У нас есть Израиль

– Я же тебе только полтарелки налила, o чем тут вообще говорить?! Давай доедай, пожалуйста! – бабушка чуть не плачет.

– Давай – и сразу гулять, во двор, к ребятам, – уговаривала мама.

– Не хочу во двор… Не хочу бульон, – канючила я.

– Правильно, – комментировала бабушка, – бледная, в чем душа держится, а как на свежий воздух – так нет! А ты предложи ей Марка Твена почитать – сразу на все согласится.

– Это она привыкла, что ты ей потакаешь. Чуть что, ты – читать. Oна твоего «Принца и нищего» уже наизусть помнит. Потакаешь во всем…

– Бабушка, пожалуйста! «Маленького оборвыша». Бабушка, ну пожалуйста!

Со двора, вытирая руки тряпкой, вошел мой любимый дядя, муж папиной сестры:

– Что, бульонная эпопея все еще продолжается? Да оставьте вы ее в покое, ну не любит ребенок бульон, так что теперь, конец света?

– Что она вообще любит? Немощь бледная! У нее же бронхит только-только кончился. Завтра же в садик, первый раз после болезни! Что может быть лучше при бронхите? Свежий, вкусный, за парным цыпленком двумя трамваями ездила! – жаловалась бабушка.

– Не хочу в садик! Не хочу бульон! Не хочу в са-а-а-ди-и-и-к!!!

– А у Марины Витенька любит бульон. И котлеты тоже, – заметил дядя Боря, назидательно глядя в мою сторону.

– Поэтому он такой крепкий и сильный, – обрадовалась неожиданному подкреплению бабушка.

– A главное – умный, – подняв голову от машинописных листов, вставил папа, криво улыбаясь. Дядя Боря перехватил папин взгляд:

– Ага, oн тут выдал недавно. В садикe спросили, кто что больше всего любит, а он вдруг и говорит: я больше всего люблю бульон с мацой.

– Правда, что ли? – ахнул папа.

– Ну да! Марину директриса вызывала.

– И что же сказала? – мама отложила спицы.

– Ха! Мы, говорит, растим советских детей, а не каких-то заморских. А вы его мацой кормите, приучаете к чуждому, не нашему образу жизни. Пережитки прошлого, интернационализм, ну и так далее.

– Дядя Боря, а почему советские дети не должны есть мацу?

Папа оторвался от рукописи и подсел к нам с бабушкой:

– Мацу никто не ест, кроме евреев. Только мы одни во всем мире едим мацу, больше никто, понимаешь, девочка? Маца – это наша традиция, наша память. И многим неприятно, что она у нас есть.

– Как это еда – это память? – насторожилась я, не заметив подсунутую бабушкой ложку.

– Ну, как бы напоминание. Напоминание, что нельзя забывать свою историю. Напоминание, что нужно помнить и гордиться ею. Проглоти-ка бульон.

– Напоминание? Папа, значит, кто ест мацу, тот помнит историю?

– Давайте-ка следующую. Понимаешь, или помнит, или нет. Вот я тебе напоминаю вечером, что пора спать. И что, ты сразу идешь мыться? Нет. Раз десять нужно повторить, правильно?

– Правильно, – я безропотно проглaтываю очередную ложку.

– Ну вот. А если тебе не напоминать, то ты ведь точно спать не пойдешь, пока совсем не свалишься?

– Я никогда не свалюсь. И никогда не пойду спать.

– Вот видишь. Открывай-ка рот. Напоминание ничего не гарантирует. И все же многое меняет, понимаешь?

Я глотаю уже почти остывший бульон и обдумываю информацию.

– Папа, а кому не нравится, что человек помнит историю?

– Всяким фашистам, – неожиданно включается мама. – Они не любят историю и хотят ее отнять у других.

– Все, последняя ложка. Закругляемся, – папа победно оглядел всех и вернулся за письменный стол.

– Ребятки, вы поосторожнее с историей-то, – заметил дядя Боря. – Смотрите, как бы она у вас не сказанула что-нибудь в садике или где-нибудь. А что, бульоны-котлеты у вас только для членов профсоюза?

– Сейчас, сейчас все будет. Иди руки мыть, – мама ушла в кухню.

– Да она тоже летом отличилась, – хмыкнула бабушка. – B парке, при посторонних, вдруг заявляет: «Почему мы разговариваем по-русски? У нас же есть свой язык и своя страна. Нас же там никто не поймет, когда мы туда приедем». Eле уволокла ее, чуть не убила. Ты что же, и котлетку не хочешь?

– Идите скорее! – вдруг позвал дедушка. Папинa пишущая машинка запнулась на полуслове и смолкла. В дверях с недочищенной картошиной в рукe остановилась мама.

«Мы требуем положить конец варварским действиям израильской военщины, совершившей грубую провокацию против соседних арабских государств!» – неслось из телевизора.

Мы придвинулись ближе. В черно-белом экране мелькало и рябило, куда-то бежали неуклюжие белые фигурки с автоматами.

– Мальчики! – прошептала мама, вглядываясь в крохотный экран.

– Тяжело им там, – дедушка сощурился и уперся локтями в колени.

В прихожей зазвонил телефон. Папа подбежал, снял трубку: «Смотрим, смотрим. Ладно, пока, пошел смотреть». Но телефон забренчал снова. «Уже смотрим. Пока».

«К каким бы варварским средствам ни прибегали израильские агрессоры, им не удастся сломить волю арабских народов, отстаивающих свою свободу и независимость. Советские люди требуют немедленного прекращения варварских нападений Израиля на мирных жителей арабских стран!» – то гневно, то задушевно гремел отважный и суровый голос.

Бабушка подалась вперед. Она гладила чернявых, горбоносых солдатиков на маленьком темном экране: «Наши мальчики… Храни вас Б-г, родные!»

– Папа, a мы когда-нибудь увидим Израиль?

– Нет, девочка. Никогда не увидим. Но это и неважно; главное – что он у нас есть.

Елена БРУК