Владимир Маяковский. Муза и маузер

Продолжение. Начало в №1046, 1047

Лилия Брик и Владимир Маяковский. Послушный Щен на цепочке

Маяковский счастлив – может быть, впервые в жизни. Он влюблен, и это чувство совершенно иное, не похожее на то, что случалось прежде. Оно лучится множеством оттенков – нежностью, заботой, преданностью, доверием, наслаждением от повседневного общения. Скоро, очень скоро, они с Таней будут вместе. Теперь уже навсегда. А пока перед ним ворох задуманных и незавершенных дел. В первую очередь, надо закончить новую пьесу – «Баня». В письме Татьяне от 15 мая он рассказывает о своих планах и, как итог, в конце : «Тоскую по тебе небывало. Люблю тебя всегда и всю…»

В то же время В.В. по-родственному заботится о Людмиле, младшей сестре Тани, и о ее матери. Он организует для них поездку в Крым на отдых. Хлопочет о выездной визе для Люды. Та пишет в Париж, что Маяковский относится к ней, как к «сестре жены». Энергия бурлит в нём. Хорошо знавший его В. Шкловский писал: «Он хотел жить и держался за жизнь». И, конечно, он делился будоражащим ожиданием новой поездки в Париж со своей бриковской семьей. Посуду Лиля больше не била – жалко, фарфор все-таки. Но смотрела на строптивого «семьянина» всё более и более косо.

В поисках меры воздействия, Брики решили применить испытанный прием – попробовать клин клином вышибить. 13 мая они вместе со знакомыми и друзьями отправились на бега и пригласили туда же молодую актрису Художественного театра Веронику Полонскую. Высокая, красивая, с отличной фигурой, она впечатляла. Правда, Нора, как все ее звали, была замужем за актером того же театра Михаилом Яншиным, но в данной ситуации это как раз было плюсом. Уловка сработала. Маяковский тут же предложил Норе отвезти ее к Валентину Катаеву, где вся компания собиралась провести вечер.

Лиха беда – начало. У В.В. все такие знакомства завязывались легко и быстро приводили к желаемому результату. Не был исключением и этот случай. У Норы с мужем отношения не ладились, однако жила она с его родителями, и связь со знаменитым поэтом старалась не афишировать. Хотя практически ежедневно бывала у него на Лубянке, в комнате-лодочке. Летом 1929 года Маяковский ездил по Крыму с  лекциями и чтением стихов и там тоже встречался с Норой. Позже, в воспоминаниях, она призналась, что в эти месяцы была бы счастлива, если бы он предложил ей быть вместе насовсем. Но он даже намеков никаких не делал насчет «дальнейшей формы» их отношений.

Почему? Ничего загадочного тут нет. Летом 1929-го Вероника Полонская была для Владимира Маяковского женщиной на время, как не раз бывало и раньше. А женщиной навсегда, конечно же, оставалась Татьяна Яковлева. Он пишет ей 12 июля: «Дальше октября (назначенного нами) мне совсем никак без тебя не представляется».

16 июля – следующее письмо, опять заверения в любви и доводы, почему она должна выйти за него замуж и вернуться в СССР: «У нас сейчас лучше чем когда нибудь такого размаха общей работищи не знала никакая история. Радуюсь как огромному подарку тому что я впряжен в это напряжение.

Таник! Ты способнейшая девушка. Стань инженером. Ты право можешь. Не траться целиком на шляпья. Прости за несвойственную мне педагогику. Но так бы этого хотелось! Танька инженерица где нибудь на Алтае! Давай, а?»  (Сохранены орфография и пунктуация оригинала. С.К.)

Маяковский стремится убедить Татьяну, что ей будет хорошо в Советской России, и он готов ради нее хоть на край света, даже уехать с ней, инженерицей, на Алтай. Подальше от Лилиных уз.

Нет сомнений, что Эльза считала своим долгом донести до Тани имя Вероники Полонской. Но Тата не реагировала на ее козни – она ждала Владимира и верила ему. «С большой радостью жду его приезда осенью. Здесь нет людей его масштаба» – писала она матери.

