Убийственное вольтерьянство

Известно выражение: «Идеями сыт не будешь». Не будем сходу осуждать бескрылость и приземленность этого образчика, как считается, обывательской мудрости. Сначала разберемся в том, что означает само слово «идея».

Из словаря узнаем, что это – мысленный прообраз какого-либо предмета, явления, принципа, выделяющий его основные, главные и существенные черты. То есть это некая модель, в рамках которой можно изучать те или иные стороны того или иного явления. Действительно, этим сыт не будешь.

Но вот идея овладевает массами и становится материальной, как говорил Маркс, силой. Что происходит в таких случаях?

Город Хомс, о котором пишут газеты, как о том месте, где армия Асада уничтожает мирное население, ставится прессой уже в один ряд с городом Хама, в котором отец нынешнего сирийского президента в 1982 году подавил восстание исламистов. В том, что в Сирии, как до этого в Тунисе, Ливии и Египте, с существующим режимом борются, главным образом, крайне радикально настроенные исламисты, сомнений нет. Это общеизвестно. Приводится много объяснений того, почему происходит именно так, а не иначе, но факт остается фактом – светские режимы в арабских странах уступают место режимам клерикальным. И делается это не в последнюю очередь с согласия, если не по инициативе Запада.

Считается, что Франсуа-Мари Аруэ, более известный как Вольтер, является автором такого высказывания: «Я не согласен с тем, что вы говорите, но буду до последней капли крови защищать ваше право высказать вашу собственную точку зрения». Что ж, с Вольтера сталось бы, он был известный путаник: обличая церковь, он, тем не менее, выказывал уважение к личности Христа, будучи сторонником неравенства, изображал в пьесах помещиков, готовых жениться на крестьянке, называя евреев невежественным и варварским народом, считал, что не следует их сжигать. C ним переписывалась Екатерина II, его превозносили Байрон, Гейне и Анатоль Франс. Вольтерьянством называли особый склад ума, вольномыслие, а также движение тех, кто такой склад ума имел.

Короче говоря, защищать тех, кто высказывает точку зрения, отличную от нашей, стало хорошим тоном. И то: еще со школы нам известно, что борьба противоположностей, она же – их, противоположностей, единство, есть не что иное, как источник и двигатель прогресса. Старое отмирает, но не само по себе, а в борьбе с новым. А новое, мол, оно всегда непривычно, потому с ним поначалу и не согласны. Вот тут-то и вступает в дело вольтерьянство, предписывающее нам защищать то, с чем мы не согласны. Идеи Вольтера становятся силой настолько материальной, что их глыбы уже начинают ощутимо давить на плечи.

Но идеи хороши до тех пор, пока не касаются нас. Нас – тех, кто еще не прозрел величественные дали будущего, кто не постиг еще новых идей, не уверовал в новых богов. Чье будущее находится под большим вопросом, потому что оно несовместимо с Будущим с большой буквы, идущим на смену нашему устаревшему настоящему.

Вот здесь-то, на этом самом месте, я думаю, кто-то из читателей поспешит пригвоздить меня к позорному столбу, подвергнуть остракизму и бичующей критике: как же, автор позволил себе не только расписаться в разнузданной реакционности, но и посмел пропагандировать свои взгляды посредством публикации их в прессе.

Не будем торопиться. Поговорим спокойно.

На самом деле вопрос соотношения нового и старого, их взаимодействия, а также влияния этого процесса на то, что принято называть прогрессом, очень не прост. Нет сомнения, что, как апологеты нового, так и защищающие старое, в пылу борьбы способны на многое. Истории революций тому примером. Но, как кажется, до тех пор, пока и те, и другие действуют в рамках одной парадигмы, главным образом, национальной, известные эксцессы, сопровождающие революционные преобразования, можно, скрепя сердце, если не оправдать, то понять. Но и после всех объяснений остаются вопросы, много вопросов. Что было бы, если вместо этих революционеров были другие? А если бы их вообще не было?

Ладно, Бог с ними, с революциями. Что мы скажем о насилии в отношениях между народами, насилии, объясняемом только лишь тем, что одни из них, якобы, обладают монопольным правом на знание абсолютной истины, а другие – упорствуют в заблуждении? Будем оправдывать? Пытаться понять?

Ни в коем случае. Этого мы не можем оправдывать. Да и стремиться понимать это нас никто не может заставить.

Однако пытаются. Пытаются заставить понять, а то и оправдать.

Сколько перьев сточено, сколько бумаги изведено на то, что исламский мир загнан в угол. Что в силу каких-то обстоятельств этот мир застыл на давно пройденной Западом стадии. Что из-за этого именно, а не из-за чего-либо другого, люди этого мира чувствуют себя обойденными, обокраденными, униженными и оскорбленными. Что все происходящее объясняется только этим и ничем иным. Что стоит лишь дать этому миру все, чем владеем мы, как он станет совсем иным, тем более, что и религия этого мира есть религия братства, справедливости и разума. А пока, ну, пока – трудно сказать, надо, наверное, потерпеть еще немного, ну, может быть сто или двести лет – что это такое по историческим меркам? А там – там все будет хорошо.

Если бы и они так думали, люди этого мира. Но нет. Свергли не без помощи Запада ненавистных диктаторов в Ливии, Тунисе, в Египте, так давайте дальше – устраивайте новую, свободную, жизнь, такую, какая вам виделась на площадях. Нет, не виделось им ничего такого. Виделись им времена, когда пророк словом и делом насаждал новую веру среди окружающих народов, когда вся власть была только от Всевышнего и его посланника, когда цена жизни была копейка, когда договор заключался только лишь для того, чтобы ввести оппонента в заблуждение. Вот что им виделось, и к этому они стремятся.

Трудно понять, почему взгляды Вольтера, о которых упоминалось в начале статьи, стали руководством к действию для Запада. Трудно и необъяснимо. Но это так. Все, что делает Запад, – до последней капли своей крови защищает право исламского мира высказывать свою точку зрения. И не только высказывать, но и навязывать ее другим.

Каждый волен отдавать свою кровь до капли во имя чего бы то ни было, но когда эта точка зрения навязывается другим, она становится убийственной.

Сергей ВОСКОВСКИЙ