Сукины дети
Подозреваю, что у каждого пишущего человека рано или поздно возникает достаточно навязчивое желание сочинить пьесу, или сценарий малометражного фильма, или, на худой конец, сказку для детского утренника. Однако мой творческий энтузиазм сдерживался вполне заурядной причиной – ни опыта, ни тем более оригинальной идеи у меня не было. Поэтому я старательно отмахивалась от своих фантазий.
В качестве компенсации и в тайных поисках вдохновения поставила перед собой задачу регулярно ходить на премьерные спектакли в местные театры. Во время очередного такого похода в антракте я нос к носу столкнулась с Фимой Баянским. Ох уж этот Фима! Как говорят у нас в Одессе, это что-то с чем-то! Он сочиняет неплохие стихи, задушевно поет под гитару, ставит спектакли, снимает рекламные ролики и ездит на гастроли с антрепризами. Короче, личность творческая во всех отношениях.
При виде меня, Фима распахнул свои могучие объятия и радостно заорал на весь театральный вестибюль:
«Привет, старуха! Как дела? Чем занимаешься?»
Не дав опомниться, он решительно ухватил меня за локоть и потащил в буфет, приговаривая:
«Как хорошо, что я тебя встретил! Уверен, ты сможешь меня выручить, сейчас все объясню…»
Тут прозвенел звонок, приглашающий зрителей в зал.
«Послушай, может, поговорим после спектакля?»
«Ты собираешься тратить время на это фуфло? – неприятно удивился Фима.
«Это, между прочим, Шекспир!»
«Дорогая моя, эта лабуда имеет такое же отношение великому англичанину, как мы с тобой к королевскому балету города Торонто! Давай сперва коньячку пару капель жахнем за приятную и неожиданную встречу. Составь мне компанию… ты же знаешь, я не пью один!»
«Фима, я за рулем…»
«Супер! Отвезешь меня домой, потому что терпеть этот бред на сцене можно только приняв на грудь граммов этак 300…»
Я деликатно промолчала. Откровенно говоря, Офелия в рваных джинсах и Полоний в косухе производили гнетущее впечатление.
«Анечка, – решительно заявил Фима, повернувшись к буфетчице, – мне как обычно, а даме кофейку и шоколадку…»
«Чего тебе надобно от меня, Ефим? – подозрительно спросила я, отхлебнув кофе.
«Тут такое дело, – переходя на шепот, начал объяснять Баянский, – у одного местного театра вышел конфуз с репертуаром. Срочно нужна легкая, веселая пьеска. Минимум персонажей, максимум действия. Главную роль я уже обещал Ленке Кухаренко…»
«Из Кухаренко уже давно песок сыплется …»
«Она звезда, на нее зритель клюет…»
«Совершенно не представляю, о чем писать!»
«Сейчас быстренько придумаем! Я тебе помогу. Кстати, нужно вставить побольше анекдотов. Чем борода длиннее, тем лучше. И несколько шлягеров «за Одессу». Отдыхающие в санаториях это любят…»
«Фима! Ты меня с кем-то путаешь. Я не поэт-песенник и уж тем более не композитор…»
Мой собеседник легкомысленно махнул рукой.
«Ты талантливая баба, а занимаешься всякими пустяками…»
В тот момент мне, дуре, нужно было встать и уйти. Вернее, убежать без оглядки, тщательно заметая за собой следы. Увы, как человек малодушный и в глубине души тщеславный, я клюнула на эту грубую лесть и осталась.
Еще через полчаса мы с Фимой состряпали сюжет. Значит так: место действия – две старые одесские дачи на берегу моря. Владелица одной – вдова профессора консерватории. В этой роли незабвенная Елена Кухаренко. Владелец другой – старый боцман китобойной флотилии. У вдовицы сын-холостяк играет на скрипочке. У боцмана застенчивая племянница из Полтавы собирается стать виноделом. Суть конфликта – спорный клочок земли в три квадратных метра. Боцман желает построить там баню, а утонченная вдова мечтает разводить розы. По ходу пьесы, пока старшее поколение с боями делит территорию, молодые влюбляются и поют любовные романсы. Но тут на их пути возникает соседка-интриганка по имени Софа. И так далее до счастливого финала во втором акте.
«Кстати, – предупредил Фима, – не пиши длинные диалоги. О монологах можешь вообще забыть! Две-три строчки, не больше…»
«Это почему же? – насторожилась я.
«Современные актеры страдают прогрессирующим склерозом. Кроме того, они патологически ленивы. В лучшем случае, вместо твоего текста будут нести отсебятину…»
«А в худшем?»