Для Маяковского Татьяна была бы спасением. Еще до встречи с ней у него мелькнула было мысль о женитьбе на Наташе Брюханенко, но, как я уже говорил, Лиля сразу же загасила огонь. А Володичка всё сильнее хотел разрушить надоевшую ему бриковскую систему отношений и стать свободным человеком. Единственный выход из создавшегося положения он видел в создании собственной, нормальной семьи. Странно, но, пытаясь всячески воспрепятствовать этому, Лиличка фактически применяла к своему верному Щену политику кнута, а не пряника, крайне редко бросая ему косточку доброжелательности. А удары бывали резкими и оставляли шрамы на душе. Не только в 29-м, но и гораздо раньше.

Например, такая история. Маяковский впервые поехал за границу в 1922-м, как я уже упоминал, вместе с Осипом и Лилей. Берлин тех лет – средоточие русских эмигрантов. В.В. выступал перед ними с чтением своих стихов. Его очень хорошо принимали, чего нельзя сказать о его спутнице – она даже боялась показаться на его выступлениях, поскольку многие осевшие в Берлине россияне видели в ней даму из высоких большевистских  кругов. Среди интересных событий надо отметить встречу Маяковского с  Сергеем Дягилевым (белоэмигрантом, как позже написала в воспоминаниях Лиля), который устроил ему недельную поездку в Париж.

А потом, в Москве, В.В. вышел на публику – дважды в Большом зале Политехнического музея выступил с лекциями. Первый вечер посвятил Берлину, второй – Парижу. Народу собралось видимо-невидимо, в основном, молодежь. В зале стояли в проходах и сидели на эстраде. У входа – конная милиция. Слушали, затаив дыхание, и бешено аплодировали. На первом вечере Лиле тоже пришлось тесниться на эстраде. Но, в отличие от остальных зрителей, она была в гневе: Маяковский рассказывает «с чужих слов»! Она не могла простить Володе Берлина – он нашел там в гостинице какого-то русского, и они засели за покер. В итоге не выполнили полностью программу посещения достопримечательностей, которую наметила Лиля.

Вообще-то, всё было бы тихо и мирно, если бы эмигранты приветствовали музу поэта и если бы он тогда пригласил ее, заядлую картежницу, на тот же покер. Но он о ней и не подумал. И теперь она ему мстила.

Конечно, Маяковский успел повидать в немецкой столице немало, о чём-то читал или слышал, поэтому мог ярко, занимательно рассказать даже о том, чего не видел собственными глазами. Но Лиля не могла успокоиться. Она «стала прерывать его обидными, но, казалось мне, справедливыми замечаниями» (из ее воспоминаний, очень мягкая формулировка). Короче, она выкрикивала, а «Маяковский испуганно на меня косился» (невозможно поверить, что испуганно, он никогда не терялся на эстраде). Возмущенные зрители пытались ее урезонить, но она продолжала скандалить и кончила тем, что сняла с ноги туфельку и запустила ею в Маяковского. После перерыва организаторы не пустили ее больше в зал.

Но это еще не всё. Дома Лиля устроила Владимиру разнос. Он принял упреки молча и даже повинился. А жестокосердая муза решила, что надо отдохнуть от своего почитателя. Она заявила, что им надо расстаться на два месяца. Ему не будет позволено видеть ее и приходить домой, в Водопьяный переулок, где они тогда жили. У него есть «лодочка» на Лубянке, пусть там и обитает. Владимир условия «затвора» принял. Было 28 декабря, срок наказания истекал 28 февраля. А пока чувствительный и ранимый поэт был лишен даже нормальной встречи Нового года.

В вынужденом уединении он, отверженный, мучается, и ему ничего не остается, как начать писать. Про любимую. Про свои мучения. Вообще про любовь. Он так и назвал получившуюся в итоге поэму – «Про это». Он наполнил ее личным, очень личным – своими переживаниями. Ввел в текст главных героев – себя и ее. Дал точные указания места, где происходят события. И все-таки нередко отстранялся от конкретных ссылок, стремясь выйти на широкий поэтический простор.

Иногда вечером он приближался к запрещенному объекту в Водопьяном переулке. Слышал через дверь веселый шум голосов в квартире. Лиля вела вольную жизнь в свое удовольствие, брала уроки танцев, была поглощена новым романом. Эльзе признавалась, что устала от Володи.

Может возникнуть естественный вопрос: почему Маяковский безропотно принял условия ссылки? Неужели он, успешный и знаменитый, не мог поднять свой мощный голос, повернуться и уйти? Ответ неоднозначен: и мог – и не мог. Всё очень непросто складывалось в его жизни.

