«…Всегда пребуду только тем, что есть…»

Issue #816

Из Москвы пришла печальная весть: умерла Белла Ахатовна Ахмадулина.
Ахмадулина была поэтом в полном смысле этого слова, то есть человеком, который следует за своим даром, не пытаясь его перехитрить, обмануть или – чтобы не видел неподобающего – завязать ему на время глаза.
Всю свою жизнь Ахмадулина служила этому дару, и, без сомнения, она могла бы сказать о себе словами Тициана Табидзе:

Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишут
Меня, и жизни ход сопровождает их.

В 1987 году, в разгар перестроечной лихорадки, я написал статью (которая, скажу с удовольствием, пришлась по душе Белле Ахатовне), написал, пытаясь сказать именно это: Белла Ахмадулиа никогда не изменяла себе.
Ахмадулина была поэтом, в первую очередь поэтом, и это определило всю её жизнь.
Надеюсь, статья будет интересна и сегодняшним читателям.

Без малого четверть века назад, в 1963 году, Андрей Вознесенский написал такие стихи о Белле Ахмадулиной:
Нас много. Нас, может быть, четверо.
Несемся в машине, как черти.
Оранжеволоса шоферша.
И куртка по локоть — для форса.

Ах, Белка, лихач катастрофный,
нездешняя ангел на вид,
люблю твой фарфоровый профиль,
как белая лампа горит!

В аду в сковородки долдонят
и вышлют к воротам патруль,
когда на предельном спидометре
ты куришь, отбросивши руль.

Люблю, когда выжав педаль,
хрустально, как тексты в хорале,
ты скажешь: “Какая печаль!
Права у меня отобрали…

Понимаешь, пришили превышение скорости в возбужденном состоянии… А шла я вроде нормально…”

Не порть себе, Белочка, печень.
Сержант нас, конечно, мудрей,
но нет твоей скорости певчей
в коробке его скоростей.

Обязанности поэта
нестись, позабыв про ОРУД,
брать звуки со скоростью света,
как ангелы в небе поют.

За эти года световые
пускай мы исчезнем, лучась,
пусть некому приз получать,
мы выжали скорость впервые.

Жми, Белка, божественный кореш!
И пусть не собрать нам костей.
Да здравствует певчая скорость,
убийственнейшая из скоростей!

Что нам впереди предначертано?
Нас мало. Нас, может быть, четверо.
Мы мчимся —
а ты божество!
И все-таки нас большинство.

Пусть эти стихи выглядят сегодня немного детскими, я вспомнил их сейчас не только потому, что они обращены к Белле Ахмадулиной, а потому, что они представляют собой некую поэтическую декларацию. То, что поэт не находится в юрисдикции ОРУДа — им всем казалось тогда самоочевидным.
Сейчас, в 1987 году, я выписал это стихотворение из солидного тома, из первого тома собрания сочинений Андрея Вознесенского. Лауреат, делегат, депутат, Андрей Вознесенский сочиняет теперь стихи для газеты “Правда” о трезвости (поэт не рекомендует заниматься любовью в состоянии алкогольного опьянения). Его нынешние сочинения неотличимы от творений Евгения Евтушенко, который уже многие годы промышляет рифмованными фельетонами. Правда, в последнее время Евтушенко все больше нажимает на нерифмованную журналистику, убеждая граждан — вслед за товарищем Горбачевым, — что в СССР произошла революция. Сверх Горбачева, от себя, Евтушенко добавляет еще, что он как раз и был одним из тех, кто эту самую революцию подготовил.1

Кстати, Евгений Евтушенко тоже выпустил собрание своих сочинений.
Я понимаю, конечно, что и трехтомник Вознесенского, и трехтомник Евтушенко не лежат на прилавках книжных магазинов — их раскупили. Но, честно говоря, я совершенно не в состоянии себе представить теперешних читателей этих поэтов или, уточним, читателей современной продукции этих поэтов. Читателей же Беллы Ахмадулиной представить себе легко. Это те, кто, взяв в руки книгу, не ищут в ней зарифмованных газетных передовиц, или, наоборот, намеков и надежно упрятанных кукишей — смелости, заметной тем, кто понимает. Это те, для кого слова “поэзия” и “правда” — слова, стоящие в одном ряду, но совсем не в их поверхностном значении.
Легко себе представить этих читателей, читателей Ахмадулиной и Кушнера, Иосифа Бродского и Арсения Тарковского.

