Улыбки на серьезной работе

Например, удивил меня возглас: «Женя, иди скорее в цех, там в хомуте хомут!» Для меня это слово однозначно ассоциировалось с элементом конской упряжи, а не со станками, но спросить было поначалу неудобно, хотя и очень хотелось. Не выдержал и обратился к кому-то из конструкторов. Мой вопрос был встречен здоровым смехом и репликой вроде «у тебя этих хомутов будет много», которая ясности, мягко говоря, не внесла. Потом я узнал, что «хомут» на конструкторском сленге – это ошибка в чертеже, а в данном случае (по случайному совпадению) еще и название одной из деталей станка.

Удивила меня и свобода общения. В институте преподаватели обращались друг к другу по имени-отчеству и на «Вы». А здесь к солидным и пожилым людям обращались просто по имени и на «ты». Особенно убил меня услышанный в первый же день громкий возглас: «Мишигас, к телефону!» Я не был силен в языке идиш, но предполагал, что это слово как-то связано с «мишигинер», т. е. «сумасшедший». Поэтому подумал: «Неужели кого-то из коллег называют такой неуважительной кличкой и к этому настолько привыкли, что не реагируют?» Я был потрясен! И только потом узнал, что звали к телефону весьма уважаемого, солидного ведущего конструктора по имени Миша Газ…

Для приема такого многочисленного десанта, появившегося в отделе впервые за несколько лет, не было ни места в зале, ни чертежных приборов, ни столов, ни стульев. Обретение нами мест под солнцем не обходилось без казусов. В ремонтном цехе нам дали остатки неисправных чертежных приборов, привезенных из Германии. С помощью и под руководством слесаря-ремонтника мы из нескольких приборов с грехом пополам могли слепить один, который кое-как работал.

На столярном участке нам дали доски, гвозди, с опаской допустили к ленточной пиле и верстаку, и мы сколотили несколько столов и табуреток. Проходя мимо сделанного мною корявого стола, за которым я гордо восседал, одна из женщин-конструкторов попросила меня соорудить ей такой же на кухню…

Главной проблемой было пространство зала для размещения наших «произведений». Нам было велено потихоньку аккуратно внедряться между кульманами и столами давно работающих конструкторов. Сначала мы это делали аккуратно, работали стоя, не опуская чертежных досок, чтобы занимать вдоль ряда меньше места. Хоть «коренное население» приняло нас достаточно дружелюбно, в этой ситуации доброжелательность стали проявлять уже далеко не все…

Когда народ привык к уплотнению и перестал ворчать, мы начали потихоньку расширять свои владения. Оставаясь после работы, уплотняли рабочие места своих соседей, сдвигая кульманы всего на пару сантиметров каждый, чтобы владельцы этих мест не заметили посягательства на их комфорт. Это давало в одном ряду в целом сантиметров пятнадцать, что было не очень заметно.

Первый из обнаруживших наше хулиганство возмутился и поднял шум. Мы смотрели с невинным видом и не признавались. Тогда он принес из цеха большие пятидюймовые гвозди и забил в пол, уперев в них станину своего кульмана. Мы на несколько дней притихли, а потом (опять же, после работы) с превеликим трудом осторожно вытащили эти гвозди, переместили его кульман на несколько сантиметров, снова вбили их в пол и опять уперли в них станину. А отверстия, образовавшиеся в полу, замаскировали специально приготовленными деревянными заглушками. Владелец кульмана, чувствуя неладное, продолжал выступать, но доказать продолжение нашей деятельности так и не смог. Потом мы проделывали эту операцию еще несколько раз…

Остроумный ведущий конструктор-электрик Семен Бадьян повесил на стене за своим кульманом плакат, пародировавший требования начальства к ускорению работ: «Увеличим шерстеклокосъем с поголовья паршивых овец!» Плакат висел довольно долго…

Вообще юмор и розыгрыши были разрядкой при нашей достаточно напряженной работе, и мы никогда не упускали возможности расслабиться от хорошей шутки. Вот один из многих примеров.

