Выковыркины

Маленькая повесть

Эвакуация

У всех взрослых были свои серьезные дела, поэтому чаще всего заниматься мною было некому. Я от этого не страдала и жила своей интересной жизнью. Мне шел уже пятый год, и я себя тоже чувствовала вполне взрослой.

Утро 22 июня 1941 года началось, как обычно. Я проснулась, когда солнце в спальне светило так сильно, что мешало спать. В доме стояла тишина. Я знала, что папа рано утром, когда еще было темно, уехал с друзьями на рыбалку. Вчера вечером он заранее приготовил свой старый коричневый костюм, потому что в нём тепло и удобно рыбачить. Мама собиралась с утра на примерку к портнихе. Мой старший брат, который окончил третий класс, отдыхал в пионерском лагере.

Один раз, на красивой черной легковой машине, мы поехали его проведать. У машины был шофер, и оказалось, надо выполнять всё, что он говорит. Мы подъехали к воротам лагеря и попросили позвать Вову. Вскоре он подбежал к нам, сказал, что они играют в войну, а потому ему сейчас разговаривать с нами некогда. И убежал. Мы вернулись домой. Кататься на машине мне понравилось.

Между тем, хотя в доме и тихо, где-то должны быть Ольга и бабушка. Ольга главнее бабушки и даже мамы. Она ведет дом, и все ее слушаются. Кроме папы, конечно, который с утра до вечера занят в своем райкоме. Мама вообще-то тоже обычно уходила утром и возвращалась вечером. Это потому, объясняла бабушка, что она работает учительницей в белорусской школе. А такой здесь раньше не было. И в ней, кроме городских, учатся дети из окрестных деревень. Порой в непогоду или после школьных вечеров мама приводила к нам домой учеников, за которыми не смогли приехать родители. Они у нас ужинали, ночевали в отдельной комнате, и наутро Ольга кормила их перед уходом в школу. Но сейчас лето, у мамы отпуск.

Я встала, надела красивое платье и решила незаметно выскользнуть из дома. Я собралась идти в гости к моей хорошей знакомой, Ане: у нее родился маленький мальчик, и она несколько раз приглашала меня прийти посмотреть на него. Главное заключалось в том, чтобы успеть уйти, пока не заставили завтракать. Но меня задержали два обстоятельства.

Во-первых, на небе никаких туч нет, солнышко светит, а почему-то всё время гремит гром. Я, понятно, грозы боялась, хотя мама утверждала, что, когда сверкают молнии, особенно в темноте, это очень красиво. Я соглашалась с ней, но вот гром… Страшно!

Во-вторых, я услышала, как Ольга говорит бабушке: «Игнатьич на рыбалку не попал, за ним еще затемно пришла машина, и он, как был в старом костюме, уехал в райком». Ольга, которая готовила обед, только ориентируясь на папу, не знала, что ей делать. У нее были совершенно другие планы на выходной день.

Ну, говорят так говорят. Я даже не догадывалась, что в нашем доме говорят на разных языках: бабушка – по-еврейски, папа – по-русски и по-белорусски, Ольга еще и по-польски, а мама – в зависимости от того, с кем разговаривает. Я воспринимала это всё как один язык.

Исчезнуть из поля зрения моих воспитателей не удалось, и меня заставили поесть. Справилась я с этим быстро и наконец вышла за калитку. Милиционер мне ничего не сказал. Раскаты грома глухо доносились откуда-то издалека. Ну и что: если быстро идти, то успею до дождя.

Я любила ходить в гости к Ане. Она попала сюда вместе с нами и сначала жила у нас. Взрослые говорили, что мы приехали из города Хойники, в Полесье, где мой папа был директором лесозавода. А здесь, в городе с интересным именем Крынки, он уже первый секретарь райкома. И живем мы сейчас в Западной Белоруссии. У Ани тут появился муж, тоже милиционер. Но я точно знаю, что это другой милиционер, а не тот, что дежурит возле нашего дома.

