Вопросы-ответы О чем люди думают перед смертью?
Какие мысли и чувства у людей перед неминуемой гибелью? Например, когда срывается альпинист, что у него в голове? Люди иногда задают самые странные и неожиданные вопросы… Но находятся другие люди, которые могут или пытаются на них ответить, исходя из своего опыта и знаний. Нам кажется, вам могут быть интересны как вопросы, так и ответы. Поэтому […]
Какие мысли и чувства у людей перед неминуемой гибелью? Например, когда срывается альпинист, что у него в голове?
Люди иногда задают самые странные и неожиданные вопросы… Но находятся другие люди, которые могут или пытаются на них ответить, исходя из своего опыта и знаний. Нам кажется, вам могут быть интересны как вопросы, так и ответы. Поэтому мы и предложили вам новую рубрику. Если у вас есть свой ответ на публикуемый вопрос – присылайте. Если вы хотите задать вопрос – мы его опубликуем и посмотрим, сможет ли и захочет ли кто-то ответить. Пишите на js@kstati.net
ВЛАДИМИР ШАТАЕВ
Альпинист
У меня был срыв в начале моей альпинистской деятельности, когда я только год позанимался и был на восхождении 1Б категории трудности. И на спуске на кошке был нависший снег. Я раза 2-3 перевернулся и удачным образом сам задержался. Мыслей тогда у меня, по-моему, не было особо никаких, но на всю оставшуюся жизнь это мне дало четкий сигнал, что нужно каждый шаг просчитывать. Еще были моменты сложные, когда мы, например, на Эвересте были в 1995 году — с командой вышли на 8300 метров, палатки не обнаружили, и, конечно, выходили мы на такую высоту без кислорода. Тогда мысль была, что достанем спальный мешок, ляжем и будем просто лежать. Было уже поздно, темно, ветер, непогода.
Знаю, что погибал человек в моей группе, когда мы ходили на Ушбу зимой. Но это было от камня — он прикреплен был к ледовому крюку, и каска на нем была. Когда пошел камень, мы этому человеку крикнули: «Камень!», и он поднял голову. А камень попал ему в лицо, и он погиб. Вот если бы мы не крикнули ему, он попал бы в каску и, наверное, он остался бы жив. Это я к тому, что действия иногда по логике не должны быть, но это произошло.
Были и моменты, когда я видел, что кто-то срывался.
Наша женская команда, которую возглавляла моя супруга Эльвира Шатаева на пик Ленина в 1974 году. Она погибла от сильнейшего бурана — как раз на вершине они поставили палатки и все восемь человек замерзли. Через десять дней я вышел на это место и мы захоронили их там, на 7000 метрах. А на следующий год мы сделали специальную экспедицию и всех их сняли. Так вот буквально в 1975 году меня спрашивали корреспонденты New York Times — а теперь ты будешь заниматься альпинизмом, ведь у тебя, вроде, жена погибла? Я сказал, да, я все равно буду заниматься альпинизмом и продолжаю заниматься им вот уже 57 лет.
АЛЕКСЕЙ АЛЁХИН
парашютист-инвалид, рекорд России-2013 в парашютной групповой акробатике
Когда парашют не раскрылся, нам всегда известно, что в этот момент нужно делать. Нету такого, что вся жизнь перед глазами промелькнула. Мы не думаем о смерти. Ведь в процессе подготовки становится известно, как поступать в той или иной ситуации. В случае отказа парашюта мы контролируем высоту, у нас есть два варианта действий: отсоединить основную парашютную систему неработающую и ввести в действие другую парашютную систему или ввести запасную парашютную систему без отсоединения основной. Думать о смерти могут либо дилетанты, либо люди, не подготовленные к возникшей ситуации.
НИКОЛАЙ ТОТМЯНИН
альпинист, покоритель Эвереста, премия “Золотой ледоруб”, 200 восхождений
Была ситуация, когда я падал, но мыслей, что я смогу не выжить, не возникало. Обычно всегда мысли, связанные с тем, что ты не успел что-то сделать или сделал не то. О будущем в такие моменты не думаешь совершенно.
Я выступал в соревнованиях на чемпионате Советского Союза, и там у меня был срыв с полетом метров на 70 и с провисанием на веревке и с ударом об скалу. Где-то 5-6 секунд у меня была полная отключка, а потом я очнулся и никаких страхов почему-то не испытывал. Наоборот, было облегчение, что ты не летишь и живой. У меня даже не было каких-то чувств, что веревка может оборваться и я полечу вниз. Снаряжение мы готовим сами и всегда вызывают беспокойство только те вещи, которые ты не можешь предусмотреть, предсказать, предвидеть — неожиданности. Снаряжению обычно ты доверяешь. Конечно, оно может порваться, но, на самом деле, именно на эту тему точно не задумываешься. Запомните, нельзя заниматься деятельностью, если ты не веришь своему снаряжению! Это как на машине ехать — если ты знаешь, что она неисправна, то лучше не ехать. Так и здесь.
Неоднократно я сам видел и срывающихся людей, потому что в альпинизме, когда твой напарник лезет первым, а ты страхуешь, то ты в любой момент его должен задержать веревкой и организовать страховку. Бывали и рабочие срывы, когда очень сложное лазание. Я видел и в аварийных ситуациях полеты. Конечно, такое чувство переживания есть, потому что ты видишь, что человек в беде, а ты ничем ему помочь не можешь. Ты на расстоянии и при таком стороннем наблюдении ситуаций, конечно, всегда нервничаешь. Всегда первая мысль — почему так, а не по-другому?
А вот когда ситуация действительно серьезная, и не важно, где это происходит, то действительно следует первый импульс — если опасность касается тебя, то как ее избежать и куда деться, а вот если тебя уже накрыло, то тут уже думать, как остаться живым.
Я и летальные исходы наблюдал, все альпинисты вели себя по-разному. Кто-то кричал, кто-то молчал — реакции самые разнообразные, все зависит от характера человека. Интроверт никогда кричать не будет, он внутри себя это все переживает. А вот если опасность угрожает не ему одному, то он и закричит, чтобы предупредить остальных. И когда я смерть наблюдал, мысли покончить с альпинизмом регулярно возникали. Но ведь чем больше синяков ты получишь, тем осторожнее становишься.
