в краже подозревают ее, что она втихомолку от дочери и внучки съела одну картофелину.

Пропажа так и не была раскрыта, хотя мама понимала, что произошло на самом деле. Она меня не ругала, не стыдила, зная, что мной руководил голод и только голод. Неслучайно она каждую ночь, не слыша моего дыхания, будила меня. В отличие от прошлого года, я совсем не выходила этой зимой на улицу – не было сил. В класс – и обратно.

По совету работников Аркадакского районо мама обратилась в военкомат с просьбой навести справки о папе. Там сказали, что лучше всего написать в Москву, в приемную товарища Сталина, так как в ней есть отдел, который занимается розыском и учетом партийных работников, оставленных в тылу врага для организации Сопротивления.

Мама написала запрос, и вскоре пришло уведомление за подписью первого секретаря ЦК КП Белоруссии т. Пономаренко. В нём сообщалось, что первый секретарь Крынковского райкома партии т. Зыбель Петр Игнатьевич пропал без вести, детям назначена пенсия. Документ поступил в военкомат, и мама действительно стала получать на нас пенсию.

Деньги эти в то время большого значения не имели. Главный источник продуктов для городских жителей – карточки – был нам недоступен. Оставался базар. Мамина месячная зарплата равнялась стоимости двух ведер картошки на рынке. Но пенсия всё же помогала приобрести у сельчан что-нибудь из еды.

Маме как парторгу полагалась центральная газета «Правда». Получив свежий номер, она тщательно знакомила с его содержанием учителей. В качестве агитатора разъясняла на своем участке женщинам-колхозницам, о чём пишется в газете. Проделав всё это, мама обменивала «Правду» на пол-литра молока у местного однорукого фотографа дяди Коли.

Дяде Коле, нашему соседу, газета нужна была для курева. Как и многие колхозники, он обеспечивал себя табаком, выращенным на собственном огороде. А вот бумагу на самокрутки откуда возьмешь? Обмен содержался в тайне – так поступая с центральной газетой, мама сильно рисковала.

Голодали не только мы, голодали многие семьи в Ольшанке и в окрестных деревнях. Люди шли на колхозные поля, где под снегом осталось неубранное просо. Его собирали и варили из него сытный суп-кашу.

Вова тоже сходил пару раз и принес достаточно проса. Мы его подсушили, очистили от шелухи. Получилась красивая желтая крупа – пшено. Мама варила очень вкусный суп. Ели несколько дней. Вова собирался сходить еще за просом, но вдруг почувствовал себя плохо. Разболелось горло, стало больно глотать. Мама позвала сельского фельдшера. Осмотрев Вову, он приказал немедленно везти его в Аркадак. Диагноз, который поставил фельдшер, гласил: асептическая ангина. Председатель колхоза сразу выделил лошадь, запряженную в сани, и возница быстро доставил Вову с мамой в райцентр.

В больнице Вову положили в палату к умирающему от туберкулеза парнишке, поскольку от асептической ангины редко кто выживал. Врач объяснил маме, что в неубранном просе развивается ядовитый грибок, и Вовина болезнь – не что иное, как общее отравление организма. Чтобы не заболеть, надо крайне тщательно очищать просо от шелухи, но лучше не рисковать.

Узнав, что мама получает на детей пенсию, посоветовал обратиться в военкомат за помощью – они выписывают специальный паек для истощенных от голода детей, в том числе и для спасения заболевших асептической ангиной. Результат оказался хорошим, на Вову выдали полный паек, на меня – половину. Это на самом деле было спасением, хотя всего давали, конечно, понемножку, но зато настоящие продукты – муку, масло, яичный порошок, сахар.

Каждый день мама готовила для Вовы еду и носила ему в Аркадак, в больницу. Односельчане относились с пониманием к нашей беде и никогда не отказывали, если случалась попутная поездка. Но часто приходилось проделывать весь путь пешком и туда, и обратно, а в 9 утра мама должна была быть уже в школе на уроках.

Примерно через месяц, худой и ослабленный, но живой, мой брат появился дома. Первое время я старалась держаться от него подальше – отвыкла. Но вскоре наша дружба наладилась.

Как я уже говорила, голодали и наши соседи по квартире. Поэтому, когда мама стала получать паек, она предложила кормить девочку Асю. Взамен Ася обещала моей маме вскопать нашу часть огорода, так как на Вову надежды не было. Вряд ли к весне к нему вернутся силы.

И мама, и Ася свое слово сдержали.

Ася со мной общалась мало. Занятая учебой, чтением книг, она никогда не заявляла о себе. Подружек у нее тоже не было.

Однажды, наблюдая, как я играю с моими самодельными безрукими куклами, она предложила:

– Давай я тебе сошью настоящую, с руками и ногами.

Я, конечно, тут же согласилась и разложила перед ней все мои тряпочки. Несколько дней трудилась Ася, не разрешая к ней подходить. Я с любопытством и нетерпением пыталась подглядеть, как идет работа, но Ася поворачивалась ко мне спиной и загораживалась так, чтобы я не подсматривала.

И вот наступило утро, когда, проснувшись, я обнаружила, что меня ждет сюрприз: три небольшие нарядные куклы с руками и ногами, с красиво нарисованными лицами, с челочками волос лежали на письменном столе. У каждой на голове была шапочка.

Весной 1944 года пришло письмо от Асиного отца. Он разыскал ее и просил Фаину Устиновну привезти дочку после окончания седьмого класса к нему для продолжения учебы в средней школе. Летом того же года Ася уехала в освобожденный от фашистов город Черкассы и навсегда исчезла из моей жизни.

В школе висела карта, на которой отмечались освобожденные города. К концу 1943/44 учебного года от немецко-фашистских захватчиков была освобождена Белоруссия.

Мама впервые за все годы нашей жизни в Ольшанке устроила праздник. Я прибежала с улицы домой и от неожиданности замерла. Свежевымытый пол. На нашей постели, покрытой белой простыней, разложены мамины наряды, которые были приготовлены в июне сорок первого для поездки в Минск, в институт, на сессию. Между нашей кроватью и Вовиной стоял столик, тоже покрытый белой простыней. На нём – букет полевых цветов.

К вечеру мама всё убрала и сложила в те два чемодана, из которых и был составлен столик…

Продолжение

Лилия ЗЫБЕЛЬ