Вечерний звон

Я набрал в таз теплой воды. Холодной воды не было с мая: в кране или кипяток, или нет совсем. Потом тщательно промыл замусоленный DVD-диск, протер его и зарядил в проигрыватель. Постанывая от удовольствия, раcшматовал ослепительно пахнущую, прямо со льда, корейку, накидал ее в тарелку и поставил возле кресла. Для здоровья отрезал два листика шпината и положил их рядом, чтобы не смешивать. Подвинул телефон поближе. C удовольствием опустил распаренные ступни в таз c теплой водой. Беру слегка влажный шмат корейки, нажимаю Play и раскрываю рот. Зазвонил домашний телефон. Звонит одно из дитев, поэтому отвечать можно и с набитым ртом.

– Пап, ты дома?

– А кто его спрашивает?

– Пап, ну перестань, блин, свое русское умничанье! Можешь просто ответить без всех этих умных слов?

– Да.

– Hу можешь, когда хочешь.

Я знал, что звонок бескорыстный. Дите звонит просто пообщаться. Недолго. Мои дети всегда звонят мне «просто так». В конце разговора между прочим упоминается абсолютно пустяковая просьба. Совсем ничего. Типа оригинала прививок, которые он получил после приезда в Америку. 28 лет назад. Или: как фамилия учительницы, которая пригласила всех нас на первый седер в нашей жизни? Тоже 28 лет назад. Ерунда. Да, ничего срочного. Завтра до 11 утра. У тебя еще 2 часа сегодня и вся ночь. Но если ты уже по возрасту не можешь это сделать… Работает всегда.

– Пап, ты что-то ешь? Колбаску?

– Нет, тростни… да. Как дела?

Вопрос риторический. Ответ автоматический: «Все в порядке». Дальнейшие расспросы аннулируются простым «пап, я занят. Потом». Но сегодня сценарий явно изменился.

– Чо ты, пап, делаешь?

– Kак обычно.

– Что читаешь?

Я насторожился. И ответил очень осторожно:

– Жития святых.

– Не, серьезно.

– Черчилля.

В принципе, ничего необычного в интересе к моему чтению не было. Я всегда с удовольствием рассказывал содержание того, что прочитал, забывая, что мои дети уже не ходят на встречи выпускников своего класса. Но меня это не останавливало. Я начинал пересказывать содержание, скажем, собрания всех эссе Монтеня. Или «Жаворонок» Ж. Ануя. В лицах. Со своими комментариями и выдуманными эпизодами. Но почему-то сегодня этот простой вопрос мне показался странным. Следующие три минуты мне подтвердили, что я не ошибался.

– А ты видел, что было в Беркли?

Я видел в новостях, что было в Беркли. То, что я думал иначе, чем СNN, к вопросу не относилось. Я ответил честно:

– Видел.

– Вот сволочи!

Поскольку уточнения, кто сволочи, не последовало, я честно согласился:

– Да.

Чтобы не разразиться монологом, я запихал в рот шпинат. Это перебило вкус копченки и желание говорить. Слышать я мог. То, что я выслушал, наполнило меня гордостью за проделанную работу. На фоне миазмов политкорректности мое дите выдавало такое, что я даже перестал давиться шпинатом, чтобы ничего не пропустить.

– Пап, как сказать «гниды» по-русски?

– Это шумерский термин. Означает, что кто-то гнида.

– А, ну тогда окей. Да, так вот зачем надо было…

– Не надо было.

– Пап, вот когда ты прав, ты прав. Изредка.

Стараясь не подвизгивать от восторга согласия, я больно укусил свой палец, чтобы не перебить эту прелесть.

– Пап, ну разве ты не видишь, что это самая примитивная зависть. Ты чего молчишь? Не согласен?

– Мм… грхж… кхе… бргдж… грммм… ммм…

– Пап, ты что, в туалете?

 

Я, с достоинством:

– Конечно нет.

– Ты хоть слышал, что я сказал?

Я, c еще большим достоинством:

– Ну… в общем, да.

– И что?

– Ну… он…

– Пап, прекрати. Ты что, серьезно?

– Ну-у, я вообще-то…

Вот этого мне не стоило говорить.

– Что вообще-то? Ты что, не можешь говорить просто и четко? Почему все время ты хочешь казаться умным и остроумным? И все время приводишь какие-то истории, аналогии, параллели. У тебя спрашиваешь простой вопрос, а ты начинаешь про Савонаролу, национальность Ленина, насморк у морских свинок, полураспад стронция. Все вы, русскоязычные, так любите красиво и умно говорить.

– А ты уже давно не русскоязычный?

– Ну вот ты опять! Ну отучись от этих умных слов!

– Да какие же умн…

– Опять споришь. Ты даже не слышишь себя. Неужели ты уже такой старый?

Это хороший ход.

– Ладно, пап (тяжело вздыхает), ну, говори, что ты хотел (еще раз вздыхает).

– Я только хотел сказать, что не надо делать…

– Ладно, пап, мне надо идти. У тебя все в порядке?

– Да. Но я еще хотел сказать…

– Ну все, пока. У меня уже объявили на посадку.

– А откуда ты зво…

Я неудачно заел шпинатный листок куском копченки, закашлялся. Где же я сталкивался с таким безапелляционным тоном раньше? Не на работе, нет. С родителями? М-м-м… не помню. В ОВИРЕ? С женой? Так это я так говорил. Не она. А вот чтоб мне, где же это было? А было.

