Виктор Варшавский. Точки предбиографии и биогра-фии

К 90-летию со дня рождения

Но, задумавшись о чем-то, я пропустил арку, ведущую во двор, и оказался у парадной, расположенной в том же доме почти на углу с набережной Фонтанки. В 1970–1980-х здесь размещался вычислительный центр Института социально-экономических проблем (ИСЭП) АН СССР, и, как сотрудник этого института, я многократно бывал в ВЦ. Однако, еще не до конца осознав этот факт, не задумавшись, зачем и почему, я знал, что буду писать о руководителе Центра Викторе Варшавском. Рассказ о сильном, увлеченном, постоянно настроенном на новое ученом, много сделавшем в разных направлениях компьютерной математики, об одном из пионеров создания искусственного интеллекта и одаренной многими талантами и чувствами личности может быть интересен многим.

Сначала я подумал, что желание написать о Викторе Варшавском возникло у меня случайно, но, обратившись к «Википедии», чтобы уточнить годы его жизни, еще раз убедился в том, что ничего случайного в мире нет. Статья начинается так: «Виктор Ильич Варшавский (23 февраля 1933, Ленинград – 3 января 2005, Тель-Авив, Израиль) – советский кибернетик, профессор, доктор технических наук, сыграл большую роль в становлении кибернетики и искусственного интеллекта в СССР». Значит, какая-то сила подсказала мне, что есть значимый повод вспомнить его и написать о нем.

В некрологе, написанном группой его настоящих друзей (я знал некоторых из них), сказано: «Как ему удавалось синтезировать изящные базовые, типовые схемы в стандартном базисе – это загадка. Применение формальных методов в подавляющем большинстве случаев не позволяло воспроизвести оригинал…» По мнению его друзей, В.И. Варшавский был экстраординарной фигурой и в общечеловеческом плане. Он имел громадное количество друзей и знакомых, которые любили и почитали его. Всё верно, однако и сам Варшавской был загадкой. Не могу сказать, что он был человеком из прошлого или будущего, было в нем и то и другое, но прежде всего он жил в своем собственном, уникальном времени, не во всем сбалансированном с внешним социальным временем.

Еще не определившись с содержанием и планом текста о Варшавском, я продолжаю читать «Википедию»: «Отец – писатель-фантаст Илья Иосифович Варшавский, мать – Луэлла Александровна Варшавская (урождённая Краснощёкова). Внук первого председателя правительства, Совета министров и Министерства иностранных дел Дальневосточной Республики Александра Михайловича Краснощёкова». То, что отец Виктора Варшавского – автор большого числа читаемых научно-фантастических рассказов, мне было известно еще до знакомства с Виктором, от него я слышал имя мамы – Луэлла, но не больше. Все изложенное ниже о семье Варшавского я узнаю только сейчас. Узнаю и удивляюсь.

Не думаю, что лишь уникальность имени мамы подтолкнула бы меня к поиску биографической информации о Викторе Варшавском, но от слов о деде и ДВР пахнуло революционным жаром 1920-х и сразу возникло желание побольше узнать о нем. Не выходя из «Википедии», читаю об Александре Михайловиче Краснощекове (Абрам Моисеевич Краснощёк): «В 1898 году был арестован, в ссылке в Николаевске (ныне Николаевск-на-Амуре) впервые лично встретился со Львом Троцким». И еще: «В период борьбы за создание ДВР проводил линию Ленина и ЦК РКП и, по словам Ленина, «едва ли не он же всё и организовывал». И кратко о дочери: «В Америке женился. Родилась дочь Луэлла. Жена отказалась ехать в Россию, а дочь, наоборот, поехала. После ареста отца Лиля Брик взяла дочь на воспитание».

Это не совсем верно: жена Краснощекова, мать Лоуэллы и бабушка Виктора Варшавского, Гертруда Борисовна Тобинсон, член компартии США, вернулась с семьей в СССР, но в 1922 году вместе с семилетним сыном уехала в США. Причиной этого был роман мужа с Лилей Брик. Позже она вернулась в СССР и работала заведующей библиотекой книг на иностранных языках Президиума АН СССР.

