Вера и Любовь
Сретенка… Теплое, уютное словечко.
И Сретенские переулки – каждый со своей душой и очарованием внутренних дворов, которые ар-ками соединены с улицей.
И, конечно, Сретенский бульвар, и дальше – Чистопрудный.
А если пойти направо по Мясницкой, то уже через полквартала налетает волна одуряюще-прекрасного запаха свежемолотого кофе.
Значит, уже совсем рядом – китайская пагода знаменитого магазина «Чай-кофе».
Там меня как-то посетило фантасмагоричное видение – в магазин вошла девушка в зеленом плаще, высоких зеленых сапогах и кожаных зеленых перчатках.
В руках она держала зеленый зонт, а на ее плече, не выбиваясь из общей гаммы, болталась зеленая сумочка.
Девушка подошла к прилавку чайного отдела и спокойно сказала:
– Зеленый, пожалуйста.
В начале 80-х я снимал комнату в Печатниковом переулке.
Несколько домов в округе были известны как «дома НКВД».
В них доживали свой век вышедшие в тираж чекисты-пенсионеры.
Сестры Вера Матвеевна и Любовь Матвеевна жили вдвоем в большой 5-комнатной квартире.
Обе уже давно были на пенсии, обе всю жизнь прослужили в центральном аппарате на Лубянке.
Старшая, Верочка, со смазанной после инсульта речью, слегка подволакивала ногу и была полной противоположностью активной энергичной Любаше.
На работу Верочку в 39-м принимал лично Лаврентий Палыч.
Сказано было с причудливой смесью интонаций человека, гармонично колебавшегося вместе с линией партии.
Однажды Верочка была замужем.
Это событие не оставило ни детей, ни сколько-нибудь глубокого следа в ее душе и памяти.
– Он был враг, – коротко прошамкала она, облизывая ложечку душистого земляничного варенья, и я подумал, что наверняка бдительная девушка сама разоблачила своего любимого.
У Любаши опыта замужества не было, но, судя по горящему глазу, не вся ее жизнь без остатка была отдана беззаветному служению госбезопасности.
– Мальчики нас не забывают, – приговаривала она, – забегают иногда, с праздниками поздравляют.
Одного такого мальчика с мелко трясущейся головой в белом облачке волос и тяжелым слезящимся взглядом я видел как-то мельком.
Бывшими чекисты не бывают, и Любаша в пределах квартиры установила за мной наружное наблюдение.
Видимо, с годами навыки скрытого сыска были утрачены – она громко прикладывалась ухом к замочной скважине или просто в любое время врывалась в комнату (без стука, разумеется) с каким-то не терпящим отлагательства вопросом – что-нибудь вроде «как пройти в библиотеку?».
Нужно было принимать меры.
Природное человеколюбие взяло верх – идея установки капкана на пороге комнаты была мною решительно отвергнута.
Навесил крючок. Любаша билась о дверь всем телом и грозилась взыскать за порчу имущества.
Привод кого-либо в гости превращался в общевойсковую спецоперацию со всеми сопутствующими элементами – разведкой боем, определением путей отхода и отвлекающими маневрами.
Верочка из своей комнаты выходила редко и опасности почти не представляла, а вот Любаша находилась одновременно всюду и потому подлежала нейтрализации.
Одна из блестяще проведенных операций…
Звонок телефона. Любашин топот по коридору…
– Алё? Слушают вас.
– Что там у вас происходит?! – голос в трубке принадлежал члену группы поддержки, звонившему из ближайшей будки. – Вы заливаете нижнюю квартиру.
– А? Каво? Хто говорит?! – заполошно прокричала ответственная квартиросъемщица.
– Заливаете, говорю! Это сантехник, я у ваших соседей снизу.
– А у нас сухо! – снова выкрикнула Любаша.
– Видимо, скрытая течь, – определил проницательный «сантехник». – Значит, слушайте внимательно. Вы сейчас должны войти в ванную и перекрыть вентиль. Я тут все проверю и постучу по трубам, тогда можете открыть. Ждите в ванной, очень важно открыть вентиль сразу после стука.
Любаша, для которой, как и для большинства советских людей, сантехник был безусловным начальством, приказы которого не обсуждаются, беспрекословно выполнила распоряжение.
И пока она профессионально дожидалась стука, путь от входной двери до моей комнаты был открыт.
Поначалу сестренки были восприняты мною, как подарок небес. Вот, думалось, сейчас я все узнаю.
В те времена меня безумно интересовало все, связанное с историей деятельности органов.
Собирал информацию по крупицам, рыл землю в поисках свидетельств, читал Авторханова, Солженицына, пытался проследить судьбы жителей Дома на набережной…
Это сейчас безотказный «Гугл» без лампы в морду и иголок под ногти мгновенно и радостно ответствует на любой вопрос, а тогда…
Тогда без особого допуска невозможно было получить в библиотеках никаких старых газет, и я, напропалую используя личные связи, часами просиживал в читалке с подшивками газет за 37-й, 40-й, 53-й…
Надежда на моих чекисток оказалась совершенно пустой: железная выучка, ноль информации.
Однажды я попробовал их напоить. Старушки лихо хлопнули по полстакана водки и размякли…
– Куда делся Поскребышев? – приступил я к допросу.
(Не то чтобы меня как-то особенно волновала его судьба… Но он был единственным, кто был рядом со Сталиным все 30 лет, был его тенью. Заведовал Особым сектором, Секретным отделом и бесследно исчез без каких-либо упоминаний в прессе сразу после смерти Хозяина.)
– Он на шём-то па-га-рел, – выдала Верочка и перестала реагировать на внешние раздражители, а Любаша прикинулась девочкой-дебилом и заговорила о грибах.
Кремень…
Замечательное было время.
Послеолимпийская Москва стала чуть раскованней и легкомысленней, блестящими спектаклями и актерами искрились театры, а мне было 26.
И голос кукушки на бульваре вызывал где-то на уровне живота тревожное и радостное чувство…
Валерий АЙЗЕНШТЕЙН
