Владимир Маяковский. Муза и маузер

Продолжение. Начало в №1046

Татьяна Яковлева. Русская парижанка

Слово «жена» из уст Маяковского поразило Татьяну – такого она не ожидала. И тогда он рассказал ей о себе – всё, как оно было, и всё, как оно есть. Начиная с детства. Про отца, который укололся булавкой и умер от заражения крови. После чего семья осталась без кормильца. А Володе было всего тринадцать. Про то, как потом пробивался в жизни – учился в художественном училище, увлекся футуризмом. И про «семейный договор» с Бриками. Рассказал, кто такая Лиля. И что, хотя между ними близости нет, он ее уважает и связан с ней некоторыми обязательствами. При этом слово «жена», конечно же, чисто условное определение для их отношений.

Татьяна всё поняла и приняла. Напряжение исчезло, они снова улыбались друг другу. Выбрали автомобиль – красивый «рено», стального цвета. Володя отправил Лиле сообщение, что ее главный заказ выполнен. А то она уже заваливала его письмами: что случилось? Почему целых три недели не пишешь? Рено снимал все вопросы.

За эти дни он узнал многое о Татьяне. Понятно, какими-то деталями она не делилась, что совершенно естественно для женщины в общении с мужчиной, которого она встретила совсем недавно. Но нам незачем что-либо утаивать.

Татьяна Яковлева попала в Париж в 1925-м. Ей было тогда 19. Она родилась в Петербурге, в старинной дворянской семье, к которой принадлежал, в частности, А.И. Герцен. Отец ее, известный архитектор, по мере получения заказов переезжал с места на место. Так Яковлевы оказались сначала в Вологде, а затем – в Пензе, где Алексей Евгеньевич проектировал городской театр. В 1915-м родители разошлись, отец уехал в Америку. Мать вышла замуж вторично, за антрепренера, человека с солидным состоянием. После революции он остался ни с чем. Голод привел его к истощению, туберкулезу, и в 1921-м он ушел из жизни.

Наступила очередь Тани помочь выжить семье – ей, матери и сестренке. На вокзале и в других местах она читала перед красноармейцами стихи, а знала она их неисчислимое множество – от Ахматовой и Блока до Есенина и Маяковского. Если повезет, за концерт можно было заработать буханку хлеба. Кончились эти выступления сильнейшим бронхитом и опасением, что начался процесс в легких.

Между тем, ее родной дядя, Александр Яковлев, отличный художник, жил в Париже на широкую ногу. Он был в фаворе у знаменитого владельца автоконцерна Андре Ситроена – разрабатывал для него дизайн автомобилей. Танина мама написала ему эмоциональное письмо – девочка может погибнуть, ей необходимо лечение. Не смог бы он забрать ее для этого к себе? Художник, разумеется, сразу же откликнулся. Он обратился к послу СССР во Франции Леониду Красину, с которым был хорошо знаком, а также к своему патрону. Пришлось приложить немало усилий, а Ситроену потратить большие деньги, чтобы уговорить советское правительство выпустить девушку из страны. Так Татьяне удалось вырваться на Запад.

Солнечные ванны на пляже, на южном берегу Франции, следование рекомендациям врачей и хорошее питание сделали свое дело. Здоровье пришло в норму, и Татьяна появилась в парижском обществе, чтобы произвести там фурор. Она была ослепительно красива и, кроме того, совсем не выглядела провинциалкой. Вот что она заметила впоследствии по этому поводу: «Я приехала из интеллигентной семьи вполне начитанной, знающей музыку и живопись барышней. К тому же я не попала в чужой дом, а к бабушке, тетке и дяде, которые меня обожали, когда я еще была ребенком».

Бабушка, между прочим, одной из первых женщин в России закончила математический факультет и писала стихи.

Вокруг Татьяны мгновенно закружился рой поклонников. Благодаря дяде она быстро вошла в круг его общения – а это были сливки художественной интеллигенции, многие из которых встречались в широко известном в Париже салоне Зизи Свирского. Достаточно назвать несколько имен – Ф.И. Шаляпин, художники Михаил Ларионов и Наталья Гончарова, уже знаменитый поэт, драматург и режиссер Жан Кокто, Луи Арагон, Коко Шанель, Сергей Дягилев. Затесался в эту компанию – и в число почитателей русской красавицы – даже нефтяной магнат.