Теперь следовало хоть немного узнать о предках по отцовской линии. И здесь опять первая помощь от «Википедии». В статье об Илье Иосифовиче, отце Виктора, указано, что его отец, Иосиф Викторович Варшавский, был выпускником Цюрихского политехнического института, инженером по тепловым двигателям, а мать, т. е. бабушка моего героя, была переводчицей, состояла в секции переводчиков Союза писателей и была тетей Риты Райт-Ковалевой, в переводах которой к советским читателям впервые пришли Генрих Бёлль, Франц Кафка, Джером Сэлинджер, Уильям Фолкнер, Курт Воннегут и другие классики мировой литературы. Еще не зная того, что обнаружится за этими словами, я понял, что предбиография Виктора Варшавского расположена в интереснейшем, богатом историко-культурном пространстве, ведь все названные люди запрограммировали его генетику, а значит и многие свойства его восприятия мира, его темперамента, и все это должно было проявиться в его поведении и составить основу его биографии.

Следовало приступить к привычному делу – прочесыванию интернета. Очень быстро нашелся незавершенный текст автобиографии Виктора Варшавского, названный им «Поток сознания». Он начинается так: «Я не хочу начинать мои воспоминания словами: “Я происхожу из знатного, но ныне одряхлевшего рода. Дед мой по материнской линии, Краснощеков Александр Михайлович, президент Дальневосточной Республики…”. К слову придется – расскажу. Посмотрим, куда нас вынесет этот поток» [1, с. 5].

И почти сразу «поток сознания» проявился в словах Виктора Варшавского о дедушке по линии отца: «В Цюрихе он познакомился с моей бабушкой, Кларой Ильиничной Гинзбург <…>. Бабушка была гуманитарием, знала много языков – немецкий, французский, болгарский, чешский и еще вроде бы какие-то. Она переводила на русский Мопассана, Келлермана и других авторов, была членом секции переводчиков Союза писателей СССР. <…>. У бабушки была сестра Эмилия Ильинична, у которой была дочка Рита, известная переводчица Рита Райт, но это так, к слову пришлось, хотя потом понадобится мне, чтобы объяснить, как мой папа познакомился с моей мамой и откуда взялась еще куча моих знакомств, например, каким образом я в Париже попал на обед в дом Эльзы Триоле и Луи Арагона на Рюе-де-Варроне» [1, с.7].

Закончу цитирование заметок Виктора о своей родне фрагментом его воспоминаний, в котором упоминается его бабушка, жена А.М. Краснощекова. Сдав вступительные экзамены в Ленинградский институт точной механики и оптики лучше всех других абитуриентов и думая, что он уже студент, Виктор вместе с приятелем решил съездить на пару дней в Москву: «Чего мы делали в Москве, я точно не помню, помню только, что гуляли по Москве с моей троюродной сестрой Маргаритой Ковалевой, дочкой Риты Райт, и ее подругой, дочкой детской поэтессы Агнии Барто, которую (дочку) называли просто Бартошка. <…> Ночевал я у моей бабушки со стороны мамы, Гертруды Борисовны Тобинсон, бывшего члена американской компартии, ныне заведующей библиотекой иностранных языков Президиума Академии наук СССР. Жила она в маленькой комнате в коммунальной квартире на Чистых Прудах, вернее, в Потаповском переулке. В квартире жила еще Ядвига Генриховна Дзержинская с двумя дочерьми, Зосей и Ядей. Была она двоюродной сестрой железного Феликса, но жила скромно вроде бы в силу своего уголовного прошлого. Правда, после 1953 года она превратилась в жертву политических репрессий» [1, с. 17–18].

Обыденные слова Виктора Варшавского «но это так», приведенные выше, – от богатства контекста его жизни, в действительности в этих крошечных осколках автобиографического текста – ядро его предбиографии, насыщенной редкостями. К сожалению, поток сознания больше не выносил Виктора в эту нишу его сознания. Возможно, он оставлял рассказ о предках на будущее, но не успел…

В примечаниях к тексту автобиографии, сделанных редактором и другом Варшавского Леонидом Розенблюмом, отмечено: «На этом воспоминания В.И. Варшавского обрываются. Я уверен, что он бы мог рассказать множество всяких интересных и поучительных историй и тем самым в некотором смысле увековечить свое имя (к чему он, правда, никогда не стремился). Не только смертельная болезнь помешала ему осуществить свои планы. Просто он не мог до последних своих дней прекратить свою научную деятельность, а сочетать ее с написанием мемуаров было выше возможностей. Жена В.И. Варшавского Наталья пыталась даже заставить его наговорить следующие эпизоды на видеокамеру, но он выдержал только 10 минут и опять засел за свой письменный стол. А жаль. До слез. Я надеюсь, что эти мемуары прочтут не только его ученики, коллеги, друзья и внуки, но и многие не относящиеся к этим категориям люди, которым наверняка будет интересно войти в “творческую кухню” выдающегося ученого, инженера и яркого человека, которым был Виктор Ильич Варшавский» [1, с. 56].