Конструктор Борис Баум обычно согласовывал чертежи деталей с ведущим технологом Я.Д. Диким. Громко обращаясь к нему, он почему-то всегда произносил его фамилию «Дыкий», вероятно, подсознательно считая, что таким образом, на украинский манер, она не звучит дико, хотя оба они явно к украинцам никакого отношения не имели.

Однажды после ухода Дикого на обед один из наших коллег, к остротам которого мы давно привыкли, с серьезным видом сказал Бауму: «Боря, зачем ты обижаешь Якова Давидовича? Ведь «Дыкий» – это его давнее неуважительное прозвище, возможно, связанное с особенностями его характера в молодости. Он, естественно, не любит, когда его так называют. Сейчас он спокойный, сдержанный, деликатно терпит такое обращение от близких людей, но ты-то как так можешь? Кто ты ему – друг молодости? Надо же иметь совесть! Если уж ты не называешь его, как принято у приличных людей, по имени и отчеству, то хотя бы вежливо обращайся по настоящей фамилии – Циммерман».

Когда Дикий пришел в следующий раз, все попрятались за досками, предвкушая развлечение, и не ошиблись. Баум смущенно встретил его, с не свойственной ему обычно подчеркнутой вежливостью подвинул стул и сказал: «Товарищ Циммерман! Я не знал, что Дыкий – это Ваше прозвище. Мне только недавно это объяснили. Честное слово, я не хотел Вас обидеть. Очень прошу меня извинить, больше это не повторится». Была, как говорится, немая сцена, Дикий изумленно молчал, а мы прикрывали ладонями рты, с трудом сдерживая хохот.

Апогеем нашего врастания в коллектив стала встреча нового 1960 года. По предложению молодняка (т. е. нас, новичков) было принято решение впервые за много лет использовать Новый год как повод для общего веселья и сплочения. Была создана комиссия по организации празднования, в которой художественную самодеятельность поручили мне. Мы с упоением взялись за дело, разработали сценарий, написали тексты выступлений.

Долго спорили о том, в какую форму облечь все это: не хотелось, чтобы участники просто выходили по очереди на эстраду со своими номерами. Решили сделать большую рамку, имитирующую телеэкран (в то время телевизоры только-только появились в нашей жизни и были, мягко говоря, далеко не у всех). Не могли придумать название этого «телевизора», чтобы написать на рамке; банальные предложения типа «Рекорд-60» или «Радуга-60» были безжалостно отвергнуты. Выручил всеобщий любимец Григорий Матвеевич Нашатырь, который сказал: «Ребята, что вы мучаетесь? Назовите его «Кочуберик-60». Что означает это слово, никто не знал, но так и сделали.

Шутливый текст доклада мандатной комиссии написал я. Докладчика долго не могли найти: читавшие сами смеялись, а этого допустить было нельзя. Неожиданно согласился (к моему удивлению) зачитать его обычно серьезный, придирчивый, временами резкий и грубоватый заместитель главного конструктора М.С. Надель. Он справился с задачей блестяще: сделал доклад без тени улыбки, талантливо выделял смешные места, но не пережимал; зал лежал…

Неожиданно (для нас, а не для «стариков») проявил себя главный конструктор Ф.Л. Копелев. Кроме выдающихся способностей инженера, он обладал прекрасным художественным вкусом и остроумием, любил поэзию и грешил этим сам. Я обратился к нему с просьбой написать в стихах текст обращения Деда Мороза, которым по нашему сценарию открывался вечер. Выслушав меня, Фридрих Львович сказал: «Миша, Дед Мороз – это банально. Пусть у нас будет Баба Мороз!» В этом был весь Копелев – неожиданный, оригинальный. Он написал целую поэму, яркую и остроумную, которую должна была прочитать соответствующая исполнительница. На эту роль после некоторых колебаний я выбрал одну из признанных красавиц отдела, взрослую по сравнению с нами женщину Анну Гольденберг. Мы репетировали с ней (естественно, в рабочее время) в комитете комсомола, запираясь изнутри, чтобы не мешали. Это вызывало ехидные шуточки в наш адрес, но мы были выше этого и с независимым видом продолжали.