***
Первая книга Ахмадулиной “Струна” вышла в Москве в 1962 году. Следующая, “Озноб” — через шесть лет, в 1968 году, но не в Москве, а во Франкфурте, в издательстве “Посев”. Следующая советская книга поэтессы появилась еще через год, в 1969 году. И опять перерыв в шесть лет до книги “Стихи” (1975 г.)
Впрочем, с середины семидесятых годов книги Ахмадулиной более или
менее регулярно выходят в советских издательствах. Как будто начальство решило, наконец: пусть будет. Тем более, раз уж так получилось, что она уже есть. По-существу, поэзия Ахмадулиной2 до самого начала нынешнего царствования существовала почти на границе эстетически дозволенного (интересное, не правда ли, словосочетание?), демонстрируя как бы даже некоторый эстетический плюрализм властей. Живи, ладно уж, разрешаем.

Сейчас, во время перестройки-гласности, когда вдруг выяснилось,
что завоевать расположение интеллигенции чуть ли не основная задача властей, те, кого годами затирали, кто был на втором плане, оказались объектами повышенного интереса начальства.3 Начальству нужны новые герои. “… Сейчас на многие руководящие посты в нашей стране, в том числе и на руководящие посты в творческих союзах, выдвинулось новое поколение. Оно берет на себя ответственность, не ставит рогаток перед правдой, хоть она иногда и горькая. Вместе с этим более младшим поколением, делясь с ним своим драгоценным опытом, работают и старшие их товарищи из числа тех, кто сохранил внутреннюю молодость, сочетая мудрость с пониманием необходимости перестройки”,4 — поясняет Евгений Евтушенко.

Освободились места. И чем более уважаемые интеллигенцией люди согласятся занять эти места, тем убедительнее будет выглядеть картина обновления. Достовернее. И привлекательнее для тех, кто еще не решил, еще сомневается, еще в стороне.

Михаил Геллер в одной из своих недавних статей написал: “Горбачев задал писателям вопрос: “С кем вы, мастера культуры?” И писатели, кинематографисты, артисты и художники отвечают — почти единодушно: с вами, Михаил Сергеевич! Соблазненные, они выражают готовность соблазнять других”.5
В новогоднем номере “Литературной газеты” критик Алла Латынина напечатала фельетон, который называется “Не упустите свой шанс!”5 В казенном доме — Центральном доме литераторов? — новогодний бал. Публика охвачена азартом:
“В центре клубится толпа, от нее отделяются люди с потерянными лицами и бегающими глазами, другие в радостном возбуждении упорно раздвигают себе дорогу локтями.
— Делайте ваши ставки, господа! — доносится зычный голос. — Наша рулетка работает лишь в моменты решительных перемен! Не упустите свой шанс!”

Выигравшие “подпрыгивают от радости и хлопают себя по ляжкам” — разыгрываются: “однотомник в ближайшем году”, “издание в “Роман-газете”, “членство в ПЕН-клубе”, “влиятельное место в престижном журнале, “престижная премия”…

Озираясь, Алла Латынина обнаруживает, что тут “оказывается, не только рулетка. Есть игроки поавантажнее. Сидят за ломберными столиками, аккуратно тасуют колоды карт, неторопливо берут взятки, мелом пишут столбики цифр на
зеленом сукне. Это игры коммерческие (…) — вист или преферанс… Тут
нужен холодный расчет да уменье, тут нет места азарту, тут выигрывает тот, кто умеет переиграть противника, вычислить его карты”.
“Колесо крутится, крупье сгребает ставки, игроки вытирают лоб платками, звучит сирена “Скорой помощи”, санитары подбирают упавших…»
Но вот шокированная и пораженная всем этим Алла Латынина приходит
в себя:
“Ты еще раз оглядываешь зал и замечаешь, что вокруг не так уж мало людей, не принимающих участия в игре”.
Мне все же кажется, что здесь Алла Латынина ближе к истине — не “почти единодушно”, а далеко не все включились в игру. Конечно, участвуют разнообразные деятели и функционеры от литературы — ну, так они всегда в ней и участвовали – это никого не может удивить. На самом-то деле стоит говорить лишь о тех, кто сейчас вдруг включился в игру — иные из меркантильных соображений, другие,7 полагая необходимым свое участие, чтобы спасти, протолкнуть, продвинуть, застолбить новые позиции, — но ведь это еще не “почти единодушно”.

