Вот такие рододендроны…

Отвратительнее всего в Советском Союзе была не нехватка колбасы и туалетной бумаги, не маленькие зарплаты и не тесные квартиры. Для нормального человека непереносимым было беспардонное вмешательство партийной власти в частную жизнь, ее поучающая фамильярность и хамская уверенность в своем праве оценивать поступки людей, никогда в партии не состоявших. При этом было совершенно не важно, содержала ли эта оценка безапелляционное осуждение или снисходительную, барскую похвалу. Главная мерзость заключалась в узурпации кастой циников и карьеристов, именующих себя коммунистами, права на высший моральный суд. Эти люди, пропагандировавшие извращенные, недостижимые идеалы, развращавшие народ всеобъемлющей, всепроникающей ложью, полагали себя вправе выносить окончательный нравственный вердикт – и в большом, и в малом.

Много лет назад, еще в Москве, я столкнулся в институтском коридоре с парторгом Е. Отечески улыбаясь, он похлопал меня по плечу и сказал примерно следующее:

– Видел, видел твою статью в журнале. Большая такая, даже не ожидал от тебя. Ты – молодец!

Чтобы написать ту статью, я три года мотался по экспедициям, мерз в вагончиках, кормил в поле комаров, подрывал здоровье казенным гидролизным спиртом. Парторг все это время произносил на собраниях трескучие речи, поучая ученую братию, хотя ни уха ни рыла не смыслил в том, чем онa занималась. Надо ли говорить, что после его похвалы у меня возникло труднопреодолимое желание заехать ему между приподнятых от вечного вранья бровей потрескавшейся от бесконечного ремонта на морозе экспедиционного “yазика” ладонью?

О том давнем эпизоде я вспомнил, наткнувшись в №862 “Кстати” на письмо читателя М.Драбкина, скромно озаглавленное: “По моему мнению..”. “Вам есть чем гордиться, – открывает автор свою заметку, адресуясь к редакторам газеты, –  Сундеевы – молодцы!” И тут же, по законам жанра, снисходительная похвала переходит в вальяжное поучение: “Ваша газета не представляет прогрессивно (социалистически) ориентированных “русских”, выражающих точку зрения, основанную на справедливости и поисках истины, совестливости. Статьи на социальные, экономические и внешнеполитические темы, которые я читал, написаны с правой или крайне правой точки зрения. Полагаю – это результат редакционной политики. Не думаю, что отсутствие левого пера связано с политическими вкусами рекламодателей.”

То есть, по мысли автора письма, способность создателей газеты объективно отражать окружающую реальность представляется весьма спорной. Не подлежит сомнению только его собственная читательская зоркость, позволившая мигом прозреть весь клубок морально-политических противоречий, раздирающих газету “Кстати” и сводящих ее редакционную политику к однобокой пропаганде давно дискредитировавших себя праволиберальных ценностей.

Вообще говоря, раз начав цитировать тоскующего по левому перу Драбкина, остановиться крайне трудно. Такой уж у него внушительный, веский, шикарный стиль. Так велика его трогательная убежденность в собственных аналитических способностях, позволяющих не только походя вразумить газету по поводу недостатка левизны, но и вынести приговор всей стране.

“Америка, – без тени сомнения и явно гордясь собой, сообщает аналитик Драбкин, – переживает расширяющийся и углубляющийся многомерный системный кризис государства, общества и личности”.

Тут бы и впасть в отчаяние пораженному открывшейся бездной читателю, однако удивительный стиль автора настолько хорош, что, при всей апокалиптичности поставленного Америке диагноза, ощущения безысходности и обреченности как-то не возникает. Появляется, разве что, мимолетное раздражение, как при виде надписи “Вовка – дурак” или “Слава КПСС”. Почему-то не становится тревожно ни за государство, ни за общество, ни за отдельных его личностей. Ощущается лишь неловкость за автора этой перегруженной до полного абсурда фразы. Равно как и большинства других в той заметке.