Казалось бы, такие прекрасные условия, такой круг знакомых – живи в свое удовольствие. А Тата стала искать работу. Пошла в киностудию – сниматься в массовке, и первые заработанные деньги отослала в Пензу. Правда, на съемках обожгла глаза. Какое-то время работала фотомоделью – позировала для поздравительных открыток и рекламных плакатов. Потом устроилась в шляпное ателье, хозяйкой которого была тоже эмигрантка, кавказская княжна Фатьма-Ханум Самойленко. И, наконец, поступила в Эколь де кутюр – парижскую Школу моды и костюма. Таким образом, она стала дипломированным модельером женских шляпок: «… я начала делать рисунки шляп и продавала в Америку через «Вог»…»

Тата подружилась с Шанель, и та придумала, как сделать, чтобы красота подруги работала на их общую пользу: стала одевать ее в только что созданные платья. Получился отличный способ рекламировать в обществе свои новые модели. А Татьяну любили все – и за общительность, и за доброжелательность, и за готовность прийти на помощь, порой в самых неожиданных ситуациях. Был, к примеру, такой случай. Жан Кокто поселился в тулонской гостинице в одном номере с Жаном Маре.  Портье доложил, куда следует, явилась полиция нравов и арестовала драматурга. Узнавшая об этом Тата  примчалась в Тулон и с хорошо разыгранным возмущением заявила в полицейском участке: «Как вы посмели арестовать моего любовника?!» Кокто тут же освободили.

Совсем недавно даже кандидатка появилась – работница Госиздата Наталья Брюханенко. Потом она сама признавалась, что не дотягивала до уровня своего гениального друга, не всегда понимала его. К тому же, почуяв неладное, быстренько вмешалась Лиличка и пресекла любые поползновения к возможному серьезному шагу.

И вот – Татьяна. «Ты одна мне ростом вровень…» – написал Маяковский через пару недель. Высокая, длинноногая красавица ни в чём не уступала ему, признанному, прославленному поэту. Не только ей было интересно с ним, но и ему с ней. Казалось бы, всё ее образование проходило в домашних стенах и оборвалось в 12 лет, в 1918 году. Но она не напрасно высоко отозвалась о себе самой. То, что могла дать дочери дворянская семья такого уровня, стоило многих лет обучения в школе. Гувернантка учила ее немецкому, а дома мать и отец говорили по-французски. Поэтому этими двумя языками Таня владела свободно. Ее письма матери свидетельствуют о великолепном владении родным, русским языком. А еще она серьезно увлекалась поэзией, знала наизусть много сотен стихотворений Пушкина, Лермонтова, современных поэтов и даже сама пробовала писать. Неплохо рисовала. А про игру на рояле мы уже говорили.

Но главное, у нее был незаурядный ум. И всё шло замечательно, хотя…

Хотя в тайная тайных поэта затаилась одна душевная рана, которая его мучила. Звали ее Элли Джонс. За день до знакомства с Татьяной, еще ничего подобного не подозревая, он виделся с Элли в Ницце. Виделся не впервые.Начиналась эта история три года назад и разворачивалась на глобальных пространствах.

В1925-м Маяковский задумал совершить кругосветное путешествие. За этим громким намерением скрывалась куда более простая, но желанная цель: попасть в США. Там обитал давний друг – Давид Бурлюк, были и другие знакомые. И вообще, Америка манила. Проблема, однако, заключалась в том, что у СССР и США не было дипломатических отношений, и визу получить было невозможно. Приходилось искать обходные пути.

Владимир Владимирович для начала отправился во Францию. Следующим шагом стал бросок через Атлантику – в Гавре он сел на пароход, направлявшийся на Кубу. Оттуда перебрался в Мексику. А вот дальше дело застопорилось. Бурлюк, обещавший помочь, ничего не смог добиться – не было у него, рядового иммигранта, нужных связей.  И всё же визу Маяковский получил – ее добыл для него Исайя Хургин. Человек этот возглавлял в Нью-Йорке Амторг – советскую организацию, которая занималась торговлей с Соединенными Штатами. Хургин мог многое. Сразу же после знакомства с прибывшим поэтом он выдал ему некоторую сумму – на мелкие расходы. Разработал программу его выступлений и поездок по стране. Более того, поселил его в элитном доме на Пятой авеню, где жил сам.

