В который раз внезапно умер я…

Issue #771

Хроника

Нелепа улица во всей своей весне, –
Как кровь солоновата на десне.

Углы домов… Дорожный поворот –
Зарезанно автобусом ревет.

Столпились дни, взволнованны друзья, –
В который раз внезапно умер я…

Микстура одиночества горчит…
Мой глаз пустой из Бытия торчит!

А. Маллаев

Семь лет назад на страницах этой газеты появились стихи близкого мне человека, моего земляка, тоже в прошлом новосибирца, поэта Александра Маллаева. Он жил тогда здесь, и я с трудом уговорил его дать для первой публикации в “Кстати” ранние стихи, в основном, 70-х годов. Подразумевалось продолжение. Ему очень нравилась Америка, где он провел в общей сложности около пяти лет, сперва в Юте, а потом в Калифорнии. Но в 2003-м он вернулся в Россию, и та подборка так и осталась единственной. В Уфе, где он поселился, вышла книга его стихотворений ”Millennia later”(2004 г.) Есть страница в интернете, с тем же названием: (www.millennialater.narod.ru)… А недавно он умер в уфимской больнице от воспаления легких.
Вот несколько стихотворений его “американского периода” и позднейших. Может быть, кто-то вспомнит и ту, давнюю, подборку (“Кстати,” №373, 22.04.2002).
М. Мелодьев

* * *

И нет таких морей, где шелковист песок,
Иль галька столь мелка, и где волной выносит –
На берег мелких крабов, и “желток” –
Янтарной низки бус, и где покоя просит
Душа… Обречена в холодных срубах стыть.
Заиндевев, Урал мне “бородой” мотает:
“По льду не отвезти… Здесь оставайся жить!”
Но тянется душа к теплу и в сердце тает –
Калифорнийский плес, и тяжесть валунов;
Облюбовала впрок, и с места ей не сдвинуть –
Своей тоски печаль, и тяжесть редких слов,
И ждет душа прилив, чтобы меня покинуть…

26/01/05

ПОСЛЕ ДОЖДЯ
Трава задета… дождь шел наугад!
Парное молоко асфальта с пенкой…
И птицы, в чистоте своих рулад, –
Ведут турнир; и трудности с оценкой:
Что лучше? — Вертикальней в небеса?..
Иль в кроны вязов — впутать голоса?
Протерта мягкой ветошью листва.
В канале обводном — избыток силы.
Не рассчитав, с намокшего куста
Вода смывает отложенья ила.
И дом, в викторианской простоте,
Проглядывает в зарослях лиловых.
И мысли, в просветленной пустоте, –
Купаются, как в праздничных обновах.
Повесив удаленно — из окна —
Всю эту красоту в багетной рамке,
Я вижу сквозь текстуру полотна
Свою нелепость и несхожесть с янки…

ИНВЕРСИЯ ВРЕМЕНИ
У каждого есть в мыслях — календарь…
У Робинзона — лестница зарубок.
У Юлиана — пепелища гарь,
Империй лживый блеск — на царский кубок
Переносящих отсверки эпох…
И в каждом слове: Вера, Смерть и Бог!..

У каждого есть — стертый календарь!..
Настенною ботвой — в быту и в мире.
От Диогена, пляшущий фонарь, —
Нам временные рамки метит шире.
Но в мысленную эту темноту —
Кто мне огня приблизит?.. Тень — с версту…
Как холодно!.. Как сдавленно… В тиски
Сжимает время нас — до узких смыслов.
И пальцы трут отчаянно виски,
Как коды, подбирая к датам — числа.
Стена! — вперед… Назад — стена!.. Хреново!..
Во времени, как узник — замурован…

Меж будущим и прошлым — есть зазор.
И вот в него-то вытолкнет внезапно.
— Май?.. — Май!.. Пустырь. Дощатый, как забор, —
Помост… — Иль эшафот! — Да! Здесь есть — пятна!..
Выламывая узкую доску, —
Надежду ощущаю и тоску…
Поддав плечом и боль не ощутив,
Я оказался снова на свободе.
Но жизнь, не допустив императив,
Карманный календарик мне заводит.
Мне тесно, как в троллейбусе в час пик…
Вновь месиво — из лиц!.. И вновь — тупик!..

И Мёбиус завел бы календарь,
С мембранной проницаемостью споря.
Но как Тирана — называть мне: “Царь”?
“Да, время – деспотично,” — мысли вторят.
Я выберу эпоху поскромней,
Где лиц нет, дат… и нет календарей!

Не задавать вопросов. Жить в глуши.
Не выбирать друзей, погоды, пищи.
Лишь, в память обмакнув себя, пиши —
Роман, пересекая пепелище.
Как в зеркалах — отражена страна.
Ладонью — прикоснусь… — Стена! стена!…

Когда еще мы встретимся с тобой?
В каком году?.. Но это и не важно.
И, уходя, оставить за спиной
Инверсионный след листов бумажных.
Еще трава — примята на столе,
И рукопись саднит дымком — в золе…

HALF MOON BAY

Калька океана,
Лунной рампы блик…
Просыпаться рано
Я уже привык.

Без жилья и хлеба,
В тошноте цикад –
Белый прочерк неба, –
Мыслью невпопад…

Кофе – в форме кружки,
Столик у стены.
Край – ржаной краюшки, –
Как чужой страны.

Но петля “хайвэя” –
Туже и больней.
И смотрю, бледнея, –
В даль страны твоей.