Пришла к Ане. Малыш всё время спал в коляске. Его мама гладила пеленки. Ничего интересного. То и дело Аня тревожно поглядывала на совершенно чистое небо. Она тоже удивлялась тому, что гремит гроза, а туч не видно. И еще поделилась тем, что ее мужа почему-то срочно, совсем рано, вызвали на работу, хотя сегодня воскресенье. Мне стало скучно, и я решила пойти домой, но по дороге навестить портниху: может, мама еще на примерке? Город Крынки в то время был небольшим, и я свободно бродила по улицам без всякого сопровождения.

Моя красивая молодая мама в новом платье стояла перед большим зеркалом. Портниха, из местных жителей, плохо говорила по-русски, но все ее очень хвалили. Она что-то заколола иголочками, что-то подрезала, и платье мне очень понравилось. Я решила, что, когда вырасту, попрошу эту портниху сшить мне тоже такое красивое платье. Ведь мама должна ехать в Минск на летнюю сессию, так как учится заочно в педагогическом институте. Я тоже тогда смогу ездить на летнюю сессию в Минск и ходить там в театры. Про театры я слышала, не представляла себе, какие они, но верила маме, что это интересно и важно для взрослых.

Я любовалась мамой, слушала ее разговор с портнихой о приближающейся грозе, о смелых летчиках, которые даже сегодня, когда с раннего утра гремит, совершают учебные полеты. Правда, уже одиннадцать часов, а даже намека на дождь нету. Примерка закончилась. Мама поспешила домой, а мне пришла в голову мысль зайти еще к папе в райком.

Мне разрешалось заходить к папе на работу, так как при его занятости видеться нам приходилось нечасто. Я очень любила папу и знала, что он тоже рад этим коротким встречам. Но на сей раз райкомовский сторож меня не впустил, а строго посоветовал немедленно идти домой. Я удивилась его неприветливому тону, он со мной так никогда не разговаривал. А еще удивилась, что из трубы идет густой дым. Понятно, когда зимой топят печки и дым идет из труб всех домов. Но чтобы летом…

(Много лет спустя я узнала, что в райкоме жгли документы, в которых упоминались имена и фамилии местных активистов – председателей колхозов, комсомольцев и других. Это спасло им жизни, когда в город вошли немцы.)

В небе послышался гул самолетов, и сторож сказал, чтобы я спустилась по ступенькам в подвал. Там у запертой двери под карнизом стояло несколько незнакомых мне больших девочек и мальчиков. Они выглядели как-то неприветливо и друг с другом не разговаривали. Я постояла рядом и, когда самолеты пролетели, отправилась домой.

Не успела объяснить Ольге, почему я так долго гуляла, как вдруг появился папа. Он позвал маму и быстро прошел в спальню, закрыв за собою дверь. Мы встревожились: что случилось? Они вышли через несколько минут, и папа сказал: началась война, на пограничной заставе уже идет бой.

– Германия напала на нашу страну без предупреждения. Вам предстоит срочно отправиться в эвакуацию. На сборы один час. За Вовой в пионерский лагерь уже послана машина. Надо взять всё необходимое из расчета хотя бы на две недели. В первую очередь немного теплых вещей для детей, ну и остальное – сложить пару чемоданов в дорогу. Ольга, ты остаешься дома. Если война затянется, можешь уехать к родным в деревню. Кроме своих вещей, можешь взять всё, что захочется.

Я помню его уверенный голос, которым он отдавал распоряжения растерявшимся домашним. А мама, оставаясь в глубоком неведении о том, что нас ожидает в совсем недалеком будущем, усердно складывала в большой зеленый чемодан и свои летние вещи, и наряды для поездки на сессию. Папа настоятельно посоветовал ей взять побольше теплых вещей, а не эти шелковые платья. Мама удивилась:

– Через две недели война закончится, в чём я тогда буду ходить?

Папа ничего не возразил, но в другой, точно такой же зеленый чемодан сложил теплую одежду, а в коричневый поменьше – детские вещи на первый случай. Ольга сделала бутерброды, сварила яйца, дала с собой воду. Я взяла свой чемоданчик с игрушками, брат – ненастоящее ружье, бабушка – Библию. Подошла грузовая машина, на которой нам предстояло отправиться в путь. Места в кузове было мало: основной груз составляли запечатанные мешки с партийными документами. Их надо было доставить в Минск, в ЦК. За доставку отвечала моя мама, кандидат в члены компартии Белоруссии. Для охраны нас сопровождал милиционер с винтовкой.