«Лучше тебе об этом не знать, – нахмурился Баянский, залпом выпил коньяк и выразительно махнул рукой буфетчице с просьбой повторить.
Мы помолчали.
«Все понятно? – наконец спросил Фима, передавая мне бумажную салфетку, на которой он набросал основные сюжетные линии.
Я испуганно кивнула. Отказываться было поздно.
Три недели я корпела над первым действием. Регулярно звонил Фима, рассказывал старые анекдоты, театральные байки и корректировал сюжет. В очередной раз, обсуждая конфликт между вдовой и боцманом, Баянский неожиданно предложил:
«Слушай! Давай введем еще одно действующее лицо, например, цыганку…»
«Фима, что делает цыганка на одесской даче? Ворует белье?»
«Понимаешь, я вчера встретил Юльку Баранову. Она как узнала, что мы с тобой новую пьесу задумали, так буквально рухнула передо мной на колени…»
«Кто такая Юлька?»
«Бывшая жена этого… как его… короче, не важно! Очень талантливая! Прекрасно танцует, но не повезло бабе. В ТЮЗе для нее нашлась только роль кактуса. Скоро переаттестация, ей позарез нужна новая роль…»
Неделю я переписывала 4 сцены первого акта, чтобы впихнуть туда цыганку. Дней через десять пришлось полностью переделывать начало второго акта, поскольку Фима откопал где-то гениального саксофониста. Музыкант любезно согласился сыграть роль дяди из Бердичева, который приехал в город на джаз-фестиваль, но на вокзале у него украли все вещи вместе с саксофоном. История про одесские дачи становилась похожей на детскую сказку Теремок. Юля-цыганка звонила каждый день и слезно вымаливала у меня дополнительную сцену, в которой она могла бы спеть «Бесаме мучо» и станцевать танго. Фима заставлял по десять раз переписывать диалоги, громко ругался, что я тяну канитель и пытался засунуть в пьесу еще парочку действующих лиц для обострения вялого, как ему казалось, конфликта. Мне же хотелось тихо удавиться.
Наконец, в очередной раз, перечитав написанное, Фима снял очки, довольно хмыкнул и заявил:
«Все! Кажется, получилось…»
И мы поехали в театр знакомить актеров с нашей нетленкой.
Господи! Как же я волновалась, раздавая актерам листочки с текстом пьесы. Видимо, я что-то перепутала, потому что в руках остался лишний экземпляр. Увидев мое замешательство, Юля-цыганка ехидно сообщила:
«А Елена Вадимовна предупредила, что немного задержится…»
«Кухаренко в своем репертуаре! – фыркнул дядя из Бердичева, демонстративно вытащил из кармана пачку сигарет и вышел.
Вся труппа ждала примадонну минут сорок. И, наконец, она явилась, «дыша духами и туманами». Правда, туманы напоминали смог в час пик. А к духам примешивался тревожный запах нафталина.
Никогда не думала, что чтение веселого и, как мне казалась, остроумного текста может превратиться в такое заунывное и угрюмое бормотание. Я втянула голову в плечи и начала тихо молиться, чтобы вся процедура поскорее закончилось и можно было быстро исчезнуть. Наконец прозвучала последняя реплика, и наступила зловещая тишина. Нет, я не ждала бурных аплодисментов и криков «Браво!» Но надеялась хотя бы на доброжелательные отзывы.
«Я не буду участвовать в этом балагане! – прокуренным басом рявкнула Кухаренко и швырнула листы с текстом на стол.
«Бред какой-то, – брезгливо скривилась Софа-интриганка.
«Пьеса сырая, диалоги невнятные, конфликт банальный, – послышался за моей спиной до боли знакомый голос. Я оглянулась и встретилась взглядом с … Юлей-кактусом. Господи, не она ли еще два дня назад униженно молила добавить ей еще хоть одну фразочку?
«Если есть замечания, мы с Ефимом Борисовичем готовы выслушать, – испуганно пробормотала я.
«Переделывать нужно все! – решительно заявил боцман.
«Прием окончен, репетиция в среду в одиннадцать. Кто опоздает, получит штраф! – сообщил Фима и кровожадно блеснул очками.
Когда мы остались одни, я разрыдалась. Баянский участливо похлопал меня по плечу.
«Успокойся, душа моя, и запомни, нас никто и никогда не будет хвалить! У нас профессия такая. Чем лучше ты напишешь, поставишь, снимешь, тем яростнее тебя будут ругать. Тем больше найдется злых и завистливых троллей, которые будут доказывать, что все, что ты сделала, полный отстой…»
«Почему ты не поставил на место эту старую вешалку Кухаренко? Это же хамство – так швырять рукопись…»
«Елену Вадимовну трогать нельзя, – погрозил мне пальцем Фима. – Она у нас ЗАСРАКУЛЬ!»