Хургин, талантливый организатор, обладавший деловой хваткой, имел множество знакомых. Одной из них была молодая модель, Элли Джонс, демонстрировавшая на выставках драгоценности. Исайя поделился с ней: в Нью-Йорк приехал Маяковский – но, добавил он, прошу позволения не знакомить тебя с ним, потому что он любит ухаживать за женщинами. Элли была заинтригована, однако приняла к сведению дружеский совет.

Между тем, к Хургину приехал посланец из Москвы, некто Склянский – начальник треста «Моссукно», недавний помощник Троцкого. В один из дней они вдвоем поехали кататься на лодке по озеру, лодка перевернулась, и оба утонули. В московских газетах написали, что это несчастный случай, в американских – что это политическое убийство.

Маяковский в одночасье оказался в пиковой ситуации – мало того, что все планы рушились, так он еще и остался без денег. Он понимал, что никуда не денешься, это судьба, но он знал также, что судьба иногда приходит по поручению ГПУ. Поэтому он ни тогда, ни впоследствии не комментировал происшедшее.

Через неделю после смерти Хургина бывший работник ARA– американской миссии помощи голодающим во время гражданской войны, а ныне юрисконсульт Амторга Чарлз Рехт устроил коктейль в честь Маяковского. Была приглашена и Элли Джонс. Помня о словах Хургина, она позвала с собой Лидию Мальцеву – оперную певицу и очень красивую женщину, которая считалась признанной покорительницей мужчин. Певица сразу приступила к атаке, но с первой минуты стало ясно, что ее усилия обречены на провал. Между ее подругой и знаменитым поэтом проскочила искра, которую нельзя было не заметить.

Элли Джонс родилась в 1904-м на востоке России, в нынешней Башкирии, и звали ее тогда Елизавета Петровна Зиберт. Отец – из немецких протестантов-меннонитов, переселившихся в Россию еще при Екатерине Великой. Семья владела большими земельными угодьями. Дома говорили по-немецки, кроме того, Лиза свободно общалась на русском, английском, французском. Любила поэзию, была хорошо знакома с литературой вообще.

После революции, потеряв всё, родители бежали за границу. Осели в Канаде, где бедствовали. А юная Елизавета стала работать в Самаре в приюте для беспризорных детей. Потом в Уфе устроилась в американскую гуманитарную миссию. Когда девушка познакомилась с ее начальником, полковником Уолтером Беллом, тот лежал при смерти в тифозном бараке.Елизавета выходила его, и он не только пригласил ее в Москву, в центральное отделение миссии, но и в дальнейшем остался ее другом. А Лиза вышла замуж за сотрудника этой организации Джорджа Джонса и уехала с ним в Америку. Там она превратилась в Элли Джонс.

Семейная жизнь не сложилась. Супруги жили сами по себе. Муж денег не давал. Элли была высокой, стройной молодой женщиной. Благодаря очень красивым рукам, ее взяли рекламировать драгоценности. И в августе 1925-го на вечеринке в Нью-Йорке представили Маяковскому, о котором она слышала еще в России и стихи которого любила. Взаимное чувство вспыхнуло сразу. Вскоре они стали близки – в той самой квартире «от Хургина». Владимир Владимирович, по своему обыкновению, рассказал о себе, о бриковской «семье» и о Лиле.

Однажды Элли была потрясена, случайно прочитав лежавшую на столе телеграмму от «московской жены»: «Куда ты пропал? Напиши, как живешь. С кем ты живешь, неважно. Я хочу поехать в Италию. Достань мне денег». Возникшее в этот момент неприятие Лили и даже страх перед ней остались у Элли на всю жизнь.

Они всюду бывали вместе – на выступлениях и выставках Владимира, возле статуи Свободы и в загородном лагере. Посещали достопримечательности, обедали в дешевых ресторанах. Уже на склоне лет Элли как-то заметила, что Маяковский был самым бедным из ее мужчин. Она не знала, что, при всём при том, он отправил несколько переводов на имя Лили Брик – в сумме около тысячи долларов.

