Умер лауреат Нобелевской премии по литературе Кэндзабуро Оэ

Это было в 1983 году, когда в Америке было на подъеме движение за мир, которое по сути было движением за одностороннее разоружение Запада.  Одним из центров этого движения был левый Калифорнийский университет в Беркли. Берклиевский университет находился невдалеке от Стэнфордского, где я тогда работал, и у меня там было много знакомых.  Одной из них была руководительница местного отделения «Международной амнистии» и преподаватель японской кафедры Лаола Хиронака.

Как-то она позвонила мне и пригласила участвовать в большой дискуссии в Беркли по поводу разоружения. Я согласился и в назначенный час сидел за столом с еще четырьмя другими участниками дискуссии на сцене гигантской Зеллербаховской аудитории, заполненной студентами и преподавателями университета. Одного из панелистов я знал. Это был Оуэн Чемберлен, нобелевский лауреат по физике, с которым я общался по поводу кампаний в защиту Сахарова.  Были еще декан теологического факультета и два таких же маститых берклиевских профессора.

Как только началась дискуссия, я сразу понял, что все четверо были моими оппонентами. Они в один голос говорили, что Америке нужно проявить инициативу и начать в одностороннем порядке сокращать свое ядерное оружие. А Советский Союз, конечно, не замедлит последовать этому замечательному примеру. Я возразил, сказав, что никаких оснований полагать, что Советский Союз будет разоружаться, у них нет и что всё их движение в значительной степени инспирировано советскими властями, которые стали безнадёжно отставать от Америки после того, как Рейган начал модернизацию армии, и что советские могут попытаться выровнять положение только с помощью массового общественного движения на Западе, которое затормозит рейгановскую программу.

У меня уже было достаточно фактов, подтверждающих это.  Те же, кто еще сейчас хочет в этом убедиться, могут посмотреть замечательный документальный фильм BBC. В нем прямо интервьюируют генерала КГБ и заведующего отделом ЦК, которые тогда были во главе этого мирного движения.

Но тогда об этом никто не хотел знать.  По всеобщей реакции я понял, что меня за такие слова сейчас будут бить, и не только мои четыре оппонента, но и вся разгневанная тысячная аудитория. Однако я продолжал гнуть свою линию, говоря, что их движение должно оказывать не меньшее давление и на советские власти, иначе ситуация будет крайне односторонней, ибо в Советском Союзе подобного независимого массового общественного движения за разоружение нет и быть не может. И тут в рядах моих оппонентов возникли расхождения.  Один сказал, что там есть мирное движение, имея в виду потемкинские деревни, выстроенные коммунистическими властями. Другой заметил, что оно не совсем независимое. Третий сказал, что пусть тогда его создают, а четвёртый возразил, что там это сделать невозможно.

И тут я понял, что настал момент для моего секретного оружия.  В то время я активно занимался поддержкой диссидентов в Советском Союзе.  Они там это знали и пересылали мне заявления и документы, которые могли помочь в организации их защиты. Так случилось, что буквально за несколько дней до дебатов я получил от «Группы доверия», единственной независимой организации мирников  в России, магнитофонную запись с призывом к западным миролюбцам защитить их от преследований со стороны советских властей.  Это и было моё секретное оружие.  Магнитофон с этой записью стоял передо мной на столе, и в критический момент я нажал на кнопку. Зал затих и стал внимательно слушать, а по окончании зааплодировал. Направление дискуссии полностью изменилось. Вместо того чтобы обсуждать, как разоружить Америку, меня начали расспрашивать, кто эти люди и как их можно поддержать. Когда по окончании дискуссии я встал из-за стола и пошёл к выходу, зал снова зааплодировал. Я выиграл дебаты.  Последнее, что нужно было советским, — это чтобы эти люди, которые должны были останавливать Рейгана, стали бы защищать диссидентов в их стране.

Через несколько дней мне снова позвонила Лаола. «Ты знаешь японского писателя Кэндзабуро Оэ?» – спросила она. «Конечно, я читал его книги». – «Он сейчас в Беркли, где его наградили премией, и он хочет пригласить тебя в ресторан, чтобы с тобой ее отпраздновать». – «Я с удовольствием принимаю его приглашение, но чем я его заслужил?» – «Я записала ваши дебаты на магнитофон и дала ему прослушать, и он после этого сказал, что хочет встретиться и поговорить с тобой».

На следующий вечер мы сидели в тихом берклиевском ресторане и вели оживленную беседу.  Мне вскоре стало ясно, почему Оэ увидел во мне родственную душу. Он с молодых лет участвовал в мирном движении в Японии, которым заправляли японские коммунисты, получавшие прямые инструкции из Москвы. У них была одна задача – направить это движение исключительно против Америки. Когда Оэ это понял, он с этими людьми порвал. Для него это было прозрением, подобным тому, которое Оруэлл испытал в Каталонии. Поэтому он с такой симпатией отнесся к моей попытке разъяснить американским мирникам, как ими манипулирует Кремль. Он долго расспрашивал меня о моих друзьях-правозащитниках, большинство из которых находилось в тюрьмах и лагерях, и спрашивал, как им можно помочь.

В первых строках сообщений о смерти Кэндзабуро Оэ говорится, что он был пацифистом и борцом за мир. В современном поляризованном чёрно-белом мире для многих это означает, что такой человек должен был быть либо агентом Москвы или Пекина, либо, по крайней мере, полезным идиотом, танцующим под их дудку. Возможно, поэтому я и решил рассказать эту историю, чтобы показать, что с Оэ это было безусловно не так.  Я мог не соглашаться с какими-то его взглядами, но у меня не было сомнений, что он был совершенно независимым человеком, действовавшим по велению своего сердца. Котом, который гулял сам по себе. И это ещё раз проявилось в моем последнем общении с ним.

Прошло не более года после нашей встречи.  Я создавал Центр за Демократию, главной задачей которого была поддержка советских диссидентов, в то время жестоко преследуемых властями. Для того, чтобы кампании в их защиту были более эффективными, важно было создать при Центре представительный совет, включавший в себя видных политиков, учёных, деятелей литературы и искусства. Я пригласил Кэндзабуро Оэ стать одним из советников. Ответ пришел с запозданием. В ответе было сказано, что по совету своего друга Курта Воннегута Оэ решил, что этого делать не следует. Воннегута я тоже пригласил и к этому времени уже получил от него письмо, в котором тот говорил, что считает, что будет более эффективен в поддержке советских диссидентов, не вступая ни в какие организации, оставаясь, как он написал, «одиноким сумасшедшим писателем». Наверное, то же он посоветовал и Оэ. Совет Центра мне удалось создать представительным, но на обоих писателей я тогда рассердился и прекратил общение с ними. А потом пошла такая череда событий, которая унесла всё это в небытие вместе с именем Кэндзабуро Оэ. Сообщение о его смерти напомнило мне об этих событиях. Жаль, что больше никогда не встретились. Много появилось нового, что хотелось бы с ним обсудить.

Юрий ЯРЫМ-АГАЕВ