Во всяком случае, глядя отсюда, издалека, различаешь лишь небольшую группку “единодушных».
Вступать в извечный спор о назначении интеллигенции, о ее роли в обществе я здесь не собираюсь. Бытовая, понятная всем польза — результат, ради которого она существует? Или поддержание огня, сохранение нравственных идеалов, без которых практическая польза вырождается в потребительство? Белла Ахмадулина—русский интеллигент, и эти вопросы всегда будут стоять перед ней. Но Белла Ахмадулина — еще и русский поэт. Это упрощает ее выбор и усложняет его — одновременно.

Маяковский утверждал, что он “себя под Лениным” чистит, “чтобы плыть в революцию дальше”. Для Беллы Ахмадулиной нравственный пример — Пушкин, “не провиниться бы перед Пушкиным…”
Подлежит ли поэт юрисдикции, фигурально говоря, ОРУДа? — этот вопрос, казалось бы, уже многократно решенный, как-то вдруг вновь зазвучал в воздухе. И кое-кто из декларировавших раньше, что поэт не подведомствен “сержанту” (и даже генералиссимусу), теперь как-то тихо, без ажиотажа, перерешил этот вопрос в пользу ОРУДа.
Для Беллы Ахмадулиной, которая, разумеется, как и каждый поэт — заложник вечности “у времени в плену”, это не может быть вопросом. В чьей юрисдикции находится поэт — вопрос давно (задолго до появления ОРУДа) решенный:

“…и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей”.

Я начал эту заметку со стихов, посвященных Ахмадулиной. Прошло двадцать лет, и Белла Ахатовна оказалась героем прозы — я говорю о повести Георгия Владимова “Не обращайте вниманья, маэстро”.
В некоей московской квартире, потеснив хозяев, обосновывается бригада гебистов. Они наблюдают за окнами напротив, за квартирой писателя. (Образ писателя прозрачно автобиографичен, это, конечно, сам Георгий Владимов).
И вот Александр, герой повести, слышит разговор комитетчиков между собой: “Докладывал Коля-Моцарт, моя дама вставляла отдельные поправки (…)
– Ахмадулина приезжала на метро.
– Беллочка? — оживился мордастый и опять вздыхал печально. —Да,
слабаки эти официалы, только она его и посещает. Луч света в темном царстве. О чем говорили?
– Хозяина не застала, с женой говорили полчаса. Все – насчет приглашения на дачу в Переделкино, в субботу.
– Ясно. Стихи новые почитаем. И выпьем, конечно, – самую малость!
– Сапожки немодные у нее, — вставила моя дама тоном сожаления, но отчасти и превосходства. – Наши таких сто лет не носят. И шапочка – старенькая.
– Так ведь когда у нее Париж-то был! Лет пять назад. Теперь она себя опальной считает. Не считала бы, так и сапожки были бы модные, от Диора.”
“Была Ахмадулина — и я прозевал ее”, — сокрушается герой “Маэстро”. “Я не сбежал вниз, не протянул ей последнюю ее книжку для автографа, не высказал, что я о ней думаю. А если и правда, что “поэт в России — больше, чем поэт”, то, может быть, наше безвременье назовут когда-нибудь временем — ее временем, а нас, выпавших из летоисчисления, ее современниками?”8

Это было написано четыре года назад. Многое ли изменилось с тех пор? Возможно, многое. Революционные изменения?.. Косметика?.. Вопрос не в том, верить или не верить в искренность властей.
Возможно, изменилось многое, но разговор наш идет в другой плоскости — что бы ни изменилось, поэт не может изменить себе.
Портрет Беллы Ахмадулиной работы Михаила Лемхина

1. См., например его статью в газете “Советская культура”, 3 января 1987.
2. Не только поэзия Б.Ахмадулиной, разумеется, так же и поэзия Александра Кушнера, например.
3. Скажем, кинорежиссер Алексей Герман, тот же Кушнер и многие другие. Характерный пример — глупо-восторженная, с придыханием, статья о Б.Ахмадулиной, появившаяся в “Литературной газете” (1 января 1987). Еще недавно опальная, Белла Ахмадулина удостаивается здесь всех мыслимых эпитетов.
4. См. 1.
5. М.Геллер “А сила прежняя в соблазне”, “Русская мысль, 9 января 1987.
6. “Литературная газета”, номер 1,1987.
7. Так я понимаю роль Дмитрия Сергеевича Лихачева. 8. Г.Владимов “Не обращайте вниманья, маэстро”, Посев, 1983, стр. 28.
8. Г.Владимов “Не обращайте вниманья, маэстро”, Посев, 1983, стр. 28.