Невозможно пройти мимо еще одного силлогизма, которым автор письма может по праву гордиться. “Я давно убежден, – делится он глубоко личным, – что правда есть факт, помноженный на веру (убеждения). За исключением правды точных наук, вся остальная правда соотносительна с убеждениями автора, рассказчика (пропагандиста)”.

Мне тут же снова вспоминается уже упомянутый парторг Е., написавший однажды в стенгазете: “Нам нужна не всякая правда, а только та, которая нам нужна”.

Совершенно очевидно, что умножение факта на что бы то ни было означает лишь его искажение – и ничего больше. Любой человек вправе верить во что угодно, иметь любые убеждения и заблуждения, но только хомо советикус испытывает непреодолимый зуд нарядить голый, беззащитный факт в какую-нибудь пыльную идеологическую хламиду. И при этом, как водится, приписывает подобную склонность своим идейным противникам.

В следующей цитате есть смысл отвлечься от стилевого великолепия и сосредоточиться на ее кондовом смысле. “Источник  кризиса […] в нас самих – подменивших императив и сложность “морального и справедливого” безличностью и удобоваримостью “законности”. И далее: “Будущее определяется новыми идеями, а не новыми авианосцами или бесконтактным оружием, мифическими заговорами или религиозными догмами, ссылками на Конституцию…”

Если вычленить суть из этой, напоминающей захламленную дамскую сумочку, фразы, то получится примерно следующее: спасение от кризиса не в бездумном соблюдении законов и Конституции, а в поисках справедливости и постижении моральных основ мироздания.

Здесь невозможно не привести еще одну цитату, на этот раз из классиков.

“Великая скорбь давала Лоханкину возможность лишний раз поразмыслить о значении русской интеллигенции, а равно о трагедии русского либерализма. «А может быть, так надо, – думал он, – может быть, это искупление, и я выйду из него очищенным. Не такова ли судьба всех, стоящих выше толпы, людей с тонкой конституцией. Галилей! Милюков! А.Ф.Кони!» И он снова погрузился в туманные соображения о страданиях плоти и значении души, как источника прекрасного.”

Чем закончились туманные размышления Васисуалия Лоханкина, хорошо известно – публичной поркой на коммунальной кухне; автору письма нелишне об этом помнить. А к чему может привести попытка практической реализации завиральных левых идей, убедительно показывает печальная участь Советского Союза.

Да и вообще, неблагодарное и даже скользкое это дело – делить все вокруг на правое и левое. Съезжая с фривэя по развязке-«бабочке», вроде бы все время поворачиваешь направо, а в итоге оказываешься слева. Вот и выходит, что поворот налево – это доведенный до парадокса поворот направо. И в жизни, и в политике. Тут явно есть над чем задуматься пытливому уму неравнодушного к проблемам бытия автора письма. На присущем ему онтологическом уровне обобщений.

А вообще, в современной политике деление на левых и правых, принятое в кратком курсе “Истории КПСС” и, очевидно, намертво засевшее в голове тов. Драбкина еще со студенческой скамьи, – это чистой воды архаизм. Такой же, как и стенания по поводу эгоистической, индивидуалистической, потребительской и т.д. природы американского общества. К реальной жизни подобные заклинания имеют не большее отношение, чем моральный кодекс строителя коммунизма. И никакие, явно сделанные для красного словца, ссылки на Питирима Сорокина преодолеть кризис не помогут. Разруха, как известно, не в клозетах, а в головах.

А вообще, расслабьтесь, Михаил, все не так уж плохо. Поглядите вокруг. На дворе ноябрь, в парках вот-вот зацветут магнолии и рододендроны. Ну разве не чудо? А если так уж сильно соскучились по левым оппозиционерам, потешьте себя, съездите в Россию – там их, мягко говоря, до фига. Гораздо больше, чем магнолий и рододендронов.

Антон ГЕЙН