На оставшемся в кузове пятачке плотно сидели женщины, дети, пожилые люди – члены семей партийных работников. Некоторых успели отправить раньше, поскольку им не дали никаких специальных поручений. Сами же руководители покинули город в последнюю очередь.

Когда машина уже тронулась, папа бросил маме тулуп сторожа. А еще заставил взять кастрюлю свежепосоленного сала недавно заколотой свиньи. Мама возмутилась – зачем?! – но она не позволяла себе устраивать скандалы, поэтому взяла это злосчастное сало. И началось наше путешествие в сторону Минска. А гроза всё гремела…

Милиционер сидел на углу бокового и заднего бортов и держал двумя руками винтовку, зажатую между колен. Он всё время оглядывался по сторонам, но ни с кем не разговаривал. Мама знала, что в Крынках у него и у шофера остались семьи. Но им было приказано доставить груз по назначению, и они отвечали за это наравне с мамой.

Сначала ехали спокойно, по почти свободной дороге, но продолжалось это недолго. Очень скоро со всех сторон стали вливаться машины, полные людей. Я услышала новое слово – «колонна». Десятилетний брат объяснил мне шепотом, что колонна – это все машины вместе на шоссе. Разговаривать громко нельзя, потому что враг может услышать и поймать нас. Так их учили в пионерском лагере, когда играли в войну. Я поняла, почему в машине все взрослые молчат, и дети тоже. Даже самые маленькие не плакали.

Появились самолеты. Они пролетали над нами так низко, что я видела кресты на крыльях, а из-за застекленного окошка смотрел какой-то человек в шлеме и смеялся.

Вдруг колонна остановилась. Сначала думали: вот-вот поедем. Но время шло, а мы стояли. Мама, чувствуя себя ответственной, отправилась вдоль ряда машин разузнать, что происходит. Паники не было, но мы все сидели и с напряжением ждали ее возвращения. Волновались, что она потеряется и не успеет к нашему отъезду. Наконец она появилась и объяснила, что колонной руководят военные.

– Остановка из-за того, что вроде бы впереди немецкий десант перекрыл дорогу. С ними быстро разберутся, и тогда поедем. А еще предупредили: если будет сигнал «воздушная тревога», надо немедленно остановиться и спрятаться в придорожной канаве или в кустах. Если поступит сигнал отмены воздушной тревоги, колонна сразу двинется дальше.

Уже потом я узнала от мамы еще об одном предупреждении военных: следить за шофером и милиционером, чтобы они не сбежали во время воздушной тревоги и чтобы бережно расходовали бензин, иначе до Минска не доедем.

Мы снова тронулись в путь, но очень скоро раздался сигнал воздушной тревоги. Колонна замерла. Нужно было быстро спрыгнуть с машины. А на ней – пожилые люди, маленькие дети, женщины, не умеющие без лестницы перебираться через борт грузовика. Кое-как слезли, добежали до канавы и легли на землю, в пыль. Самолеты с крестами пролетали очень низко над головой, но не стреляли.

Отбой! Конец воздушной тревоги. Теперь надо быстро залезть на машину, так как колонна начинает двигаться. Маме пришлось срочно поменяться местами с одним дедушкой – его посадили в кабину, а мама залезла в кузов, хотя все документы на проезд были у нее, и ее место было рядом с водителем. Кроме как за шофером и милиционером, маме пришлось во время тревоги следить еще и за моим братом – он всегда стремился спрятаться подальше. Один раз его пришлось ждать очень долго, уже колонна начала движение, а его всё не было. Когда он наконец появился, мама сказала:

– Не смей от меня убегать. Если суждено погибнуть, умрем вместе, если суждено выжить, будем жить.