Всматриваясь в прошедшие годы и события, я вдруг обнаружил, что в своей жизни я должен был встретиться с Виктором Варшавским. Прочитав еще в школе ряд популярных книг, я связал именно с математикой развитие кибернетики и теорию автоматов и решил: если поступлю на математико-механический факультет ЛГУ, то стану заниматься кибернетикой. У меня получилось осуществить задуманное, но продвижение к кибернетике проходило в какой-то очень широкой области, которую я сам для себя интуитивно определял. Посещал теоретические семинары, думал, что буду исследовать кибернетические модели поведения человека.

Варшавский не учился и не преподавал на математико-механическом факультете, но либо на одном из семинаров, либо от кого-то из студентов я услышал эту фамилию. Следующий шаг к нашему сближению был сделан в 1963 году. Моя девушка, Людмила Поваркова, тоже студентка матмеха, через год ставшая моей женой, проходила стажировку в Ленинградском отделении Математического института (ЛОМИ) АН СССР, там же она несколько лет работала после окончания университета. Часть отделов и лабораторий ЛОМИ размещалась именно в том здании на Чайковской улице, у дверей которого я остановился в моей мысленной прогулке. Коллектив сотрудников был небольшим, все знали друг друга, так что иногда жена рассказывала о Викторе Варшавском. Конечно, я приходил к ней на работу, но не помню, встречался ли я с ним.

Прошло еще немало лет, и в 1975 году по инициативе партийных верхов Ленинграда разрозненные академические организации города были собраны в Институт социально-экономических проблем (ИСЭП) АН СССР. И вот тогда я оказался в одном институте с Варшавским: он руководил вычислительным центром, я работал в социологическом отделе. Мы узнавали друг друга в процессе совместной работы: математики создавали программы для обработки результатов социологических исследований.

Виктору было 42 года, он уже несколько лет был доктором наук и автором большого числа публикаций. Он был среднего роста, комплекцией и походкой напоминал борца полулегкого веса, в студенческие годы он был кандидатом в мастера по классической борьбе. Еще запомнилось, что он постоянно курил. Я был на восемь лет моложе, моя кандидатская диссертация была давно защищена, и я разрешал себе не спеша искать свою исследовательскую тему. Наши отношения были ровными, но на удалении. Все резко изменилось за несколько дней в конце сентября 1975 года. Возможно, профессор В.А. Ядов, руководивший в нашем институте отделом социологии, попросил меня и Виктора Варшавского принять участие в небольшом семинаре по обработке социологической информации, организованном вычислительным центром Тартуского университета. Я много раз там был, знал многих эстонских социологов и, конечно, с радостью собирался отправиться туда. Оказалось, что и Виктор Варшавский готов к этому. У него были добрые отношения с эстонскими кибернетиками, но в Тарту, по-моему, он не был.

С собою Виктор пригласил своего аспиранта или стажера Арчила Заболотного, который лихо водил «Волгу», подаренную ему сестрой, жившей постоянно в Англии. Мы выехали из Ленинграда около 5 вечера, надеясь через пять-шесть часов приехать в городок Кяэрику вблизи Тарту, где должен был на следующий день начаться семинар. Без приключений мы добрались до Нарвы, купили там все необходимое для доброго ужина, дорогу нам скрашивала кассета с записями Синатры, которого раньше я не слышал. Зато теперь, слушая Синатру, я мысленно возвращаюсь к той поездке.

Вторая часть дороги оказалась не столь гладкой. Иногда мы ехали в плотном тумане, тогда Виктору или мне приходилось идти метров 200–300 с фонарем перед машиной. Несколько раз мы сбивались с пути, не замечали дорожных знаков. До университетской спортивной базы в Кяэрику мы добрались в полной темноте, административное здание было уже закрыто, но к дверям было прикреплено письмо с номером домика, в котором нам была приготовлена комната. Спать удалось лечь в середине ночи, а рано утром включилось радио, говорили по-эстонски, но мы поняли: это про нас. Мы распознали знакомые слова: «автомобиль» и «Волга».