Через несколько недель действие визы закончилось. Элли просила хранить их встречу в тайне. Была толпа провожающих у парохода. Было прощание – наверное, навсегда. И –  быстро расширяющаяся полоса воды между бортом и причалом. На берегу осталась любовь, а в записной книжке – восторженный гимн американской технике, стихотворение «Бруклинский мост». Маяковский вернулся в Москву.

15 июня 1926 года Элли Джонс родила девочку. Ее назвали Патрицией-Еленой, в честь двух крестных. Эти месяцы, после расставания с любимым, были очень тяжелыми для Элли. Она остро переживала разлуку. Потом потеряла работу и комнатку, которую снимала – родить без мужа считалось в Америке тех лет верхом безнравственности. Денег не было, а за роды предстояло платить. Маяковский о своем будущем ребенке еще ничего не знал. В начале 26-го года, не упоминая о беременности, Элли в отчаянии пишет ему письмо: сняла с подругой квартиру, в июне должна на время лечь в больницу, если бы он смог ей чем-нибудь помочь, было бы здорово. Маяковский откликнулся телеграммой, в которой ссылался на «объективные обстоятельства». Денег не прислал, а ведь наверняка, сопоставив даты, понимал, почему она точно знает, когда ей надо будет лечь в больницу.

Прошло два года. В октябре 1928-го «бриковский снабженец» снова оказался в Париже со списком от Лили – что надо купить. Прогуливаясь по одной из центральных улиц, он вдруг увидел знакомое лицо – Лидия Мальцева! Та самая, которая пыталась очаровать его на нью-йоркской вечеринке. Поздоровались, завязался разговор, и Лидия, как о рядовом факте, сообщила:

– Кстати, а Элли с дочкой как раз сейчас отдыхают в Ницце.

О том, что у него растет дочь, Маяковский уже знал. Через день он ее впервые увидел. В Ницце, в гостинице, в снятом им номере, они сидели втроем. Элли рассказывала о себе. Джонс, ее законный муж, находясь в своей Англии, узнал о рождении девочки. Человек благородный, он дал ей свое имя и восстановил с ними отношения. Сейчас Элли ждала английскую визу. Они говорили до ночи, нежданная гроза побудила маму с дочкой остаться на ночь в номере. Элли-младшая уснула, а взрослые продолжали нелегкий и откровенный разговор. Недавняя страсть, казалось, снова вспыхнула с прежней силой, но Элли-старшая сумела ее обуздать. Ради будущего дочери и своего будущего. Она понимала, что пролетарский поэт не станет ради нее эмигрантом, в Америке ему делать нечего. А родить еще одного ребенка от него – сломать себе жизнь. И она не допустила близости.

За три дня в Ницце Маяковский полюбил свою доченьку. Она играла у него на коленях. А потом он вернулся в Париж – и тут же Эльза привела его в приемную доктора, где сидела потрясающая красавица Татьяна Яковлева. Случайно?

Всё в мире переплетено и взаимосвязано. Про то, что один воспримет как удивительную случайность, другой равнодушно заметит: «Ничего особенного» – а третья усмехнется про себя, потому что именно она эту неожиданность устроила. В нашем случае третьей была Эльза. Союз с Триоле расстроился, жить было трудно. Приходилось крутиться – нанизывать на нитку бобы чечевицы или фигурных макарон, и продавать полученное таким образом колье под видом «африканских бус». Поэтому каждый приезд Маяковского становился для нее праздником – пока он был в Париже, она жила за его счет.

В русской колонии французской столицы слухи распространялись быстро, «сарафанное радио» работало без перебоев. Зачем Маяковский поехал в Ниццу и с кем там встречался – об этом Эльзу проинформировали сразу. Для нее новость прозвучала оглушающе: кто знает, что в голове у Володички – насколько долго затянется общение с ним дочки и ее мамы и насколько глубоко его заденет? А вдруг он махнет с ними за океан? С одной стороны, такой поворот событий угрожал бы ей потерей поддержки здесь, во Франции. А с другой стороны, мог бы подорвать положение ее сестры как бессменной музы поэта.