Встречное движенье:
Ослепляет свет!
Нет, не наважденье:
Мертвый знак – “Dead End”.

ЧЕРНАЯ РЫБКА
Художнику П. Тайберу

Обклеен мир газетами, анонсами афиш.
Ты в тень полуодетыми натурщиц пригласишь.
Виолончель отставлена, и стерся силуэт.
В нем женщина оставлена, которой больше нет.
А рядом не захлопнуто осеннее окно.
И листья с нервным ропотом ложатся под сукно.
Акриловая, снежная – завьюжится зима.
Густеет кровь мятежная… Холмы, поля, дома…
Душе ль легко печалиться? Проходит взгляд насквозь…
И вернисаж кончается. И закипает злость.
Просаживая вечности – за фолом фол – молчу.
Тут все – о человечности!… А я опять ворчу!..
Но вдруг мой шаг замедлится:
в стеклянной банке – темь.
Глазам моим не верится! Иль это просто тень?..
Нет, правда! Рыбка черная – на стеночке живет…
Такая отвлеченная… На слово – не клюет!..
Мы с нею чем-то схожие: и цветом, и душой.
И так же растревожено, и так же хорошо! –
В какой-то банке: выловлен и неподвижен я.
Шагами семимильными – разрушенность моя, –
Запрятана в молчание и в черный цвет ночи.
Нет, рыбка, не отчаяние! Нет, рыбка, не молчи!
Ты долгий путь проделала, и смотришь свысока.
Но жизнь моя не сделала свой выстрел у виска!
Да, черная отдушина!.. Да, оттиск пустоты!..
Нет, нет! Душа отпущена… Нет, нет! Ведь я – не ты!..
Я тоже – слепок гипсовый! – На пепле всех Помпей!
Я растворен в единственной картине галерей –
Всех вернисажей крохотных, в портовых городах.
У пирсов, в мыслях хлопотных! В рыбацких коробах…
Я ветер свежий смешивал – над корюшкой, с Невы.
И собирали вещи мы, уехать до зимы.
И на Нью-Йоркских залежах – тяжелый рыбный дух
Висел. И было там еще – жужжанье жирных мух.
Над траулером, пробкою притертого бортом, –
Вдруг выпала: неловкая, и черная, притом.
Я удивился: Боже мой! Как, ты еще жива!
Какие же мы схожие… Но это все слова.
Я выпросил…Я выбросил – торговцу белый флаг!
В себе я это выносил, что встреча наша – знак!
И в океане, черная, как точка, ты плыла.
В закате запеченная, ты – золотой была…
Как вкопанный, картиною я был заворожен! –
И жизнь казалась длинною, ведь я тебя – нашел!
“И наша встреча странная” – подумал просто так. –
Негаданно-нежданная, и, кажется, пустяк…
Я ухожу… Смещаешься, теряешь речи дар, –
Но выпасть не решаешься – на скользкий тротуар.

MILLENNIUM LATER

Как по воде расходятся круги,
Так по рукам расходятся стихи, –
Переводя с эпохой стрелки в полночь.
И бьют куранты над Моcквой, глухи,
И в переулках множатся шаги, –
Ты эту ночь, и в ней меня, не помнишь.

Как девственно ложится пришлый снег, –
В Кривоколенном заглушая смех, –
Где в первозданном мире бродят двое.
И темнотою гулкою ночлег
Подталкивает утром на побег,
Открыв в груди дыхание второе.

Что год уже не тот, и век не тот,
И снег иссяк, и завершен исход,
И чаще ночь сиренами тревожит, –
Так это было ясно наперед,
Когда такой вещей круговорот –
В душе сомненья и терзанья множит.

ГРАНД КАНЬОН

На томатном соусе Каньона –
Тушка солнца, словно из печи.
Натекают тени с резких склонов, –
В них шипят последние лучи…

И саднит жара, как сухость в горле;
Влит аперитив горчащих трав…
Ветры беспризорные протерли –
Дыры в нишах каменных оправ.
В них стоят белесыми орлами –
Столбняки осунувшихся гор.
В мысленной, несовременной раме, –
Огненный, оплавленный узор.

Не Донбасс – в махинах жарких домен,
Иль Чернобыль – на безлюдье скал, –
Ржавый угол Аризоны – скромен,
Скроен, встроен – как каминный зал.

Вдоль, по-голливудски, павильоном –
Марсианский тянется ландшафт.
В вертикальных безднах Гранд Каньона –
Колорадо бьется мутный шарф.

И ползет букашка “понтиака”,
Превращаясь в точку на ходу.
Проступают знаки Зодиака, –
Затевая в небе чехарду.

Гасит ночь огни последней рампы, –
Будто цирк уехал шапито.
Гранд Каньона жаркие эстампы
Остывают, перейдя в плато…

ДУША

Не мысленный взгляд отвергая!
Не время расставив в силках! –
Душа, неприметно вздыхая, –
Себя выражает в стихах.

Сквозь тень, расщепленной лучиной, –
Постреливая и чадя, –
Без видимой первопричины
Сгорает, себя не щадя.

То близостью света задвинет
Во мглу – устоявшийся быт.
То прошлое ветрено скинет,
Как с ран не закрывшихся – бинт.

С времен “византийских” крещенья, –
Все ищет дорогу домой…
В ней пляшут обломки крушенья, –
Вдоль линии береговой.

Всем делится – честно и ровно,
И лишь – временами, вспылив, –
Жизнь всю принимает – дословно, –
На зло и добро поделив!