Арчил вскочил и выглянул в окно. Оказалось, что в темноте он запарковал машину на клумбе. Через пару минут мы заметили, что к нам идет разбираться какой-то человек. Что попытались бы сделать многие? Убрать со стола следы вечера с выпивкой и быстро принять вид ученых. Виктор Варшавский нашел другое решение. Он набрал воду в пустую бутылку из-под водки и приветствовал входившего мужчину как давнего друга, затем пригласил представителя администрации выпить и позавтракать вместе с нами. Мужчина отказался от ранней выпивки, но, увидев наше дружеское к нему расположение, вежливо попросил владельца «Волги» перепарковать машину и пожелал хорошего дня.

Сейчас, читая «Поток сознания», я понял, что Виктор уже бывал в схожей ситуации, но с более крутым сюжетом.

Катаясь с друзьями на лыжах в поселке Комарово под Ленинградом, он неудачно прыгнул с небольшого трамплина. И далее: «Одна лыжа сломалась, а вторая выдержала, но зато сломалась нога. Скорая помощь привезла меня в больницу в Зеленогорск. Было воскресенье, рентген не работал, и дежурил терапевт. Со словами: «Ну, этот вывих я сейчас вправлю» врачиха, как выяснилось позже, сломала мне ногу еще в двух местах и вывихнула в другую сторону. В результате на следующий день мне правили ногу в Институте травматологии и ортопедии шесть часов, месяц я провел в институте и еще два месяца пролежал дома.

В палате нас лежало шесть человек, все накрепко прикрепленные к кроватям разными приспособлениями, грузами, устройствами, которые мы называли катапультами и т. п.

23 февраля, в День Красной армии, справляли день моего рождения. Друзья пронесли мне пару бутылок коньяка. Мы попросили ходячих больных из другой палаты хорошенько вымыть нам утку. В нее налили коньяк, поставили ее под кровать, достали мензурки и после ужина начали праздновать.

Через некоторое время в палате появилась нянечка.

– Ребята, я ухожу домой, давайте вынесу утки.

– Мою не надо.

– Нет, давай вынесу.

– Лучше я выпью.

Я взял утку и начал из нее пить. Нянечка выпучила глаза и выскочила из палаты. Поскольку мы уже были выпившими, то не обратили на это особого внимания. Однако через несколько минут в палату вбежала целая команда медсестер во главе с дежурным врачом со шприцом наперевес. Нянечка сообщила, что в пятой палате больной чокнулся и пьет из утки мочу. Ни до, ни после я никогда не был так близко от психушки» [1, с. 16].

Вернусь к поездке в Эстонию. Участников семинара было немного, человек 25–30, я не помню, с какими темами мы выступали, но в столовой, во время обеденного перерыва, и в непременной сауне отношение к нам было профессиональным и дружеским. В сауне Варшавский стал центром внимания, даже немного потеснив знатока анекдотов Лео Выханду, математика и профессионального игрока в бридж. Но победила дружба.

Других поездок и долгих дружеских посиделок с Варшавским у меня не было, но если я оказывался в ВЦ, то старался заглянуть в его кабинет, и иногда наш разговор затягивался надолго. Во всяком случае, в «Потоке сознания» я встретил ряд историй, которые мне известны в его устном исполнении. Вот как в «Потоке сознания» он объяснял, почему начал писать автобиографические записки: «И, наконец, последнее “почему”. Я очень люблю рассказывать истории из своей жизни и из жизни своих знакомых. Часть из них стали устной традицией в моем круге общения, и многие приятели говорили мне: “Запиши”. Наверное, я созрел для того, чтобы все это записать. Можно было бы, конечно, отложить все это до настоящего выхода на пенсию, но кто его знает, можно и не успеть» [1, с. 3].

Расскажу одну историю из жизни Виктора Варшавского в Англии, которую, возможно, он не успел описать, хотя ее героиня, Барбара, представлена в начале автобиографического повествования. Он и Барбара были соседями по общежитию, в котором жили приезжавшие в университет на несколько недель студенты и преподаватели. Барбара была преподавательницей английского языка для американцев, Виктор совершенствовал свой английский. Как-то он решил подшутить над Барбарой, которая поначалу стремилась подчеркнуть, что она настоящая английская леди. Он купил банку консервов для собак (денег было мало, и сам он их уже попробовал), зажарил содержимое банки с луком и картошкой, потушил слегка и пригласил Барбару. Когда почти вся сковорода этого жаркого была съедена, Барбара попросила поделиться рецептом. Рассказав о мясе, луке и картошке, он в конце истории предъявил ей консервную банку… На несколько дней их отношения были испорчены.