Сигналы воздушной тревоги раздавались несколько раз. Гитлеровские летчики еще не бомбили и не расстреливали нас. В качестве целей они выбирали наши отступавшие по шоссе воинские части. Но всё равно во время остановок начиналась суматоха. Помню, как матери искали потерявшихся детей, а дети бродили между грузовиками и искали свою маму. А вокруг – столпотворение машин и людей, и никто никому не мог помочь.

Себя я помню сидящей в кузове и внимательно глядящей на высокий зеленый кувшин, в который Ольга сложила нам еду с собой. Я почему-то боялась, что он выпадет и мы его потеряем. Есть совершенно не хотелось, и вообще, всю дорогу никто из наших спутников не ел, только пили воду. Но потерять зеленый кувшин мне казалось страшным. Для меня он означал как бы мой дом. Всё остальное исчезло.

Мы приехали в Минск 22 июня ближе к вечеру. Только что объявили воздушную тревогу. Машину остановил военный патруль. Проверили документы и объяснили маме и шоферу, как доехать до ЦК компартии. Милиционера оставили на машине для охраны ценных мешков. Всех пассажиров отправили в бомбоубежище.

Мама уехала сдавать документы, а вся наша компания признала главной мою бабушку и послушно направилась за ней вниз. В переполненном бомбоубежище найти свободное место было трудно. Бабушка прижала нас с братом к себе, чтобы мы не потерялись в этой массе народа. Через плечо у Вовы висело его ненастоящее ружье. Остальным бабушка приказала – на идиш, конечно, другого языка она не знала – не отходить от нее ни на шаг. И вся наша группа, состоявшая из жён советских и партийных работников, её поняла, потому что это был и их родной язык. Люди уцепились друг за друга. Когда по радио объявили об отмене воздушной тревоги, все хлынули через одну дверь из подвала на улицу. Мы были последними, которые зашли, и оказались первыми на выходе. Если бы не помощь дежурных с красными повязками и наша бабушка, которая кричала: «Держитесь крепко за руки!», нас бы растоптали.

Бабушка очень боялась, что мама может нас потерять. Но всё обошлось, мы не разминулись. Мама приехала на нашей машине с нашим шофером, но без нашего милиционера. Бабушке она сказала, что документы у нее приняли, дали расписку в получении, а милиционера и шофера не отпустили, их мобилизовали. Но шофер на этой же машине утром отвезет нас в Могилев. Дело в том, что в Минске объявлено военное положение и нам оставаться здесь нельзя. Документы, разрешающие проезд, у нее на руках, в Могилеве она отдаст их шоферу, потому что там ему надо явиться с машиной в военкомат.

На ночь нас поместили в Парк имени Горького. Там на сцене стояли столы с едой, нас накормили и предложили до утра отдохнуть на скамейках. Ночью летали самолеты, слышны были взрывы, и не спалось. Еще затемно мы погрузились в машину и отправились в Могилев.

Накануне мама, возвращаясь из ЦК, забежала на почту и дала две телеграммы: одну – в Могилев, своему двоюродному брату, с которым давно не виделась, вторую – в город Быхов Могилевской области, мужу сестры. Услышав, что родственники обещали нас встретить, бабушка сразу же пожелала остаться с ними, помочь по хозяйству.

С утра шоссе оказалось свободным, и все мы в кузове спали. Было тихо, никто не стрелял и не летал. Ничего о войне не напоминало. В Минске маму предупредили, что, возможно, из Могилева нас поездом отправят дальше в тыл. Поэтому она в телеграммах назначила встречу своим родным на вокзале.

Помню, как радостно они здоровались, что-то говорили и как бабушка, решительно попрощавшись с нами, отправилась с моим дядей в Быхов. А мамин брат приглашал в гости – у него хороший дом, и мы можем пожить у него до конца войны. Ведь Красная армия через две недели разобьет фашистов – и война закончится. Но мама не приняла его предложение. Она была любознательной, любила путешествовать, знакомиться с новыми местами, а тут такая возможность! Когда еще удастся проехать с детьми по России, да еще с заездом в Москву, как обещали железнодорожные служащие.