«Кто??? – я решила, что ослышалась.
«Заслуженный Работник Культуры, сокращенно зас-ра-куль…»
«Мне идти с тобой в среду на репетицию?»
«Решай сама. Текст они вряд ли выучат…»
Актеры, действительно, ничего не выучили, путали сцены и реплики, но не забывали вставить обидные, полные скрытого сарказма замечания.
«У ваших персонажей слишком правильная речь, – упрекал меня боцман-китобоец. – Так сейчас уже никто не говорит! Советую вставить пару-тройку современных словечек и соленых шуток. Уберите к черту все эти «ах, простите!»… «ох, извините»!
«Вы предлагаете вдове профессора консерватории изъясняться на блатном жаргоне? – удивилась я.
«А почему бы и нет? – хихикнула Юля-кактус. – Оригинально и в духе времени…»
«А для меня остается загадкой, как Максим Горький написал пьесу об обитателях грязной ночлежки, не употребив ни одного матерного слова, – осмелев, возразила я.
Последующие репетиции были еще хуже. Актеры откровенно глумились над текстом, несли околесицу и демонстративно игнорировали Баянского. В моей душе появилось всевозрастающее чувство паники. Как они успеет отрепетировать пьесу ко дню премьерного показа? Как вообще работать с этой группой более чем странных людей, которые постоянно выясняют отношения, угрожают, набрасываются друг на друга с кулаками и тут же лезут обниматься и целоваться. Кто они? Сбежавшие из дурдома пациенты? Компания подвыпивших шутов? Или хамоватые ломовые извозчики времен Исаака Бабеля? До меня, наконец, дошло, почему средневековых лицедеев, скоморохов и клоунов запрещалось хоронить на кладбище. Их место было за церковной оградой.
Тем временем Фима на моих глазах стремительно превращался в злобного Карабаса-Барабаса из сказки о золотом ключике. Друзья мои! Вы полагаете, что этот бородатый владелец кукольного театра – отрицательный персонаж? Я открою вам страшную тайну! Карабас положительный и где-то даже трагический герой, достойный самого искреннего сочувствия. До крайней степени бешенства его довели все эти сумасбродные Мальвины, злобные Пьеро и психованные Артамоны. Как же мне хотелось вооружиться знаменитой плеткой в семь хвостов и … грязно ругать всех подряд!
После генеральной репетиции я подошла к Баянскому и задала вопрос:
«Скажи мне, Фима, только откровенно. Разве систему Станиславского отменили? Все эти люди, которые топчутся на сцене, имеют хоть какое-то представление об актерском мастерстве? Пока это напоминает мне художественную самодеятельность рубероидного завода!»
Баянский поморщился и тяжело вздохнул.
«Когда-то я был близко знаком с одним вором в законе, которому в СССР грозил расстрел за хищения социалистической собственности в особо крупных размерах. Он пять лет симулировал буйное помешательство. Ему поверил самый главный московский психиатр. Вот это и есть великое искусство перевоплощения! Но ты не переживай. Будем уповать на то, что эти сукины дети все-таки соберутся и не ударят в грязь лицом … »
А потом была премьера, и охапки цветов, и крики «Браво!». Елена Кухаренко, которую вызывали на бис раз пять, легкой бабочкой влетела за кулисы и силой потащила меня на сцену.
«Вот автор этой замечательной пьесы! – громко воскликнула она и, понизив голос почти до шепота, добавила, – Очень надеюсь, что получу главную роль в вашей следующей пьесе…»
«Всенепременно, Леночка!»
Я попыталась улыбнуться самой сладкой своей улыбкой. При этом у меня жутко чесались руки. Так и хотелось придушить эту заслуженную работницу культуры прямо на глазах у зрителей. Но тут из зала ко мне прилетел огромный букет сирени. Удушение пришлось временно отложить.
Английский писатель Сомерсет Моэм в романе «Театр» написал:
«Опасно пускать публику за кулисы. Люди легко разочаровываются и затем злятся на вас за то, что вы лишили их иллюзии, которую они так любили…»
Надеюсь, я не слишком разочаровала вас, мои дорогие читатели? Поэтому, не обращайте ни на что внимания и ходите в театр! Там иногда бывает весело. Ой, совсем забыла предупредить – как вы могли догадаться, все имена и фамилии пришлось изменить по понятным соображениям.
Конец
Галина Короткова