Вообще, начав читать биографические заметки Варшавского, я думал, что окажусь в интересующих меня описаниях семейных преданий. Но почти сразу понял, что на многое рассчитывать не приходится. На пятой странице повествования было сформулировано авторское кредо: «Маяковский свою автобиографию начал фразой: “Я – поэт. Этим и интересен”. У меня другая ситуация. Я инженер, и подробности моей жизни круто перемешаны с подробностями моей инженерной деятельности. Поэтому, быть может, многие страницы этих записок, связанные с моей профессиональной деятельностью, не будут интересны всем. Ну, что поделаешь: “Я – инженер и этим (не)интересен”. Кому как» [1, с. 5].

Возможно, упоминание Маяковского было началом клубка воспоминаний Варшавского о маме, которая, как сказано выше, одно время жила в семье Осипа и Лили Брик. Но в дальнейшем эта тема не получила развития. Тем не менее очевидно, что в семье Виктора отношение к этим действительно историческим личностям было особым. Приведу несколько отрывков из эссе Луэллы Александровны Варшавской, содержание которых, уверен, неоднократно слышал Виктор. Сначала Луэлла обращалась к старшим по имени и отчеству, но потом ей, видя, что она путается в отчествах, было разрешено обращаться просто по имени.

«Когда приезжал Володя (на дачу в Пушкино), он привозил мне семь плиток шоколада № 12 – на каждый день по плитке.

<…> В один из первых дней моей жизни на даче Лиля сказала мне: «Тебе будут говорить, что я целуюсь со всеми под любым забором, ничему не верь, а сама меня узнай».

Я узнала ее и знаю, что она самая замечательная женщина на свете, да мне ничего плохого про нее и не говорили.

Володя в шахматы не играл, а играл в поддавки и шашки. Раз он проиграл мне куклу и на другое же воскресенье привез мне небольшую куклу с закрывающимися глазами. У куклы оказались плохие волосы, и Лиля отдала ее в мастерскую, где ей сделали косу из настоящих волос.

Квартира на Гендриковом была очень маленькая, и Володе там было тесно. Встав утром, он в пижаме с полотенцем через плечо, что-то бормоча или даже напевая, шел принимать ванну или душ.

В ванную Володя должен был пройти через столовую, и там ему мешали стулья, поэтому в столовой стоял грохот, пока Володя их переставлял.

Утром ставили самовар, и после чая все расходились по делам. Если Володя работал дома, он много ходил по столовой и своей комнате, все время переставляя стулья и бормоча, а иногда он закрывался у себя в комнате.

Я совершенно не помню, откуда пошло выражение “мы все под Кисой ходим”, но оно точно выражает отношения на Гендриковом. В доме Лили, Оси и Володи все очень заботились друг о друге, уходя, оставляли записки. Лиля всегда подписывалась рисунком – силуэт кошки, а Володя – Щен, с соответствующим рисунком. Всегда должно было быть известно, где кто, а главное, когда вернется домой, чтобы не беспокоились. Всегда было известно, кто что любит из еды, и ножку от курицы получали я и Ося по очереди; это строго соблюдалось, особенно если курица была на два дня».

Вадим Смоленский, отец внуков-близнецов Виктора Варшавского и автор содержательного эссе о нем «Кремниевый Моцарт», вспоминает: «Восьмидесятилетняя Луэлла Александровна Варшавская (БД: дома её все звали Люлей) жила воспоминаниями. Воспоминания были ее упоением, ее коньком, ее миссией – она хотела донести до людей все, что знала и помнила о незаурядных личностях, с которыми ее сводила судьба. С ней встречались историки и биографы, брали интервью журналисты, снимало телевидение. Очень хорошую телепрограмму сделал о ней Вениамин Смехов. <…> Понятно, что интервьюеров более всего интересовали подробности о треугольнике Лиля – Ося – Володя. Увы, в люлиной трактовке их отношений не было ничего жареного. Напротив, она подавала их в исключительно возвышенном ключе:

– Они все были такие хорошие! Они все так друг друга любили! Если бы вы только знали!

Люля ревниво относилась к своей роли последней свидетельницы романа века. <…>.

Ее квартира напоминала музей. На самом почетном месте висел фотопортрет Лили Юрьевны в профиль. В отличие от большинства других ее фотографий, она выглядела на нем красавицей (впрочем, самой Лиле Юрьевне, по словам Люли, этот портрет активно не нравился). Помню, как Люля сказала своим трехлетним правнукам:

– Знаете, кто это? Это моя мама» [2].