Вспомнил. В очереди за билетами в Ялту. В июле. В городской кассе предварительной продажи. Когда после 40 минут в склеенной испарениями очереди я вышел купить дитю в автомате воду за 3 копейки. Когда вернулся через пару минут, то услыхал: «Вы здесь не стояли». Без злобы, уверенно, безапелляционно. Стоящие вокруг молча ждали минуты, чтобы сломать мне руки, если начну доказывать. Помогло дитя: «Жа-a-a-a-рко. Какать хоч-у-y-y». Я купил билеты. Через два дня. В Ворзель, под Киевом. С рук. У станционного буфета.

Да нет… Было нагло, не безапелляционно. Значит, было другое. Может, это? Вечер, центр города, ждем троллейбуса. Она, приятная, интеллигентная, молодая, просто знакомая, узнала, что я выезжаю на ПМЖ.

– Да как вы можете?

– Сначала самолетом, потом поездом.

– Да что ты фиглярничаешь? В такое время свою Родину предавать?

– A в какое можно?

Она не ответила. Демонстративно начала искать взглядом троллейбус на горизонте.

– Ну почему же это предательство? Ведь…

Ударил главный калибр.

– Ваша семья не голодает. Мама кто, доктор? Тебе дали образование. Бесплатно. Отрабатывать думаешь? А то…

Я перебил:

– Восьми лет недостаточно? И из дыры в дыру. А не на кафедре и спать дома.

– Все равно, всей вашей семье должно быть стыдно, что вы поддались на всю эту израильскую пропаганду. Тебя что, метлой за национальность по двору гоняли? Твой отец кто? Инженер? И ты мне еще что-то булькаешь про антисемитизм? Я сама еврейка. По маминому дяде. И я никогда не плюну, как ты, своей родине в хар… лицо! Вы еще будете проситься обратно.

– Да чего ты пенишься?

– Да потому что я считала тебя умнее. Что там будешь делать со своим дипломом? Кибуц от обезьян охранять? Израиль – это американский лакей, даже не лакей, а так, тьфу. У них нет ни своей культуры, ни настоящих традиций. Все высосано из пальца.

– Вон уже подходит твой троллейбус.

– Ваша семья делает большую ошибку. Вы же становитесь предателями. Подумай хоть ты. Пусть твои старики едут. Но ты чего будешь там свою жизнь калечить? Неужели из-за поганых долларов вот так, все на помойку бросить? Так у тебя же еще и дети! Так ты просто преступник!..

Впрыгнув в троллейбус, она оборвала разговор. Но не закончила. Закончился он в небольшой комнате, посреди которой лежала развернутая газета. Почти на полу. На ней лежали передавленные плавленые сырки, стояла открытая банка кабачковой икры, явно музейная «Особая Московская», нашматованное сало и две буханки сероватого хлеба. А, ну да, и 6 граненых стаканов. Настроение создавала лампа без абажура. Интеллигентность придавал Д. Тухманов, «По волнам моей памяти» издания «Мелодия». Было шумливо, говорливо и несколько искусственно. Как и антураж. Смеялись незаконченным шуткам, вспоминали смешное, которое им никогда до этого не было. С преувеличенным интересом слушали стандартные ответы на стандартные вопросы. И мне было неудобно напомнить ей, сидящей напротив, что она говорила мне. Не так давно, в центре другого города, в ожидании троллейбуса. Слова, которые так подходили сейчас к ней, в центре Бруклина, в ожидании, когда поджарится картошка.

Но где-то же я слыхал этот тон. Безапелляционный, чуть ли не приказной. В танковой дивизии? На колоноскопии? А может быть, так ко мне обращались в детсаду, когда я забывал ставить свой горшок на полочку? Или на таможне, в Домодедово? Да нет, там вежливо-издевательски. Черт, крутится в памяти, где-то совсем рядом, и ну…

Резкий звонок. Непрерывный. В дверь. Почему-то сразу почувствовал себя виновным. Это, наверное, генетическое. Пришел мой младший. Его дите влепило палец в кнопку звонка, с удовольствием поглядывая на переполошившихся соседей.

– Нукаквсевпорядке (обращаясь ко мне, утвердительно). Из парка едем.

Звон в открытую дверь прекратился. Я должен был бы насторожиться. Не успел. Последовали глухие удары чего-то падающего на пол. Малой мог уже дотянуться аж до третьей полки. Я завороженно следил, как легко, на бегу, он сбрасывал на пол все книги, начиная сверху. Только неумный человек мог бы подумать, что это нарочно. Малой улегся сверху на гору книг, без усилий открыл толстенный том и вопросительно глянул на меня.

– Читать тебе?

Он вскочил с ногами в кресло и вопросительно глянул на меня.

– Покрутить кресло?

Он кивнул. Но как только я крутанул кресло, он выскочил из него и ринулся на кухню. Я двинулся за ним. А он уже успел сделать по ней четыре круга, отпить воды, надкусить банан и аккуратно положить конфетный фантик в салат из помидоров.

– Ну, как дела? (стараясь немного приглушить этот ядерный реактор).

– Xарашохарашохарашо.

– Ну, куда пойдем завтра? На океан или в горы?

Он подскочил в двери и, надевая свои ботиночки, что он снял при входе, поднял на меня глаза:

– В горы.

Это было сказано безапелляционным тоном. Я не возражал.

©2017

Alveg Spaug