За месяц до 28 февраля, окончания срока заточения, ВВ стал вести своеобразный дневник в виде писем к Лиле. Они полны признаний – что соскучился, что хочет видеть ее. И в то же время, в последней записи от 27 февраля, стараясь быть очень мягким, он раскрывает себя внутренне. Это попытка протеста, попытка уйти из-под непрерывного пресса:

Главные черты моего характера две:

Честность, держание слова, которое я себе дал (смешно?)

Ненависть ко всякому принуждению. <…>

Я что угодно с удовольствием сделаю по доброй воле, хоть руку сожгу, <a> по принуждению даже несение какой-нибудь покупки, самая маленькая цепочка вызывает у меня чувство тошноты, пессимизма  и т.д. <…>Надо только не устанавливать для меня никаких внешне заметных правил.

Дневник этот он Лиле не показал. А 28 февраля, по ее предложению, они вдвоем поехали в Ленинград. Она явилась на вокзал за несколько минут до отхода поезда. Они увиделись впервые за два месяца, и сразу же, в вагонном коридоре, Владимир стал читать Лиле свою новую поэму.

А мы вернемся к поставленному ранее вопросу: почему? Попробуем выделить самые существенные моменты в поведении ВВ и его отношениях с членами «семьи».

Маяковский очень боялся одиночества. Родная семья не могла быть для него домом – с сестрами он не ладил (по свидетельству его друга, Н. Асеева), ни они, ни его мать не воспринимали его творчество. В то же время у Бриков всё дышало семейным уютом, и его уважали и ценили, считая гением. Здесь можно было вести высокие беседы об искусстве, сюда не стыдно было пригласить друзей. И все разговоры сводились к главной для него теме, к тому, во что он свято верил: культура прошлого – никому не нужное старьё, а на смену ей должно прийти единственно правильное искусство – футуризм, воспевающий производство и новый, коммунистический быт.

Ярым защитником таких взглядов стал и Осип. Он поддерживал объединения, которые создавал Маяковский со своими единомышленниками – ЛЕФ (Левый фронт искусств), затем Новый ЛЕФ, РЕФ – все они собирались в бриковской квартире, здесь заседали их штабы, и Осип играл в обсуждениях далеко не последнюю скрипку. Он писал программные статьи, в которых подкреплял верность футуристических  взглядов  ссылками на марксистские источники. Грамотный был товарищ. Бывший адвокат из семьи предприимчивого дельца, он после 1917-го сориентировался быстро и в 1920-м вступил в ЧК. Правда, через четыре года его оттуда уволили, но далеко не рядовые чекисты стали частыми гостями в его доме.

Осип Максимович был важен для пролетарского поэта и по другой причине. Маяковский не был силен в грамматике и значительно уступал своему «односемейцу» в широте кругозора. Юрий Карабчиевский в своей очень интересной (хотя и во многом спорной) книге «Воскресение Маяковского» отмечает, что с 1916 года Осип расставлял все знаки препинания и вообще правил новые вещи ВВ, проходя с ним весь путь – от первого обсуждения идеи до последней редактуры и сдачи в печать. Поэт пользовался эрудицией Брика – фактами и цитатами, которые тот ему подбрасывал.

Как это ни странно, Маяковский книг не читал, полагая, что от чтения никакого проку нет. Гостей его кабинета-«лодочки» на Лубянке удивляло отсутствие книг. На вопрос о наличии библиотеки он отвечал, что она у него «общая с Бриком». Так что в определенном смысле «семья» служила для поэта и защитой, и поставщиком фимиама, и ширмой. А хозяйка играла роль музы.

Лиля привлекала Владимира олицетворением чувственного женского начала. В его богатом сексуальном опыте она стояла особняком. Еще в мае 1916 года он посвятил ей стихотворение «Лиличка! Вместо письма», которое начиналось строфой:

 

Дым табачный воздух выел.

Комната –

глава в крученыховском аде.

Вспомни –

за этим окном

впервые

руки твои, исступленный, гладил.

 

А заканчивались стихи так:

 

Слов моих сухие листья ли

заставят остановиться,

жадно дыша?

Дай хоть

последней нежностью выстелить

твой уходящий шаг.