Я все время старался держаться в рамках, обозначенных заголовком этого рассказа – предбиография и биография Виктора Варшавского. Теперь хотелось бы немного сказать о его постбиографии, т. е. о том, чем он будет интересен в будущем, точнее что из сделанного Варшавским и актуальное сегодня надолго останется в истории развития кибернетики. Во-первых, полагаю, что это непременно будет, во-вторых, укажу, какая часть научного и инженерного наследия Варшавского будет привлекать внимание исследователей и изобретателей будущего.

Очевидно, речь идет об «асинхроннике», о создании электронных схем, устройств, не требующих «часов», поскольку такие электронные схемы самосинхронизируются. Варшавский страстно, самозабвенно исследовал эту проблематику последние три десятилетия жизни, им и его учениками написаны книги, ставшие учебниками новых поколений «асинхронщиков». В 1988 году он был награжден Золотой медалью ВДНХ за лучший проект по микроэлектронике; в 1998 году стал победителем конкурса на лучший доклад на международном симпозиуме ICSC/IFAC по вычислениям на нейронных сетях, проводимой компанией «Сименс»; в 1993–2000 годах – профессор, заведующий лабораторией проектирования искусственного интеллекта в Университете Айдзу-Вакамацу, Япония; в 2002–2003 гг. заведовал отделом логического управления в Бней-Брак, Израиль. В СССР им получено более 120 авторских свидетельств на изобретения.

При этом – никакой звездности и тот же смелый юмор. Летом 1991 года, незадолго до путча ГКЧП, на фуршете в гостинице «Прибалтийская» вице-президент крупной зарубежной фирмы доверительно сказал Виктору:

– Мы скептически относимся к инвестированию в научные исследования. За последнее время мы инвестировали 500 миллионов франков и получили нулевой результат.

– Напрасно, – парировал Варшавский. – Вы могли бы инвестировать в десять раз меньше в советскую науку и иметь тот же самый результат!

Получив почетный знак «Изобретатель СССР», он моментально отреагировал на это событие, произнеся фразу: «Оказывается, я изобрел СССР!»

Постараюсь в заключение поделиться одной историко-культурологической рефлексией, возникшей при чтении материалов о Викторе Варшавском и, возможно, помогающей глубже понять его личность.

Мне кажется, что во всем творчестве Виктора Варшавского, в легкости, с которой он открывал сложные механизмы работы электронных устройств, справедливо видеть нечто схожее с моцартовской интуицией.

Первым это заметил не я, а Вадим Смоленский в названных выше его заметках «Кремниевый Моцарт». Приведу полностью его слова: «Вольфганг Амадей Моцарт, каким он предстает в трагедии Пушкина или фильме Милоша Формана, замечателен не тем, что пишет музыку. Для родившегося Моцартом музыкой может стать все что угодно, вплоть до цифровых электронных схем. На шестидесятилетнем юбилее Варшавского один восторженный гость, толкая речь о разностороннем даровании юбиляра, сравнил его с Леонардо да Винчи. Наверное, оправдана и такая параллель. И все же сравнение с Моцартом видится мне куда более точным. Потому что моцартианство перло из Ильича в самых невообразимых количествах. Оно перло из него ежесекундно – и в серьезных вещах, и в мелочах. Вся его жизнь была сплошной “Волшебной флейтой”» [2].

Прочитав текст Вадима Смоленского, я зафрендился с ним в фейсбуке, поблагодарил его за содержательный и чувственно точный портрет Виктора и узнал, помнят ли его сыновья своего деде. Оказалось, что Илья – биолог, работает в Швейцарии, а Андрей – математик, преподает на математико-механическом факультете СПбГУ. Я увидел в этом интересное кольцо в траектории развития многопоколенной семьи Варшавских. Ведь прапрапрадедушка близнецов познакомился с их будущей прапрапрабабушкой в Цюрихе, а их дедушка – Виктор Варшавский – думал о поступлении на матмех ЛГУ, но его предупредили, что туда ему пути нет, как замечал Виктор: «Этот путь был обрезан на седьмой день жизни».

Внуки – это часть постбиографии Виктора Варшавского, конечно, накануне его 90-летия интересно задуматься, какoй она будет. Мне представляется, долгой и содержательной.

Литература:

1. Варшавский В.И. Поток сознания

https://is.ifmo.ru/important/_potok.pdf.

2. Смоленский В. Кремниевый Моцарт (Памяти В.И. Варшавского)

http://www.susi.ru/km/

Борис ДОКТОРОВ