Тогда могилевский брат уговорил ее оставить вещи у него: зачем тащиться с ними по России? И мама из двух одинаковых зеленых чемоданов взяла свой, с нарядами. Второй, в который папа сложил для нас теплые вещи, она оставила у брата. Правда, ее немного смутило, что подали не пассажирский состав, а товарный. Кто-то из распорядителей, свидетель ее расставания с вещами, посоветовал всё же взять что-нибудь с собой. И мама взяла тулуп сторожа и кастрюлю с салом. После чего попрощались с двоюродным братом и налегке, на пару недель, уехали в путешествие по России.

Я никогда раньше не ездила на поезде, поэтому мне очень понравилось, что вагон – это большая комната на колесах, и можно в ней бегать, а если не разрешают, то ходить. И двери закрываются не так, как во всех остальных местах, а ездят туда-сюда. А еще интересно, что вместо всякой мебели большие полки, одна над другой, и на них все спят и даже едят. Никаких неудобств я в этой комнате не испытывала. Очень нравились остановки, когда все бегали куда-то за кипятком. За едой тоже надо было ходить, обычно на вокзал. Главное – не опоздать на свой поезд.

Так как ступенек не было, то приходилось прыгать из вагона, а потом карабкаться вверх. Некоторые пассажиры за всё время нашего путешествия ни разу не выбрались наружу – боялись и прыгать, и потеряться. Ехавших вместе с нами семей из Крынок стало меньше, некоторые остались у родственников в Минске.

Мечта увидеть Россию и Москву таяла на глазах. Поезд изменил маршрут, и нас повезли в сторону Саратова. Взрослые начали беспокоиться и вслух высказывали свое недоумение. Иногда предъявляли претензии маме. Они почему-то считали, что именно из-за нее попали в такое странное положение. Сокрушались: надо было остаться в Минске, найти родных или знакомых, а не отправляться неизвестно куда.

На одной из остановок, во время похода за кипятком, узнали от железнодорожников, что гитлеровские войска взяли Минск. А наш поезд часто останавливается потому, что пропускает войска, которые едут сражаться за нашу Родину. Объявлена всеобщая мобилизация, много эшелонов идет в сторону фронта. После такой новости в нашем вагоне стало тихо и нам, детям, почему-то расхотелось играть.

Запомнились названия станций – Мичуринск, Ртищев. А потом – Аркадак. Там поезд остановился, и было объявлено, что дальше не пойдет. Люди стали выбираться из вагонов, собралась большая толпа. Всем приказали двигаться в город, там всё объяснят. Нас поселили в какой-то школе, в каждую комнату по нескольку семей. Кроватей не было, спали на полу. Тут снова пригодился тулуп, который папа на прощанье бросил в машину. Нам троим было мягко и тепло спать на нём и в поезде, и в школьном классе. Маму предупредили: не оставляйте вещи без присмотра, за пропажу никто не отвечает.

В коридоре за столами сидели люди из местной власти, к ним надо было подойти и записаться. Они давали талоны на еду и объясняли, куда обращаться по разным вопросам. Радио и газет не было, никто из попавших в чужие края толком не знал, что происходит на войне и какая судьба их ждет. Деньги у людей тоже кончились. Интересовались насчет работы, но оказалось, что в Аркадаке работать негде. Единственный шанс – колхозы, но только когда придет пора убирать урожай. Наш поезд с эвакуированными был первым, поэтому к приезжим относились с пониманием и советовали ехать дальше, в Саратов или за Волгу. Люди постепенно уезжали, надеясь найти место, где приткнуться.

Мама отправилась в районо, и ей сразу предложили работу в школе-семилетке в селе Ольшанка. Еще продолжались каникулы, но, как всегда летом, уже направляли учителей туда, где их не хватало. Маме сказали:

– Если к началу учебного года война закончится, мы вас отпустим по месту прежней работы. А пока мы вас берем.

Так она объяснила мне и брату, что нас ожидает и почему мы покидаем Аркадак.

На следующее утро дежурный по нашему зданию вызвал маму в коридор. Она вернулась через несколько минут:

– За нами приехали!

Мама попрощалась с соседями по комнате. Наши попутчики из Крынок плакали, расстроились: на кого она их покидает, говорили они, что с ними будет, куда теперь ехать? Мама тоже выглядела не очень веселой, но всё же поторопила нас:

– Давайте быстрее, нас ждут.