Встреча Нового года состоялась в диетстоловой на Дерибасовской, прошла прекрасно и долго вспоминалась всеми участниками. А с Аней Гольденберг, встретившись через 36 лет в Сан-Франциско, мы тепло вспоминали Бабу Мороза, как будто это было вчера…

О моих командировках тоже можно было бы написать много не только серьезного, но и смешного. Впервые приехав для отладки своих станков на КамАЗ, я спросил у Саши Чекалина, толкового наладчика, слесаря с золотыми руками, есть ли тут диетстоловая: я был основательно не в форме из-за желудочно-печеночных недомоганий. Саша на полном серьезе выдал мне свое медицинское заключение о причинах моих хворей и методе их излечения – заявил, что все мои беды от того, что я запиваю водку водой и тем мешаю ее целебному действию. Нужно перестать запивать – и стану здоровым…

Тогда же на КамАЗ приехал член политбюро, секретарь ЦК КПСС Кириленко. За день до его приезда между асфальтовой дорогой и входом в цех (где увязали наши туфли и их надо было извлекать, стоя на одной ноге), прямо на раскисшую глину, спешно накидали асфальт, который на следующий день провалился. Кириленко, обходя завод, подошел к нашей группе, отлаживавшей какой-то станок. Безошибочным чутьем опытного партийного руководителя он определил единственного находившегося среди нас в тот момент представителя рабочего класса, уже опохмелившегося с утра, с чувством пожал ему руку, а остальным просто кивнул. Так этот счастливчик замотал руку бинтом и поклялся не мыть ее и не снимать бинт до возвращения в Одессу!

Во взаимоотношениях с рабочими мне с самого начала работы везло. Так уж повелось, что они часто пробуют на зуб молодых инженеров; меня об этом предупреждали старшие товарищи. Однажды во время обеденного перерыва группа слесарей-сборщиков повела со мной, совсем еще зеленым конструктором, проверочно-тестовый разговор типа: «А знаешь ли ты, что означает число 2,87?» – «Конечно, – бодро ответил я, сразу вспомнив цены на водку, – «Московская». – «А 3,02?» – «Российская!» – «А 3,12?» – «Столичная». – «А 3,14?» Я стал лихорадочно перебирать в памяти стоимость других известных мне крепких напитков («Вроде бы не коньяк – его цена 4,12. Что же это?») и не смог ответить. Раздался дружный смех и возгласы: «Эх, ты, а еще с высшим образованием. Число π!»

На один из спроектированных мною станков пришла рекламация. Об этом на наш завод позвонил замминистра Воеводин, которого заводское начальство боялось как огня: его жесткий характер полностью соответствовал фамилии. Для закрытия вопроса послали туда меня, как ведущего конструктора проекта, с наладчиками. Дело в том, что причина рекламации была совершенно непонятной: вместо точного профиля расточенного отверстия резец выделывал какую-то необъяснимую волнистую линию. Я ознакомился с проверкой обработанных деталей в измерительной лаборатории и убедился, что это действительно так. Фантастика, необъяснимая ситуация!

В общежитии, куда нас поселили, просидел весь вечер и половину ночи: пытался смоделировать условия, при которых это может получиться, и не смог. Под утро мне приснилось, как рабочий стол станка, перемещаясь по направляющим станины, наезжает на какой-то бугорок, переваливается через него, и при этом резец обрабатывает деталь по той самой «абракадабре».