План – как разрубить этот гордиев узел – созрел у Эльзы почти мгновенно. Она хорошо знала своего бывшего любовника – подставь ему яркую молодую женщину, и он на нее клюнет. Беспроигрышный вариант. Так оно и получилось. О том, что задуманная ею эффектная операция на самом деле – серьезный прокол, Эльза поняла уже на следующий день. Вместо того, чтобы ненадолго увлечься, Маяковский влюбился – да еще как! Сообщить о своем провале сестре Эльза никак не могла. В итоге впервые из Парижа в Москву, Лиле Брик, никаких агентурных данных не поступало. И она ни о чём не подозревала.

Теперь каждый день Маяковского был освещен его любовью. Утром он звонил Татьяне домой, и они договаривались, где встретиться вечером. Иногда их видели в компаниях с известными людьми в знаменитых артистических кафе – и знакомые русские эмигранты отмечали, как эти двое удивительно подходят друг другу. Чаще они старались уединиться где-нибудь у парижских друзей. Через две недели Владимир предложил Татьяне выйти за него замуж и уехать с ним в Москву. Она не могла решиться на такой шаг без основательных раздумий. Ее сомнения вызвали бурный эмоциональный отклик у поэта. Последовала бессонная ночь и ее итог – стихотворение, прочитанное любимой следующим вечером. Называлось оно «Письмо Татьяне Яковлевой» и заканчивалось такими строчками:

 

Не хочешь?

Оставайся и зимуй,

и это оскорбление

на общий счет нанижем.

Я всё равно

тебя

когда-нибудь возьму –

одну

или вдвоем с Парижем.

 

Маяковский прочитал его Эльзе и в кругу парижских русских. Он хотел, чтобы все знали о его любви, чтобы слышали обращенный к любимой женщине призыв:

 

Ты не думай,

щурясь просто

из-под выпрямленных дуг.

Иди сюда,

иди на перекресток

моих больших

и неуклюжих рук.

 

Надо заметить, что в эту парижскую поездку Владимир Владимирович отправился как бы в командировку – от «Комсомольской правды» и «Молодой гвардии». Что, естественно, сопровождалось командировочными. Но, в то же время, требовало отдачи – стихов, обличающих буржуазные порядки. Социальный заказ поэт выполнил и несколько таких произведений создал. А кроме этого, еще два,  не предусмотренных договором. О первом разговор уже шел, а второе тоже было посвящено Татьяне – «Письмо товарищу Кострову о сущности любви». Автор отправил его редактору «Комсомолки» Тарасу Кострову, и оно было опубликовано. (Позже в СССР такой женщины – Т. Яковлева – в биографии поэта не существовало, поэтому «Письмо Татьяне Яковлевой» вынырнуло из небытия лишь в 1956 году.)

Маяковский вернулся в Москву 12 декабря 1928 года. Перед тем, как покинуть Париж, он сделал заказ в оранжерее и оплатил его – чтобы каждое воскресенье, утром, Татьяне домой доставляли букет свежих роз от его имени. Карточки со стихотворными посвящениями к букетам на полгода вперед он тоже подготовил заранее. Из Берлина, где была промежуточная остановка по дороге домой, звонил Тане. «Это был сплошной вопль» – писала она потом матери в Пензу. И в том же письме сообщала, что каждый день получает от него телеграммы.

«Письмо Кострову» было опубликовано в январе и вызвало взрыв возмущения ассоциации пролетарских писателей – РАПП. Говорили, что его автор изменяет делу коммунизма тем, что пишет на такую тему. Какая может быть любовь, когда надо делать мировую революцию?! Нет, конечно, пролетарии всех стран должны соединяться – но не в таком же смысле. И по поводу автомобильчика Маяковскому пришлось публично извиняться, хотя в этой затее он играл лишь роль бессловесного исполнителя.