Мы потащили к выходу всё наше имущество: зеленый чемодан, небольшой коричневый, кастрюлю с салом, тулуп, мой чемоданчик с игрушками. Единственное, что исчезло, – ненастоящее ружье моего брата. Куда оно запропастилось, было непонятно, так как всю дорогу до Аркадака мой десятилетний брат нас охранял. Он очень переживал потерю, и я вместе с ним: с ружьем мы почти не боялись войны.

Вышли на крыльцо. Неподалеку стояла подвода, а в нее были впряжены две коровы. Пожилой возница взял большой чемодан и понес его к подводе. Я смотрела на эту картину с удивлением:

– Почему коровы?

Теперь удивился возница, вернувшийся за остальными вещами:

– Вы что, никогда на волах не ездили?

Мой брат сразу сообразил и объяснил мне:

– Если корову впрягают в подводу, она называется вол, а если не впрягают, то она остается коровой.

Я поняла. Мама в наш разговор не вмешивалась, но когда мы уселись и тронулись в путь, спросила:

– Скоро доедем до Ольшанки?

– К вечеру будем.

– К вечеру?! Но мне в районо сказали, что по большаку тут всего десять километров!

– Что они там, в вашем районо, понимают? Это ж волы, не полуторка на бензине. Хотят – идут, хотят – стоят. А если станут, их с места не сдвинешь.

Мама помолчала и снова задала вопрос:

– Вы всегда ездите на волах? Я думала, что в сельской местности используют лошадей. На них же быстрее ездить!

Возница молчал, как будто обращались не к нему. Мы с Вовой прислушивались к разговору и глядели по сторонам. Кататься на волах было не очень интересно. Справа и слева – голые поля, не росло ничего. Мы, уже опытные, шепотом обменивались мнениями: если появятся самолеты с крестами, то прятаться будет негде.

Вдруг раздался голос возницы:

– Кто ж спорит? Да только колхозных лошадей забрали на войну. Оставили двух, приказали по пустякам ими не пользоваться. Может, им придется еще воевать. А в Аркадак на базар бабы пешком ходят. Летом-то босыми ногами по большаку споро получается. Не по булыжнику же.

Мама заинтересовалась:

– Так и ходят по Аркадаку босиком?

– Чё это босиком? На входе у колодца ноги моют и надевают полуботинки – чистые, непыльные. С собой их несут. Кто ж станет позориться – по городу с грязными ногами!

Возница замолчал, молчали и мы. Утро было солнечное. Скоро разлилась такая жара, что мама почувствовала себя, как она говорила, дурно. Она вообще-то страдала пороком сердца, но в привычной обстановке как-то справлялась с этим недугом. А сейчас деваться было некуда, и она попросила остановиться, чтобы взять из чемодана зонтик и заслониться от солнца. Возница молча, явно неохотно, остановил волов, помог достать чемодан. Мама вынула черный зонт от дождя, раскрыла его, и получилась тень. Попила воды, и ей стало лучше.

Мы приготовились двигаться дальше, но волы стояли как вкопанные.

– Почему мы не едем? – спросила мама.

– Небось и волам жарко, не только вам, – укоризненно заметил возница. – Волы жару не любят. Пока шли, то шли, а теперь встали и будут стоять, пока не надумают идти.

И действительно, волы постояли, подумали и пошли. Они останавливались несколько раз. Жара всё усиливалась, но мы находились в тени зонтика, и нам начинало нравиться наше путешествие. Мама впоследствии вспоминала, что чувствовала себя Тартареном из Тараскона, ехавшим на охоту в похожих погодных условиях. Она была начитанной городской интеллигенткой и, попадая в различные ситуации, искала поддержку у литературных персонажей. Брат к тому времени с Тартареном из Тараскона уже был знаком, только ему не хватало его ружья. Я же просто сидела около мамы, и мне было хорошо под зонтиком. Больше я никогда этого зонтика не видела, и его судьба мне не известна.

Продолжение

Лилия ЗЫБЕЛЬ