Я пошлепал босыми ногами к столу, нарисовал увиденное, кое-что просчитал и понял, что это действительно может привести к зафиксированной при обмере обработанных деталей картине. Утром позвал механика цеха и предложил ему разобрать станок, сняв с него стол. При этом указал, в каком примерно месте направляющей станины будет обнаружено постороннее тело, и даже предположил его ориентировочную высоту. На меня посмотрели как на сумасшедшего,  но механик сказал: «На вашу ответственность – сделаем» – и дал команду разбирать. Когда стол завис на стропах над станком, мы заглянули на направляющую и обнаружили неизвестно как попавшую туда и частично вдавленную в чугун стальную стружку…

После ее удаления стол был установлен на место, и станок начал работать с требуемой точностью. Удивление всех участников этого события было на грани восхищения, и механик распорядился в конце работы выдать нашим наладчикам (конечно, по их просьбе, которую меня попросили подтвердить) пол-литра спирта «для промывки оконцевателей». Потом мне объяснили, что это распространенная формулировка, не следует выяснять, что такое оконцеватели и есть ли они в станке. Из солидарности я, естественно, этого не сделал, и наладчики меня зауважали – думаю, не только за техническое решение, но и за эту самую солидарность…

Проекты серьезных станков полагалось согласовывать с заводами-заказчиками. Однажды я с чертежами двух станков прилетел для этой цели в Ульяновск. Когда на автобусной остановке я пытался узнать у местных жителей, как проехать на завод им. Володарского, на меня смотрели как-то подозрительно и переглядывались. Добравшись на место, я узнал, что завод оборонный и попасть на его территорию можно только с разрешения замдиректора по режиму. А этот зам, как я случайно услышал из разговора двух командированных, – бывший то ли полковник, то ли генерал КГБ и «вообще зверь», большинство приезжих получает у него от ворот поворот.

Напомню, что в СССР существовала система документов под упрощенным названием «допуск», разрешающих участие в работах с секретными материалами. У меня его, естественно, с собой не было, т.к. сообщенное нам открытое название завода не предполагало такой необходимости. Мороз за 20 градусов, устройство в гостиницу без отметки командировочного удостоверения проблематично, для этого нужно попасть на завод, куда без допуска не пускают. Принимаю решение действовать решительно, по-одесски.

Дождавшись своей очереди, попадаю в кабинет к этому заму и предъявляю свое командировочное удостоверение СКБ (специального конструкторского бюро) с заданием на командировку, в котором написано: «Согласовать проекты спецстанков». На вопрос о допуске спокойно отвечаю, что оснований для его наличия при себе нет, т. к. работники его завода халатно отнеслись к своим обязанностям и при заказе проекта не указали, что их завод закрытый.

Дальше говорю примерно так: «Я – работник специального конструкторского бюро, руковожу разработкой специальных станков для вашего завода (со значением выделяю эти эпитеты интонацией). В командировочном удостоверении это указано. Надеюсь, вы понимаете, что это значит, выводы делайте сами. Согласование могу провести с руководящими работниками ваших служб и вне территории завода – естественно, при обеспечении режима секретности. В противном случае уеду обратно после Вашего письменного отказа меня принять. Это приведет к срыву сроков поставки таких станков с последующим сообщением об этом соответствующим службам нашего и вашего министерств и соответствующими оргвыводами».

На лице зама явственно прослеживаются некоторые колебания и мучительная работа мысли. После короткой паузы он принимает решение: «Конечно, конечно, если станки специальные… Это ошибка наших работников…» – и дает указание оформить пропуск. Я жму ему руку, со значением говорю: «Мы друг друга поняли, ведь это наше общее дело, которому мы служим», желаю успехов в работе и с серьезным выражением лица, с трудом сдерживая смех, покидаю кабинет.

После сорока двух лет конструкторского труда на Радиалке я с удовольствием вспоминаю не только интересную творческую работу, поиск новых решений, прекрасный коллектив, но и несерьезные случаи, вызывающие добрую улыбку.

Михаил ГАУЗНЕР, Одесса