 

Каким-то неясным образом Лиля Брик рифмовалась с восприятием мира Маяковским. Он писал о любви, и это было одновременно и выражением чувства, и неким символом, поднимавшимся над любовью, заряжавшим его творческой энергией. Во всяком случае, что касается чувств, то близкий друг ВВ, поэт-футурист и авиатор Василий Каменский, категорически утверждал: любовь быстро кончилась. Маяковскому, однако, приятно было общество Лили, и, хотя они уже не были близки, в нём порою бурлила ревность. Оснований для этого было более чем достаточно.

Свое кредо его муза выражала с обескураживающим откровением: «Лучше всего знакомиться в постели». Хорошо знавшая ее актриса и режиссер А. Азарх-Грановская заметила в воспоминаниях: «… у нее было, вероятно, очень обостренное половое любопытство». Любила ли она Владимира? Да. Как принадлежащую ей вещь. Она неоднократно заявляла, что как мужчина, Володя ее не волнует. Но он был великим поэтом, и Лиля прилагала все усилия, чтобы оставаться его единственной владелицей, держать его на привязи.

Очевидно, убедившись в его искренности и честности, в его верности данному слову, она выстроила тактику подогрева их отношений. Она играла в доверие, в письмах к нему обращалась тепло – то Володичка, то Щен, то Волосит – с обязательным «целую». А когда он уезжал за границу, нагружала  поручениями – что купить его дорогой музе. Он должен был исполнить, вернуться и доложить. Вот несколькопримеров из перечня 1928 года. Платья шерстяные из самой мягкой материи, «одно очень элегантное, эксцентричное из креп-жоржета на чехле. Хорошо бы цветастое, пестрое. Лучше бы с длинным рукавом, но можно и голое». Чулки разные, тонкие, не слишком светлые. Бусы, перчатки, сумку, духи. Вязаный костюм № 44 темно-синий (не через голову). К нему шерстяной шарф на шею и джемпер, носить с галстуком. Дамские рейтузы, теплые  и тонкие – и многое другое, которое Лиля внесла в записную книжку Маяковского. Ну и, конечно, автомобильчик.

Преисполненный чувства ответственности, Володичка старался подзаработать и выполнить заказ полностью. Для него это означало – угодить Лиле и внести свой вклад в общий дом. Так что он был связан с «семьей» многими узами. Каменский считал, что для ВВ, страстного игрока, имел значение и второй план – существование втроем он мог рассматривать как своего рода игру. Возможно, в этом тоже есть доля истины.

И еще два факта – из будущего, подтверждающие распределение ролей и особенности взаимоотношений.

Осип Брик умрет в 1945-м, и Лиля скажет: «Когда умер Володя – умер он, а когда умер Ося, умерла я». (Что не помешало ей прожить счастливо еще тридцать три года.)

А Андрей Вознесенский вспоминал: «Уже в старости Лиля Брик потрясла меня таким признанием: «Я любила заниматься любовью с Осей. Мы тогда запирали Володю на кухне. Он рвался, хотел к нам, царапался в дверь и плакал»… Она казалась мне монстром…»

Если бы Андрей Андреевич знал историю этой «семьи», он бы не поражался, а сразу понял, что его собеседница лепит очередную легенду. Во-первых, когда Маяковский попал к Брикам, те уже давно не занимались любовью друг с другом. Во-вторых, запереть кого-либо на кухне было никак нельзя, потому что во всем мире кухонные двери не запираются снаружи – за ненадобностью. Так что нет сомнений: Лиля эту сценку сочинила. И цель очевидна – представить себя повелительницей поэта, а его – ее жалким рабом.

Можно предположить, что имелась еще одна причина, почему Маяковский так держался за Бриков. Ездить за рубеж он любил, и никогда у него не было проблем с визой на выезд. В то время как почти все, даже выдающиеся мастера культуры, о загранице даже мечтать не могли. Я уже говорил о связях Осипа. Но вот в 90-х писатель Валентин Скорятин нашел в архиве удостоверение сотрудника ГПУ (бывш. ЧК) за № 15073. Выписано оно было на имя Лили Юрьевны Брик.

И тут мы подошли к важной черте. Маяковский, который обещал в октябре 1929-го быть в Париже, чтобы забрать Татьяну, который до этого 9 раз беспрепятственно выезжал из СССР, столкнулся с невозможностью получить выездную визу.

Нет никаких доказательств, что дорогу ему перекрыли Брики. Но есть свидетельства того, как они всеми силами старались побудить ВВ самому отказаться от поездки. А поскольку это не удалось…

Продолжение следует

Самуил КУР