Зато к Лиличке он явился гордый и сияющий. Дело в том, что как раз в это время у нее был бурный роман с известным режиссером кино Львом Кулешовым. Лев катал ее по городу на своем форде. Тогда-то она и загорелась идеей иметь собственный выезд. Владимир Владимирович должен был: а) заработать деньги – довольно ириличную сумму; б) купить на эти деньги машину, удовлетворяющую целому списку особых требований; в) обеспечить ее доставку в Москву. И Волосит (как она его звала) всё это сделал! И теперь он пришел к ней, чтобы поделиться: у него есть возлюбленная – красавица, замечательная русская девушка, и он собирается на ней жениться! Лиля, как член «семьи», наверняка обрадуется за него!

Радость и благодарность Лили, в ответ на признание Владимира, вылились в весьма оригинальной форме: она устроила истерику с битьем посуды. Обвинила Маяковского в измене: до сих пор, с 1915 года, он никому, кроме нее, не посвящал стихотворений. А тут посмел написать любовные стихи какой-то эмигрантке! «… опять в работу пущен  сердца выстывший мотор»! Что это такое?!

Поэт, который обычно каялся перед своей музой номер один, на сей раз ничего не сказал. И это еще больше ее разозлило.

Маяковский обещал Татьяне, что вернется к ней, скорее всего, к маю. А она писала из Парижа матери: «Он всколыхнул во мне тоску по России. <…> Он такой колоссальный и физически, и морально, что после него буквально пустыня. Это первый человек, сумевший оставить в моей душе след».

В его письмах звучала та же тема, только обращенная к возлюбленной: «Я ношу твое имя, как праздничный флаг над городским зданием, и оно развевается надо мной. И я не принижу его ни на миллиметр».

Не только поэт, но и драматург, он работал в это время над своей пьесой «Клоп». Ее сразу же принял к постановке Вс. Мейерхольд. Премьера спектакля прошла с триумфальным успехом. Не дожидаясь отзывов и разборов, Маяковский умчался в Париж, прибыв туда намного раньше, чем планировал. Уже в конце февраля 1929-го он опять в знакомом отеле «Истрия». Эльза успела исчезнуть оттуда. Еще осенью она познакомилась с Луи Арагоном, взаимное чувство оказалось настолько сильным, что она немедленно перебралась в его каморку. Арагон был уже известен как поэт, но всё еще беден, как церковная мышь.

Два месяца Владимир и Татá почти не расставались. Татьяна в письме просит извинения у мамы за то, что пишет крайне редко: «В.В. забирает у меня всё свободное время». Их любимое место – небольшой ресторанчик «Гранд шомьер» на Монпарнасе. Они часто ходили в кино – в СССР французские и американские фильмы не показывали. На выходные уезжали на атлантическое побережье. Владимир уговаривал Татьяну стать его женой и уехать с ним в Советский Союз. Временами она была близка к тому, чтобы согласиться.

Только раз  Маяковский отлучился из Парижа на три дня. Об истинной цели этой поездки Татьяна ничего не знала. А ему очень хотелось еще раз увидеть свою дочь. Он заранее договорился с Элли через ее сестру, что они приедут в Ниццу. Но что-то не сработало, и они разминулись во времени. Была, правда, еще одна существенная причина отправиться на юг Франции – рядом Монте-Карло с его знаменитым казино. Заядлый игрок, Маяковский вскоре очутился за игорным столом в надежде сорвать крупный куш. Деньги, которые он щедро тратил и на свою возлюбленную, и на Арагонов, почему-то растаяли с поразительной быстротой. Увы, ему не повезло, он проиграл и те жалкие франки, которые еще оставались.

На его счастье,  он случайно встретил на улице старого знакомого, Юрия Анненкова. Занял у него тысячу франков. А заодно спросил, когда тот намерен вернуться в Москву. Анненков ответил: никогда. Потому что он хочет остаться художником. Маяковский помрачнел и произнес хриплым голосом: «А я – возвращаюсь… так как я уже перестал быть поэтом…» Его многое разочаровало на родине, он признался в этом не только другу, но и женщине, которую любил. В то же время дома его ждали творческие замыслы, которые необходимо было воплотить в «строчки и другие добрые дела». Они договорились с Таней, что он уедет ненадолго – не позже октября он снова будет в Париже для решающего события в их жизни. В конце апреля, расставаясь на вокзале, они сказали друг другу: «До встречи!»

Продолжение следует

 

Самуил КУР