Три стыда

В палату вошел амбал в пижаме и в очках. Всегда, завидев амбала в очках, я задаюсь вопросом, что в нем первично — амбалистость или очки. Здесь достаточно оказалось взглянуть на интеллигентное лицо, чтобы ясно стало — богатырская фигура лишь приложение. Поговорить с этим человеком будет приятно. Вообще, больница чуть ли не в каждое посещение превращается для меня в клуб интересных встреч. Мы познакомились.

– Алекс, – представился я, по опыту зная, что привычное «Саша» звучит для израильского уха несколько странно.

– Маруан, – ответил он.

– Мой энтузиазм несколько поувял. Ничего не могу с собой поделать, но сейчас, когда поножовщина встречает «поддержку и энтузиазм миллионов», когда ведется откровенная война народа против народа, всякое желание мило общаться с единоверцами убийц пропадает.

– Где живешь? – из вежливости осведомился я, ожидая услышать что-нибудь вроде «Фарадис» или «Умм-аль-Фахм». И очень удивился, услышав название израильского города.

–  «Уже и там», – подумалось. Но мой собеседник тут же пояснил:

– Я из Ливана.

– В каком смысле «из Ливана»? – ошарашенно спросил я.

– Я приехал в Израиль в двухтысячном, – пояснил он.

– Цадальник! – выдохнул я…

С 82-го года по 2000-й бойцы ЦАДАЛА — Армии Южного Ливана – рука об руку с нашими ребятами сражались в Южном Ливане против…

– В первую очередь, против шиитов. То есть начали войну палестинцы во главе с Арафатом, пытались захватить власть в Ливане. А когда я вступил в ЦАДАЛ, мы воевали против шиитов.

– Против «Хезболлы»?

– И против «Хезболлы» тоже. Сирия и Иран по сей день хотят, чтобы весь регион стал шиитским.

– Ты христианин?

– Да. Когда в восемьдесят первом году сирийцы атаковали христианский город Захле и стали бомбить его, Израиль объявил, что не допустит истребления ливанской христианской общины, стал сбивать сирийские вертолеты, которые везли туда солдат, и сирийцам пришлось отступить. Мы помним это.  Помним и то, что Израиль и через год пришел к нам на помощь., что восемнадцать лет мы вместе воевали!

Я, конечно, испытываю гордость за свою страну, но…

– А то, что Израиль вас в двухтысячном бросил на произвол судьбы и драпанул из Ливана, оставляя компъютеры и оборудование, вы тоже помните?

– Это не Израиль, это Эхуд Барак.

– Эх, Маруан, твоими бы устами! Не забуду, как в 2002-м таксист в Кирьят-Шмоне, говорил мне: «Я вообще-то голосую за правых, но тут должен сказать — Барак молодец! Он принес нам мир! Обстрелы прекратились».

«Я принес вам мир», – сказал в 38-м году Чемберлен, выходя из самолета в лондонском аэропорту после подписания мюнхенского договора. И сорвал апплодисменты публики. Премьер-министру Эхуду Бараку, как мы видим, тоже апплодировали.

Спустя шесть лет, во время Второй ливанской войны наша страна заплатила за эти апплодисменты десятками жизней, жуткими разрушениями и страданиями. И куда уж там стыдиться перед цадальниками, если в первую очередь мы предали сами себя.

Но вернемся к Маруану. В семнадцать лет он пошел защищать от геноцида свою общину…

– И не только ее! У нас воевали и друзы, и сунниты. Шииты были против всех!..

Честно говоря, пытаясь разобраться в истории гражданской войны в Ливане, я запутался, кто против кого там воевал. «Ливанские силы», палестинцы, коммунисты, друзские социалисты, сирийская армия… Черт ногу сломит! Все против всех! Но, пожалуй, тяжелее всего доставалось именно христианам.

– А в каких частях ты воевал, Маруан?

– Я был артиллеристом.

Как известно, после бегства нашей армии из Ливана Израиль принял восемь с половиной тысяч бойцов ЦАДАЛа вместе с семьями. Это, конечно, достойно.

Среди них был и Маруан, который перебрался сюда с родителями, братьями и сестрами. Двоюродные братья и сестры остались в Ливане.

– Ну, и как к вам отнеслись в Израиле?

Впервые за время нашего разговора этот гигант с интеллигентным лицом замялся. Стал что-то лепетать о том, что, мол, было непросто, что  их проверяли, не доверяли, подозревали… И вдруг выдал:

– Многие не выдержали и вернулись.

Это как же надо было подозревать и проверять вчерашних товарищей по оружию! Это как же — называя вещи своими именами – надо было издеваться над ними!

– И что стало с теми, кто вернулся?

– Кого убили, кто калекой остался, кто в тюрьме. Я таким образом трех друзей потерял.

И вот тут-то мне стало стыдно.

– А сейчас как к тебе относятся?

– По разному, – уклончиво ответил Маруан.

–  «По разному»,  говоришь? – Я представил себе «левака», который скрежещет зубами: «Прихвостни оккупантов!», своего единоверца, который весь скривился: «Гои! Зачем они нам нужны?!», чиновника с деревянными глазами: «Я вас не приглашал!»

И мне опять стало стыдно.

– А почему ты не поселишься в какой-нибудь арабской деревне?

– Во-первых, здешние арабы нас не любят, считают предателями.

– Даже сунниты? Ведь вы же за суннитов сражались.

– Даже многие христиане.

– А во-вторых?

– А во-вторых, нам запрещено селиться в деревнях.

Нормально, да?

Меня увозят на процедуру, а по возвращении вижу, что у Маруана гости — отец и мать. Выглядят они, как пожилые крестьяне с очень добрыми лицами. Разговор ведется на арабском, так что о чем шла речь, мы с вами, бедные, никогда не узнаем. Маруан сообщает мне, что он выписался, вот только сестра сейчас документы получит, и они уедут. Мне хочется пожелать ему и его родным, чтобы они здесь, на нашей земле, после всего, что пережили, почувствовали себя, наконец, дома, но, испугавшись, что выйдет чересчур высокопарно, выдавливаю пресное:

– Удачи и полного выздоровления…

Влетает сестра Маруана— девушка абсолютно европейского вида, разве что брюнетка, впрочем, мало ли европеек-брюнеток? Одета в брючный костюм. Она пересказывает свой  разговор с медбратом, состоявшийся при оформлении документов. Разговор велся на иврите, и пересказывает она его тоже на иврите.

– Вы из Ливана, да? К нам лечиться приехали?

– Да нет, мы цадальники.

– Кто-кто?

– Цадальники.

– Какие еще цадальники?

Мне становится стыдно в третий раз.

Александр КАЗАРНОВСКИЙ, Израиль